Казалось, он спит, растянувшись на соломе, но он ни на что не реагировал. Я спала, свернувшись калачиком, рядом, согревая его своим теплом и сама согреваясь теплом его тела, но теперь я откинула одеяло, которым он был накрыт, и с бóльшим вниманием, чем в первый раз, обследовала его торс и конечности. Я наверняка что-то упустила. Что-то ужасное.
Рана у него на голове распухла и выглядела угрожающе, но у меня стыла в жилах кровь при мысли о повреждениях, которые я могла не увидеть. Я ощупала его плечи, длинные руки. Он не сжимал пальцев и даже не шевелил ими, когда я касалась его ладоней. Я расстегнула на нем жилет, приподняла рубашку, ища то, чего не заметила прежде. Он был теплым и казался слишком худым – мы все здорово исхудали, – и от этого почему-то выглядел еще больше, шире в плечах, и, пока я ощупывала его и шепотом извинялась за подобную бесцеремонность, слезы заполнили мне глаза и защекотали в носу. Моя дерзкая попытка не принесла результата – я отыскала лишь один синяк. Причиной его тяжелого положения оставалась рана на голове, и я ничем не могла помочь.
– Проснитесь, Джон Патерсон! – взмолилась я, расправляя на нем одежду и глотая слезы. – Нам нельзя здесь оставаться.
Я повернула его на бок, чтобы уменьшить давление на шишку на затылке, и пристроила его седло вместо подушки. Потом, совершенно обессилев, легла рядом, натянула на нас обоих одеяло, свернулась клубком и прижалась к нему, опустив голову на седло, так что наши лица разделяло лишь несколько дюймов. Он дышал мерно, я – резко. Я лежала, не осмеливаясь закрыть глаза. Терзаемая страхом, болью и чувством вины, я стала молиться, прося, чтобы Господь обратил на меня свой взгляд.
Наверняка миссис Томас так же молилась за своих десятерых сыновей.
Эта мысль не принесла мне утешения.
Смерть вновь и вновь возвращалась в дом Томасов, несмотря на отчаянные мольбы добродетельных матери и отца.
Я не была добродетельной, зато отличалась упорством. В этом я походила на старозаветного Иакова. Иакова, ставшего Израилем. Иакова-самозванца. Иакова, который боролся с Господом и не уступил, пока не получил от Него благословение, которого не заслуживал. Иакова, укравшего у брата право первородства.
Я украла у брата не право первородства, но имя.
– Забери меня, Господи. Забери меня вместо него, – молила я.
Быть может, смерть ждет нас обоих – и генерала, и меня. Раны у меня на ноге могут загноиться. Это казалось вполне вероятным – но ведь я и не рассчитывала выжить на этой войне.
Я больше ничего не могла сделать для Джона Патерсона. Не могла сражаться. Не могла бежать. Мне и ходить удавалось с большим трудом. Мои мысли снова вернулись к Иакову, ставшему Израилем. Когда Господь отпустил его, тот едва не охромел.
Я молилась, пока слова не слились воедино, а разум не опустел. Прежде чем уснуть, я снова обратилась к Господу, предлагая себя вместо Джона Патерсона, – сделка пусть страшная, но честная. А потом я стала молить Элизабет, чтобы она отправила мужа назад, если он к ней придет:
– Он нам нужен, Элизабет. Знаю, что он хотел бы остаться с вами. Но прошу, отправьте его назад, если встретитесь с ним. Прошу вас, Элизабет.
Сиплый, едва слышный голос Патерсона разбудил меня через несколько часов, и я резко проснулась и села, уставившись ему в лицо. Наступило утро, но я не понимала, сколько времени прошло. Мой мочевой пузырь был полон, в ноге пульсировала боль, но Джон Патерсон пришел в себя.
Во сне он перевернулся обратно на спину, и теперь его голубые глаза пристально глядели на меня, и он моргал так медленно, словно веки казались ему слишком тяжелыми.
– Генерал Патерсон? Вы меня слышите, сэр?
– Есть ли причина, солдат, по которой ты держишь меня за руку? – прошептал он. Из-за напряжения, с которым он говорил, казалось, что слова трещат, как пули.
Я была слишком счастлива, чтобы смущаться:
– Да, сэр. Я боялся, что вы умрете, пока я сплю. Но не спать больше не мог. Так что я взял вас за руку, чтобы удержать здесь.
– Кажется, это сработало. – Его пальцы обхватили мою ладонь, и я сильнее уцепилась за них.
– Я не думал, что вы очнетесь. – Мой голос сорвался, и я откашлялась, стараясь овладеть собой.
– Где мы? – прохрипел он.
– В амбаре. Он принадлежит мерзавцу-лоялисту Йеруну Ван Тасселу. В его доме не меньше дюжины комнат, а еще, если судить по его огромному животу и цветущему виду, в достатке вина и съестного. Прошу у вас позволения участвовать в рейде на его имение после того, как мы вернемся в Уэст-Пойнт.
– Хорошо. – Он снова моргнул, медленно, будто ощущая страшную боль, поднял веки и поморщился. – Но почему… мы в этом амбаре?
– Что вы помните, сэр?
– Припасы. В пещере.
– На нас напали на обратном пути. Не знаю почему. И не знаю кто. Царил хаос. И люди, и лошади – все разбежались. Полковник Спроут и Агриппа были живы и скакали прочь, когда я в последний раз их видел. Насчет остальных мне ничего не известно.
– Это дело рук Делэнси?
– Не знаю. Возможно. Но мы их застали врасплох… как и они нас. Не думаю, что нападение спланировали заранее.
Патерсон охнул и левой рукой коснулся головы, ощупывая повязки.
– Кажется, будто кто-то прибил мне голову к полу гвоздями.
– Вашу шляпу прошила пуля. Она прошла у вас под волосами и оцарапала голову, но в череп не попала. Правда, это сбило вас с лошади. Лоб у вас распух, а на затылке вскочила большая шишка, поэтому я пытался повернуть вас на бок.
– И лоб, и затылок? Как мне это удалось?
– Не могу знать, сэр. Полагаю, у вас талант.
– Не смеши меня, Шертлифф, – выдохнул он, скривив рот, и у меня из глаз закапали слезы.
– Так, значит, вы меня помните? – выдавила я.
Он закрыл глаза и больше не открывал.
– Генерал?
Он не ответил, и я решила, что он лишился сознания.
– Генерал? – Я в панике коснулась его щеки. – Генерал!
Он открыл глаза. На этот раз его взгляд был ясным.
– Ты молился. Вслух. Ты называл ее имя.
– Чье?
– Моей жены. Ты просил Элизабет отправить меня назад. – Он сжал мои пальцы, и я поняла, что так и не выпустила его правую руку. Я не осмеливалась это сделать.
Я кивнула, не зная, смогу ли ответить из-за обуревавших меня чувств. Когда я молилась в отчаянии, то не осознавала, что говорю вслух, но меня услышали.
– Здесь очень холодно, – сказал он. – А рука у тебя горячая.
– Со мной все в порядке, сэр.
– Нет. Ты весь в крови, ты плачешь, и кожа у тебя горит.
Я заставила себя разжать пальцы и отстранилась от генерала.
– Почти вся эта кровь ваша, сэр, – соврала я. – И плакал я тоже из-за вас.
– Ты не был ранен?
– Был. Пуля попала в левую ногу, но я поправлюсь. Обошлось без серьезных повреждений. – Я надеялась на это. – Мой конь убежал.
– А мой?
– Стоит в конюшне Ван Тассела.
Он тяжело выдохнул, и мы снова замолчали.
– Давно мы здесь? – спросил он.
– Не знаю точно. Сутки… или чуть дольше. Но нам надо скорее уезжать отсюда. Меня предупредили, что Ван Тассел нам не друг, хотя я и сам это понял. О нас заботились лишь слуга Моррис и дочь хозяина, хотя, полагаю, ею двигало прежде всего любопытство. Я попросил дать воды и одеял. Она принесла их, но и только.
– Откуда тебе известно, что он лоялист?
– Он толстый. Богатый. Ему хорошо живется. Он не похож на обездоленного и измученного заботами человека.
– М-м.
– Сэр, теперь, когда вы очнулись, я могу уехать один. Теперь я знаю, что вы не умрете у меня на руках. Я приведу помощь.
Он перевернулся на бок, сел и принялся ощупывать голову. Я тоже поспешила сесть, чтобы помочь ему.
Он покачнулся, но сумел усидеть:
– Голова гудит, но все остальное в порядке. Мне нужно попить… и помочиться.
Я протянула ему флягу, и он долго пил, опустошив ее до дна.
– Вы справитесь сами, генерал? – спросила я, мысленно готовясь к худшему.
– Если не справлюсь, то точно не смогу ехать верхом.
– Не уверен, что вам можно садиться в седло, сэр.
– Ты поможешь мне удержаться на лошади.
По спине у меня побежал холодок. На ощупь ты совсем не мальчишка, Роб.
Я не смогла бы дойти пешком до Уэст-Пойнта. Я это знала. Просто не смогла бы. Вряд ли раны у меня загноились, но они даже не начали заживать. Мне придется держаться за Патерсона и молить Бога, чтобы он не почувствовал, как я прижимаюсь грудью к его спине.
Я кивнула и встала, проверяя ногу. Не хуже и не лучше, чем прежде. Но теперь генерал внимательно смотрел на меня.
– У тебя все штаны в крови. Куда попала пуля? – спросил он.
Я спустила чулок и, показав повязку на голени, поскорее вновь натянула его. Мои ноги, даже залитые кровью и обмотанные бинтами, не могли показаться мужскими: слишком тонкие и светлые волосы, слишком узкие щиколотки.
– Но откуда тогда кровь выше?
– Когда мы везли вас сюда, ваша голова лежала у меня на коленях.
Он помолчал, обдумывая мои слова, и мне показалось, что он хочет снова лечь.
– Я обязан тебе жизнью, Шертлифф. Ведь так?
– Да, сэр. Обязаны. И потому я буду признателен, если вы не лишитесь ее в ближайшее время.
Он фыркнул и осторожно поднялся на ноги, придерживаясь рукой за стену. При этом он закрыл глаза, будто из-за головокружения.
– Я приведу лошадь, сэр.
– Не стану спрашивать как.
– Я с этим справлюсь.
– Знаю.
Я отвернулась. Он стоял чуть пошатываясь, ухватившись за балку. Я услышала, как он закашлялся и изверг из себя воду, которую только что выпил.
– Проклятие, – простонал он, но я пошла дальше, предоставив ему возможность самому с этим справиться и радуясь, что он позабыл о моих ранах.
Когда я выбралась из амбара, Моррис подходил к двери с ведром в одной руке и караваем хлеба в другой.
– Мы уезжаем. Мне нужен конь генерала.
Он остановился. Вода выплеснулась через край. Он передал мне ведро и хлеб.