– Я не могу просто сидеть тут. Я с ума сойду, – прошептала я.
Так оно и было. Лучше сразу узнать, что готовит мне будущее, чем ждать, пока генерал вернется. Может, он надеялся, что я незаметно исчезну в его отсутствие. От этой мысли на меня снова накатила тревога, и я уронила голову на руки, оттолкнув тарелку с завтраком, которую поставила передо мной миссис Аллен.
– Милашка, тебе нехорошо? – спросила она и прижала ладонь к моему лбу. Прозвище, которым называл меня Гриппи, подхватили все в доме.
– Нет, мэм, – пробормотала я.
Она цокнула языком и, пожав плечами, проговорила:
– Генерал предупредил, что ты нынче не в форме и мне не следует тебя перегружать, пока он в отъезде. Но если ты чувствуешь себя лучше, я тебя займу.
Гриппи продолжал закидывать в рот завтрак, не поднимая головы от тарелки. В отличие от меня, выглядел он так, словно прекрасно выспался: одежда на нем сидела безупречно, коротко остриженные волосы подчеркивали красивую форму головы.
– Мы нашли твою лошадь. Генерал вернул тебе блокнот? – вдруг спросил Гриппи, вспомнив о поездке, предпринятой накануне.
Я придвинула тарелку, но есть не стала. Мне не хотелось врать, но и признаться во всем я не могла, так что просто сидела, глядя на щедрую порцию картофеля и колбасы, напоминавшую об удачном налете на склад с провизией.
– И кто такая Элизабет? Ты же говорил, у тебя нет девчонки. А в блокноте сплошные письма к какой-то Элизабет, – сказал Гриппи. – Кажется, Патерсон огорчился, когда прочел это имя… Может, вспомнил о жене. Что это за история?
– Моя Элизабет – это его Элизабет, – тихо сказала я, раскрывая Агриппе Халлу часть правды. Пожалуй, это уже неважно. Скоро меня здесь не будет.
Гриппи прекратил набивать рот едой и медленно поднял на меня глаза.
– Дядя Элизабет был проповедником в городке, где я вырос. Он за мной приглядывал, – пояснила я. – И Элизабет тоже по-своему приглядывала за мной.
– Так ты знал генерала Патерсона… еще до войны?
– Да. Я знал о нем.
– А он о тебе?
– Я с ним никогда не встречался. – Я не ответила прямо на вопрос Гриппи, и он заметил это.
– Генерал не терпит секретов, Милашка.
Я кивнула.
– Ты что же, парень, хранил секреты от него?
– Нет. Нет, сэр. – Больше нет. Теперь генерал все знал.
– Бенедикт Арнольд был ему другом. Я предупреждал, что это дурной человек. Слишком разряженный. Слишком озабоченный своей внешностью. Он швырял деньгами и жил как король, хотя ни у кого не было и пенни. Генерал сказал, что тот не всегда был таким. Он его выгораживал… а Арнольд потом продал с потрохами и его, и остальных. Патерсон уехал домой хоронить жену, а тот решил в его отсутствие сдать Уэст-Пойнт британцам. Остальное ты и сам знаешь.
Я кивнула:
– Негодяй выпутался, но его план раскрыли.
– И генерал Патерсон, вернувшись назад, принялся все исправлять, хотя сам ни в чем не провинился. Он винит себя в том, что не разгадал Арнольда. Его никто из нас не разгадал, но Патерсон считает, что это он всех подвел.
Господи, я начинаю думать, что совершенно не разбираюсь в людях.
Слова, которые генерал произнес вечером, приобрели для меня иное значение, и дыра у меня в груди расширилась.
– Джон Патерсон вечно исправляет чужие ошибки, – вздохнул Агриппа. – И никогда, никогда не требует ничего взамен.
Генерал не вернулся в Уэст-Пойнт ни назавтра, ни на следующий день, и я не ушла. Я не могла. У меня не было ни бумаги об официальной отставке, ни прибежища. Но кроме того, я не могла смириться, что придется отступить, отказаться от того, чего сумела добиться, хотя и предполагала, что этого и ждет генерал.
Я каждый день работала до изнеможения, вечером падала на постель без сил, а наутро поднималась и вновь бралась за дела, к вящему удовлетворению миссис Аллен и других обитателей Красного дома. Я старалась продумать план, но не могла свыкнуться с мыслью, что мне придется уйти, и решила отложить все решения и размышления до момента, когда вернется генерал Патерсон.
Шестые сутки его отсутствия я целый день провела на складе, а вернувшись, обнаружила, что Джо вычищает Ленокса у конюшни, а миссис Аллен собирает ужин для генерала.
– Он спрашивал о тебе, но бедняжка, должно быть, умирает с голоду, – сказала она.
Красота и обаяние Джона Патерсона оказали свое действие и на миссис Аллен. Она опекала его так же, как я. Она водрузила на тарелку гору картофеля и ветчины и понесла ее в комнаты генерала, желая лично подать ему ужин. Я шла за ней с подносом, на котором стояли кофе и чай, немея от мрачных предчувствий.
– Генерал Патерсон, – промурлыкала миссис Аллен, постучав в дверь. – Я принесла вам ужин, сэр.
– Где Шертлифф? – рявкнул он.
Миссис Аллен нахмурилась. Он редко бывал с ней резок. Он вообще редко бывал резок с кем бы то ни было.
– Он здесь, генерал. Принес вам кофе.
– Тогда входите.
Он сидел спиной к нам. Мы поспешили войти, и миссис Аллен водрузила поднос с едой на стол, возле стопки писем, которые он разбирал. На Патерсоне были те же рубашка и жилет, в которых я видела его в последний раз, щеки покрывала недельная поросль.
Я не осмелилась поставить горячий чайник и небольшой поднос с кофе на стол, где напитки могли случайно разлиться и попасть на важные документы, и потому замерла, ожидая приказа.
– Можете идти, миссис Аллен. Спасибо. Не следует так меня кормить. Мне полагается такой же паек, как остальным. Это честно. Еды здесь хватит по меньшей мере на двоих.
– Что ж, тогда, может, Милашка поест вместе с вами. Он еще не ужинал.
Генерал вскинул голову и резко взглянул на миссис Аллен:
– Как вы назвали рядового Шертлиффа?
– Но… Милашкой. Так его Агриппа зовет. Да и вообще все вокруг. Он ведь у нас красивый малый.
– Можете идти, миссис Аллен. Мне бы хотелось, чтобы моего адъютанта называли как должно, по фамилии. Передайте всем в доме, если я услышу, что к нему обращаются так фамильярно, нарушитель лишится дневного пайка.
Миссис Аллен ушла, утратив большую долю восхищения, которое прежде питала к генералу. Он не взглянул на меня, но у меня в груди забилась надежда. Зачем ему беспокоиться о том, как меня называют другие, если он решил меня отослать?
– Меня не смущает это прозвище. Оно мне никак не вредит.
– Конечно… женщинам обычно нравятся комплименты, – отрезал он.
Поднос в моих трясущихся руках задрожал, кофе перелился через край и обжег мне большой палец. Я с грохотом опустила поднос на стол – в глазах у меня стояли слезы, хотя я и не понимала, что их вызвало, боль или унижение, – и поднесла ко рту обожженный палец.
Патерсон вскочил и потянул меня к буфету, на котором стояли кувшин с холодной водой и таз для умывания. Он полил мне на палец холодной воды, а потом опустил мою руку в таз и удержал под водой. Кожа заметно покраснела и пошла пузырями. Я высвободилась и отступила назад:
– Все в порядке, сэр.
– Совершенно не в порядке, мисс Самсон.
– Прошу, не называйте меня этим именем.
– Но это ваше имя! – Он ошеломленно мотнул головой, с силой прижал ладони к глазам. – И последние дни я пытался с этим примириться.
– Да. Это мое имя. – Я произнесла это вслух! – И мне… бесконечно жаль, что я поставила вас в подобное положение. Я все подготовлю и уйду. Но буду признательна, если вы меня уволите, чтобы меня не сочли дезертиром.
При этих словах он поднял на меня свои ясные голубые глаза:
– Вы правда этого хотите?
Я помотала головой:
– Нет, сэр. Я хочу остаться. Хочу быть вашим адъютантом. Довести дело до конца. Так же, как вы.
Он ничего не ответил и лишь внимательно смотрел на меня, а я, воодушевившись, продолжала:
– Нам никогда больше не придется об этом вспоминать, сэр. Я почти год была солдатом. Нет причины, по которой я не могу продолжать. Никто ни о чем не узнает.
– Но я знаю, – сказал он. – И это против правил.
– Да. Вы знаете, – тихо согласилась я. – Но разве… разве я не выполняла каждую свою обязанность, разве не делала все, что от меня требовалось, разве не была, вопреки всему, хорошим солдатом?
– Были. И я перед вами в долгу.
– Вы мне ничего не должны.
– Это не так. И мы оба знаем. Но я не поэтому позволю вам остаться.
– Вы позволите мне остаться? – Сердце подпрыгнуло у меня в груди, дыхание перехватило.
Он закрыл глаза, будто пытался собраться с силами:
– Да.
– Я вернусь в казарму?
– Нет. Вы останетесь моим адъютантом.
Он был так сдержан, так сух. Я хотела вернуть назад прежнего генерала, который мне доверял и подтрунивал надо мной, который говорил, не подбирая старательно слова и не взвешивая каждое движение. Теперь он сцепил руки за спиной, словно старался удержать их подальше от обжигающего пламени.
– Вы должны позволить мне делать все то, чего прежде от меня ждали, – настаивала я.
– Об этом и речи быть не может, – отрывисто отвечал он.
– Тогда я вернусь в казарму.
Он стремительно обернулся ко мне. Его лицо залила краска.
– Я здесь командующий, а вы, рядовой, ходите по очень тонкому льду.
– Не хочу, чтобы меня оберегали и со мной нянчились. Я здесь не для этого, – в ярости парировала я.
Ничего не могла с собой поделать. Напряжение этой недели лишило меня последних сил, и благодарность отступила, сменившись гневом за то, что генерал так долго держал меня в неведении.
– Ваше положение не допускает требований, – бросил он.
– Я ничего не требую, генерал. Я хочу делать свою работу!
Мы разошлись в разные углы комнаты, стремясь оказаться как можно дальше друг от друга, и, нисколько не успокоившись, встретились на прежнем месте.
– Вы точно такая же, – прошипел он, грозя мне пальцем. – Не понимаю, отчего я этого не замечал.
– Я и правда точно такая же! – выкрикнула я. – Такая же, как неделю назад или месяц назад. Когда мне разрешалось делать свою работу. Ничего не изменилось.