Еще она посоветовала мне отправиться на север, в городок под названием Беллингем, хотя до него от Нью-Бедфорда пятьдесят миль. Она сообщила мне, что там набирают солдат и что новобранцам дают хорошие деньги. Почти весь день я ехал с попутным возом и досыта наелся репы, хотя никогда ее особенно не любил. Возница-фермер был добр ко мне, а его жена, едва взглянув на меня, разрыдалась. Их сын погиб в Джермантауне.
Мне так много хочется вам рассказать, хотя порой я думаю, а вдруг вы и так все знаете. Мне нравится представлять, что вы приглядываете за мной, словно ангел, сидящий у меня на плече. Я один, но не одинок. Мое сердце переполняет надежда, и потому в нем нет места для грусти. Ничего подобного мне еще не доводилось испытывать: царь Соломон говорил, что исполнившееся желание – как древо жизни. Мне ничего не нужно делать, просто идти, и от этого мой разум непривычно спокоен, а обычной тревоги как не бывало. Люди добры ко мне. Они думают, что я слишком юн, но никто меня пока не остановил, и я не перестаю удивляться тому, чем обернулось мое новое приключение. – РШ
Я не упоминала о своей личности или о трудностях. Не рассказывала о месячных или о корсаже, который придумала, чтобы перевязать грудь. Я хотела об этом написать. Хотела представить все в подробностях, но не осмеливалась, и потому мои записи оставались туманными. Но все же они дарили мне утешение, а когда я ставила в конце новые инициалы – РШ, – мне не казалось, что я соврала.
Предупреждение хозяина таверны – «Тебя не возьмут» – преследовало меня всю дорогу до Беллингема, но, когда я добралась до цели, меня отправили в Аксбридж, где вербовка шла плохо и требовались новобранцы. Вербовщик не стал ни о чем меня расспрашивать. Он велел мне встать к ростомеру и спросил, хочу ли я стать солдатом. Я пылко ответила, что только этого и желаю, радуясь, что это правда.
– Чем ты занимаешься? – спросил он.
– Я был ткачом… и учителем в школе. – Ткачество не считалось исключительно женской профессией. Брэдфорды принадлежали к династии ткачей. Уильям Брэдфорд взял с собой на «Мэйфлауэр» ткацкий станок.
Вербовщик внес мое имя в списки, приписав, что я умею читать и писать. А потом велел расписаться, и я от страха ошиблась и неправильно записала свою новую фамилию, Шертлифф. Конечно, это не имело значения, поскольку он все равно не знал, как правильно она пишется. Потом он выдал мне деньги и подозвал мужчину, стоявшего в очереди за мной. В дневниковой записи от 20 апреля 1781 года я сообщила Элизабет о своей удаче.
Я рядовой в Четвертом Массачусетском полку. Меня не просто приняли, но еще и зачислили в роту легкой пехоты под командованием капитана Джорджа Уэбба. Легкая пехота – это войска, которые способны быстро атаковать. Как бы мне хотелось сказать братьям, что это раз и навсегда подтверждает, кто из нас самый быстрый.
На три года или до окончания войны. Вот на что я подписался. Когда я ставил подпись в списках, рука у меня дрожала – но не от страха. Я не самый низкорослый солдат и не самый высокий, но шаг у меня так же широк, а сердце так же готово сражаться. Мне велели через три дня явиться в Вустер – в пятнадцати милях отсюда, – где начнется моя служба в армии.
В Притчах 13:19 сказано: желание исполнившееся приятно для души.
Никогда прежде со мной не случалось ничего более приятного. – РШ
Глава 9Разъяснение причин
Каждый солдат получил форму, в которую должен был немедленно облачиться, и заплечный мешок с провизией – недельным пайком галет и солонины. Нам сообщили, что по пути мы будем получать дополнительное продовольствие, но я очень скоро поняла, что еды в армии не хватает.
Мужчины, среди которых я оказалась, принялись стягивать с себя одежду: у их ног росли кучи грязного, заношенного тряпья. Я стиснула зубы и, стараясь двигаться как можно быстрее, тоже стала переодеваться. Я не могла всякий раз отбегать за дерево или куда-то прятаться. На мне были подштанники, такие же, как у всех новобранцев, а полукорсет тесно стягивал грудь под рубашкой. Никто на меня не смотрел. Никто и подумать не мог, будто мне есть что скрывать. И мне не следовало вести себя так, будто я что-то прячу.
В штанах все мужчины выглядели как ощипанные курицы – существа неопределенного пола с тонкими ногами. Складки и излишки ткани давали свободу движений и скрывали то, что между ног. Это было мне выгодно, и все же я чувствовала себя неловко: благодаря необычному покрою штаны плотно облегали бедра.
«Я могу это сделать. Уже сделала. Все сделано», – повторяла я про себя, хотя руки у меня заметно тряслись. Я две недели носила штаны и теперь сдаваться не собиралась. Я быстро надела белый подогнанный по фигуре жилет и сразу почувствовала себя лучше. А когда повязала платок на шею, совсем успокоилась. Шея у меня была длинной и тонкой, без кадыка. Лучше было ее прикрыть.
Армейская форма сидела на мне неплохо. Синий мундир оказался чуть широким в плечах, а штаны жали в самых неподходящих местах, хотя между ног оставалось слишком много свободной ткани.
– Что, парень, глисты замучили? – насмешливо бросил мне какой-то усач. – Задница чешется?
Не обращая на него внимания, я затянула пояс штанов, чтобы они не сваливались, решив, что перешью их, когда будет время. Не следовало сильно переживать насчет штанов – даже без корсета я была значительно уже в талии, чем большинство мужчин.
Я подтянула чулки к коленям и закрепила завязками, а поверх натянула гетры. День выдался теплый, и гетры можно было не надевать, но они защищали ноги и берегли чулки.
Когда я водрузила на голову треуголку и зеленое перо коснулось моей щеки, мне пришлось прикусить губу, чтобы не улыбнуться. Я никогда еще не носила ничего столь изящного и щегольского. Моя форма приводила меня в восхищение: я решила, что ради нее стоило подождать несколько лет и только теперь записаться в армию.
Я завернула одежду, которую сняла, в одеяло, обвязала сверток веревкой с обеих сторон и подвесила снизу к заплечному мешку, а потом стала приводить в порядок остальные вещи – патронташ, пороховницу, фляжку, ружье, топорик, нож. Они висели у меня через плечо или на поясе.
Мне также выдали штык и ножны, в которых его полагалось хранить, когда он не крепился к ружью. Из всех видов оружия штык привлекал меня меньше всего. Я знала, что вряд ли выйду победительницей из ближнего боя.
В моем заплечном мешке лежали кружка, миска, нож и набор для шитья. А еще дневник, походный письменный набор, кремень и трутница. Расческа, свечка, брусок мыла в промасленной коже и тряпицы, которые я буду использовать, когда у меня снова начнутся месячные, – хвала Провидению, это случится лишь через несколько недель. Кровотечение началось на пути из Мидлборо, и я неплохо с ним справилась, но тогда я была одна. Теперь все будет сложнее.
На случай, если голод станет нестерпимым, я припасла несколько галет и мешочек сухого гороха. Еще в сумке лежала вторая рубаха, две пары чулок и перешитая половина корсета – чтобы переодеться, если тот корсаж, что на мне, повредится или промокнет. Больше у меня ничего не было – иначе пришлось бы нести слишком много.
– Чем меньше возьмете, тем меньше придется тащить! – выкрикнул капитан Уэбб, словно прочитав мои мысли, и приказал нам выстроиться под полуденным солнцем.
Оправив форму и выпрямив плечи, мы приступили к учениям.
В строевой подготовке мне не было равных. Я старалась изо всех сил. Пару раз капитан Уэбб кричал:
– Вот так, парень! Солдаты, смотрите на мальчонку. Вот как это делается.
Я не могла ничего поделать с краской, залившей мне щеки, но спину держала так прямо, как только могла, и не отводила глаз, глядя перед собой. Я выполняла упражнения, молясь про себя, чтобы капитан не решил все время обращать на меня внимание. Мужчины любят задирать тех, кто хоть в чем-то их превосходит.
– Рядовой, ты где всему этому научился? – спросил капитан Уэбб, хлопнув меня по спине.
Я поморщилась, но не растерялась:
– Я видел, как взрослые тренировались… когда был маленьким. А потом сам тренировался… с братьями. Мне нравится строевая подготовка. Она меня успокаивает. – Я смущалась, лишь когда речь заходила о том, чего мне объяснять не хотелось. Сыновья Томасов не были мне братьями, но вполне могли ими считаться.
– Как твое имя?
– Роберт Шертлифф, сэр.
Он кивнул:
– Стрелок из тебя такой же, как солдат?
– Да, сэр.
– Что ж, неплохо. Но ты погоди, пока красномундирники не выйдут на поле битвы, – пробурчал он. – Тогда все эти учения мигом вылетят у тебя из головы. Да оно и к лучшему. На учениях мы никого не убиваем. Ты когда-нибудь убивал?
– Нет, сэр.
– Но придется.
Смерти я, как ни странно, не боялась. И почти ждала ее. Но убивать не хотела. В тот момент я впервые осознала, что дала согласие на убийство людей.
Мало что в жизни происходит именно так, как нам представляется, но ничто из того, чем я занималась на протяжении двадцати одного года, – ни бег, ни прыжки, ни игры в прятки, ни тайные маневры – не подготовило меня к изнурительному маршу, который нас ждал. Каждый новый день приносил что-то неприятное, и я начала составлять список обрушившихся на нас бедствий. Я говорила себе: «Все не так уж плохо. Ты продержалась еще день и не сбежала». Сначала мы брели по трясине, потом нас одолевали тучи мух. Затем наступала мучительная жара, а ее сменял неистовый ливень.
Порой голос, звучавший у меня в голове, начинал говорить, что меня здесь никто не знает. Я могу уйти и снова стать Деборой Самсон, а Роберт Шертлифф просто перестанет существовать. Тот голос лгал мне, и я отмахивалась от него. Роберт Шертлифф и правда мог исчезнуть, но я не смогла бы вернуться обратно, в мир Деборы Самсон. У нее не осталось ни дома, ни одежды, ни иного имущества. Не было ни семьи, которая приняла бы ее, ни работы, способной прокормить. Что угодно лучше, чем это, настаивал голос, но я научилась заглушать его, а когда он не унимался, повторяла строки из Библии и псалмы. Сильванус говорил правду. Когда моих слов не хватало, стихи из Писания не давали поддаться отчаянию.