Время от времени в Уэст-Пойнт приходили дезертиры из числа британцев и гессенцев: они просили принять их в наши ряды и обещали верно служить, но их никогда не брали. Страна кишмя кишела шпионами, и генерал Патерсон отсылал беглецов назад, а иногда даже отправлял отряд, сопровождавший их до британских позиций, где тех принимали как предателей. Такая политика не потворствовала дезертирству: в округе быстро распространились слухи, что пощады не будет никому и что перебежчикам в нашей армии не рады.
Дезертирство и нехватка новобранцев с самого начала представляли большую проблему, но дела с каждым днем становились только хуже. Деньги, выпущенные Континентальным конгрессом, продолжали терять в цене, и никакие уговоры или рассказы о славном и правом деле – каким бы славным и правым оно ни было – не могли удержать солдат, когда у них оканчивался срок службы. Кто-то говорил, что никогда не соглашался на условия своего контракта, а кто-то попросту считал, что волен их нарушать. Я уже слышала ропот – особенно после битвы при Йорктауне, когда все решили было, что война вот-вот окончится, но потом получили приказ остаться в бараках на всю долгую зиму. Но тогда солдаты лишь роптали. А теперь дело принимало более опасный оборот.
Когда на следующий день капитан Уэбб отозвал меня в сторону, я подумала, что на нас кто-то донес и теперь я под подозрением.
– Ты никогда не хотел встать во главе отряда, Шертлифф, и отклонял все предложения, предполагающие ответственность за других, – начал он, внимательно разглядывая меня. – Я думал, тебе недостает храбрости, но теперь знаю, что дело не в этом. Ты вызываешься делать самую грязную работу, хорошо ее выполняешь и никогда не жалуешься. Кажется, единственное, что я от тебя когда-либо слышал, – это «Да, сэр».
Я ждала, не осмеливаясь дышать.
– Тебе есть что сказать? – подзадорил он.
– Нет, сэр, – мотнула я головой.
Он рассмеялся:
– Я здорово удивился, когда генерал Патерсон сообщил мне, что подолгу говорил с тобой – и даже не раз – и нашел, что ты словоохотлив и разбираешься во многих вещах. Он сказал, что ты даже был учителем в школе.
Я не понимала, ругают меня или хвалят, и снова промолчала, ожидая, что будет дальше.
– Адъютант генерала, лейтенант Коул, заболел. Его мучил кашель, и еще одна зимовка на нагорье могла бы стать для него последней. Он отбыл в Филадельфию еще до сражения при Йорктауне, и с тех пор генерал обходился без адъютанта. Но ему нужен новый человек, и он попросил меня с тобой поговорить.
– Новый человек?
– Новый адъютант, Шертлифф. Это почетная должность. Ты будешь прислуживать гостям генерала, доставлять сообщения и делать все, о чем он попросит. Но это повышение, и я не знал, заинтересует ли оно тебя, поскольку прежде ты не выказывал интереса к продвижению по службе.
– Я по-прежнему буду спать в бараке?
– Нет. Ты переберешься в Красный дом. Поступишь в распоряжение генерала, будешь следовать за ним всюду, куда он направится. Я не хочу отпускать тебя, но ты будешь лучше есть, лучше спать, и, поверь, я буду тобой гордиться.
– Я думал, адъютантом м-может стать только офицер, – выговорила я, не смея поверить в свою удачу.
– Обычно так и бывает. Я не сказал, что место уже твое. Я говорю лишь, что генерал хочет с тобой побеседовать. Ты произвел на него хорошее впечатление. Будем считать, что он хочет тебя проверить.
– Сейчас? – пискнула я, и капитан Уэбб поморщился.
– Бог мой, как же ты молод, – проворчал он. – Да, Шертлифф, сейчас.
– Прилично ли я выгляжу, капитан? – спросила я, разглаживая мундир.
– Ты такой же усталый и обносившийся, как и все мы, но с этим пока ничего не поделаешь. Вымой лицо и руки, счисти грязь с сапог. Думаю, генерал понимает, что получит. Я бы не стал слишком переживать из-за внешнего вида.
Я постаралась привести себя в порядок за три минуты и бросилась к Красному дому, боясь, что, если опоздаю, упущу выпавшую мне счастливую возможность.
Дверь открыл Агриппа Халл. Он бросил взгляд на мои сапоги, проверяя, не грязны ли они, а потом с явным сомнением осмотрел меня с ног до головы и с головы до ног.
– Меня вызвал генерал Патерсон, – объявила я.
– Зачем? – спросил он и скрестил руки поверх белоснежного жилета.
Я не понимала, как ему удавалось держать свою одежду в такой чистоте, но он жил в доме и, очевидно, считал себя здесь стражем.
– Мой капитан сообщил, что генерал ищет адъютанта, – отвечала я, пытаясь выдержать его взгляд и не смотреть на открывавшийся у него за спиной просторный холл, широкую лестницу и натертые до зеркального блеска полы.
Это был другой мир, другая вселенная, совсем не похожая на то, что лежало за пределами этих стен, и от робости у меня задрожали колени. Самым изысканным домом, в котором я прежде бывала, оставалась церковь преподобного Конанта – простая постройка с деревянными скамьями, белыми стенами и несколькими цветными стеклами в окнах.
Слева от холла находилась столовая, справа – гостиная. Обе комнаты украшали тяжелые ковры и драпировки, а стены были обиты голубой тканью, и на книжных полках стояло столько книг, что я не прочла бы их и за двадцать лет, даже если бы посвятила жизнь лишь чтению. Тяжелые золоченые канделябры и подсвечники тянулись вдоль стен и украшали столы. Над лестницей висела огромная люстра, а ее меньшая копия располагалась над центром обеденного стола.
– Как тебя зовут? – спросил Агриппа Халл.
Великолепие окружающей обстановки так взволновало меня, что я на мгновение смешалась:
– М-м… меня вызвал генерал.
– Да-да. Ты уже это сказал. Как тебя зовут, рядовой?
Неприкрытый намек, с которым он произнес «рядовой», быстро навел порядок в моем затуманенном мозгу. Я вновь встретилась взглядом с его темными, живыми глазами и ответила:
– Роберт Шертлифф, сэр. Рота капитана Уэбба, Четвертый полк.
– Милашка Робби, – откликнулся он, словно узнал меня. – Я о тебе слышал.
Я побледнела:
– Правда?
– Правда. Я знаю почти обо всем, что здесь происходит. – Он склонил голову набок и внимательно осмотрел меня.
Я не отвела глаз, не отвернулась, но сердце у меня колотилось.
– С виду ты неказист. – В его словах слышалось удивление.
– Да, сэр.
Он расплылся в улыбке:
– Тогда отчего тебя прозвали Милашкой?
– Полагаю, это насмешка, сэр.
Он снова улыбнулся:
– Что ж, следуй за мной, юноша. Только не подходи слишком близко. Не хочу, чтобы ты оттоптал мне пятки. Я только что начистил башмаки. Если генерал занят, придется тебе прийти в другой раз.
– Если генерал занят, я подожду, – твердо ответила я. Я не собиралась уходить отсюда, не получив должность.
– Ты когда-нибудь прислуживал на банкете? – спросил он, испытывая меня. – Это будет одной из твоих обязанностей. Сюда в любой момент может явиться генерал Вашингтон. Не хочу, чтобы ты вывалил ему на колени блюдо подливы.
Я подавала на стол семье Томас и бессчетное число раз справлялась в одиночку с оравой детей. Вряд ли прислуживать важным лицам сложнее, но врать я не стала. Если мне понадобится совет, мое вранье обернется против меня. А совет мне наверняка будет нужен.
– Я готовил на многих и прислуживал многим, но не на банкете. Но я быстро учусь. Вам придется лишь раз показать мне, что делать.
– Хм-м. Ну что ж, посмотрим. – Он свернул влево и вошел в длинный темный коридор под широкой лестницей.
Со стен за нами наблюдали портреты – упитанные лица, одетые в парики головы, – и я подумала, что семейство Мур, возможно, планировало вернуться в свой дом после войны. Мне не было дела до портретов, к тому же все изображенные на них лица казались некрасивыми и одинаковыми: пухлые, с едва заметными подбородками, маленькими ртами-сердечками и водянистого оттенка глазами.
Агриппа Халл постучал в двойную дверь в конце коридора, и генерал Патерсон пригласил его войти.
– Сэр, у меня тут рядовой Милашка. Говорит, вы вызвали его, чтобы принять на должность адъютанта. Как по мне, так он для этого слишком молод и костляв. – Он дразнил меня, но я заметила, как его глаза весело блеснули. – Хотя, быть может, это и к лучшему. Значит, он нас не объест и не займет много места.
Я подняла подбородок и расправила плечи, стараясь придать себе более внушительный вид.
– Впусти его, Агриппа, – отвечал генерал, но по его тону я поняла, что он занят.
Агриппа Халл отошел в сторону и, распахнув дверь, пропустил меня внутрь. Когда я зашла, он закрыл дверь у меня за спиной.
Генерал Патерсон сидел за столом, склонив голову над бумагами, которые, похоже, его тревожили. Он нахмурил брови и сжал кулаки, не выпуская пера из левой руки. Генерал был левшой. Я заметила это, когда он зашивал мне рану. Возможно, это объясняло агрессивный наклон, который имели слова в его письмах.
– Сэр?
Он поднял голову. На его лице читалось уныние. Он еще не брился, и в утреннем свете, лившемся из окна слева от стола, его чуть отросшая борода казалась скорее медной, чем золотистой.
– Входи, Шертлифф. А на Гриппи не обращай внимания.
Я сделала несколько шагов, прижав опущенные руки к бокам. Сцеплять руки сзади я отваживалась, только стоя в строю. Я полагала, что лучше не привлекать внимания к моей округлой груди, пусть и стянутой корсажем.
– Капитан Уэбб объяснил тебе, для чего ты здесь?
– Да, сэр. Я польщен.
Он что-то проворчал и снова взглянул на бумаги, лежавшие перед ним на столе. А потом встал, оттолкнув кресло.
– Ты умеешь читать и писать. – Это было утверждение, не вопрос, но я все равно кивнула.
– Умею, генерал. И очень хорошо. – Хвалиться мне не хотелось, но я не могла заставить себя скрывать то, над чем упорно и долго трудилась.
– Сядь здесь. Я продиктую тебе письмо, ты его напишешь, и я проверю, достаточно ли у тебя умений.
– Достаточно, сэр.
Он вскинул брови, но все же молча указал на кресло.
Я села на его место, не смея дышать от волнения. А вдруг он узнает мой почерк?