– Помолитесь и за бунтовщиков, – попросил генерал. – Пусть сердца их смягчатся и обойдется без кровопролития. А еще попросите Господа подсказать мне, как поступить по справедливости.
Генерал умел сохранять хрупкое равновесие между справедливостью и милосердием, но мятеж подкосил его.
Теперь преподобного Хичкока с нами не было, а бунтовщики, такие же промокшие и жалкие, как и мы, глядели беспощадно, без тени раскаяния. Ни одно сердце не смягчилось. Мятежники стояли босые, без шляп, многие в одних штанах. Прошла гроза, но все же был июль, и они, вероятнее всего, разделись до белья перед тем, как устроиться на ночь.
Тогда-то я и увидела Финеаса. В отличие от большинства, он остался в рубашке, темные волосы спадали до плеч, закрывая его изрезанное шрамами лицо. Я не знала, заметил ли он меня, вымокшую до нитки, облепленную грязью. Он глядел на генерала, высоко вздернув подбородок, со зловещим выражением в глазах.
– Вы пострадали за дело, давно утратившее свой первоначальный блеск, – произнес генерал Патерсон, вновь возвышая голос, так, чтобы всем было слышно. Он указал на вооруженных солдат, окруживших лагерь восставших: – И они тоже. И страдают теперь, когда им приходится выступать против вас, товарищей по оружию, братьев, патриотов. И это мне простить труднее всего. Они не должны сражаться еще и с вами. Так не должно быть. Мы прошли слишком долгий путь. И если я не накажу виновных теперь, это случится опять. И люди, подобные им, – указал он на солдат с ружьями наготове, с обведенными темным глазами, которые шли через тьму и непогоду, чтобы наказать тех, кого им вовсе не хотелось наказывать, – люди, подобные им, снова будут страдать.
– Тогда пусть перейдут на нашу сторону! – выкрикнул кто-то из центра толпы.
– Выйди вперед, солдат, – приказал генерал.
Бунтовщики зашевелились, переглядываясь, но смутьян так и не показался.
– Я прошу вас, как солдат и как мужчин, обязавшихся защищать и охранять эту страну, выполнить то, что вы обещали, – проговорил генерал.
– Но вы ведь не выполнили того, что обещали, – возразил другой мятежник. – Ни один из вас не выполнил этого.
Генерал кивнул, плотно сжав губы, и снова спросил:
– Кто в ответе за этот мятеж?
Все склонили головы, никто не двинулся с места. И тогда вперед выступил Финеас и сказал:
– Я в ответе.
Моя больная нога подкосилась, а желчь в животе обратилась в лед. Финеас взглянул на меня и мотнул головой, едва заметно, но генерал это увидел.
– Как твое имя, солдат?
– Лейтенант Финеас Томас. Отряд полковника Патнэма. Бригада генерала Патерсона. – Он издевательски скривил рот и прибавил, будто желая развеселить товарищей: – Генерал, мы все из вашей бригады.
Генерал Патерсон нахмурился, услышав его имя, но потом на его лице отразилось понимание.
– Финеас Томас, – пробормотал он, но Финеас услышал его.
– Да, сэр.
– И ты зачинщик?
– Да.
– Кто еще? – снова спросил генерал. – Лейтенант Томас действительно говорит за всех вас? За девяносто восемь солдат?
Мятежники зашевелились.
– И вы позволите ему принять за вас наказание?
Больше никто не выступил вперед.
– Генерал Патерсон, – выпалила я, – могу ли я сказать от имени лейтенанта Томаса?
Сердце у меня колотилось так громко, что я слышала лишь, как мой голос отдается у меня в голове, но все вокруг обернулись ко мне, и я поняла, что меня услышали. Финеас помотал головой. Генерал Патерсон не шевельнулся.
– Лейтенант Томас служит с 1775 года. Он один из десяти братьев. Все десять вступили в армию. Четверо погибли. Ни одна семья не отдала больше, чем его. Прошу, проявите к нему милосердие! – взмолилась я.
Финеас яростно замотал головой:
– Нет. Я не хочу милосердия. Я хочу справедливости.
– Я не могу воздать тебе по справедливости, – отвечал генерал. – И никому из вас не могу.
– Тогда зачем вы здесь? Зачем все мы здесь? – заорал Финеас.
Бунтовщики за его спиной согласно загудели.
– И правда, зачем? – выкрикнул генерал. – Этот вопрос я задаю себе каждый день, с тех пор как началась эта война. Зачем я здесь? Ради чего это все? На этот вопрос каждый из нас должен сам дать ответ.
Мятежники переглянулись, снова уставившись на Финеаса, а генерал обратился прямо к нему:
– Я ничего не могу сделать, чтобы отплатить тебе, лейтенант. Никто из нас не может возместить тебе то, что ты отдал и что потерял. В этом деле нет справедливости. Она не существует. Но я дам тебе свою спину и позволю отомстить.
Он снял мундир, бросил его на землю и принялся расстегивать жилет, а потом стряхнул с плеч рубашку и остался в одних штанах и сапогах.
– Дайте плеть лейтенанту Томасу, – приказал генерал полковнику Спроуту.
Воцарилась полная тишина. На лицах всех солдат, без исключения, отразился такой же ужас, как и на моем.
– Сэр? – возразила я, но он не обратил на меня никакого внимания, и я постаралась сдержать вой, рвавшийся из-за плотно сжатых зубов.
– Дайте плеть лейтенанту Томасу! – повторил генерал.
Полковник Спроут кивнул одному из своих людей. И Финеасу протянули плетку.
– Меня подвели не вы, генерал Патерсон, – ошарашенно возразил Финеас, но плетку все же взял.
– Если не я, то кто же? Я командую твоей бригадой. Я слежу за тем, чтобы тебе платили. Чтобы тебя кормили. И слышали. Но тебе не платили. Тебя не кормили. Тебя не слышали. И никого из твоих товарищей. Вас никто не поблагодарил. И вы все устали.
Финеас кивнул. Подбородок у него дрожал, глаза блестели.
– Да, сэр. Я устал.
– Так отомсти, лейтенант. Ты взял на себя ответственность, и я тоже возьму свою долю.
Генерал Патерсон повернулся широкой голой спиной к девяноста восьми мятежникам, которые по-прежнему стояли рядами по десять, и к застывшему перед ними Финеасу.
Ужас разлился по моим внутренностям, и я шагнула к генералу, подняв заряженное ружье, боясь, что его уязвимое положение может дать бунтовщикам шанс рассеяться – или напасть. Судя по всему, у полковника Спроута возникла похожая мысль, и мы вдвоем встали наготове слева и справа от генерала.
– Отойди, Шертлифф, – бросил Патерсон, подняв на меня глаза. – Спроут, ты тоже.
Финеас взвесил на ладони плетку и хлестнул ею в воздухе. Каждый мальчишка, выросший на ферме, умеет обращаться с плеткой.
– Насколько вы виноваты, генерал? – тихо спросил он. – Сколько людей вы подвели?
– По меньшей мере девяносто восемь, – отвечал генерал.
– Вам не за что держаться, – заметил Финеас. – Откуда мне знать, что вы не убежите?
– К делу, лейтенант, – приказал генерал.
Финеас замахнулся, оскалился и вытянул генерала по спине плетью.
– Один! – проорал он.
Я закрыла глаза. Он снова замахнулся.
– Два!
К тому времени, когда он добрался до десяти, я вся дрожала, а по лицу у меня текли пот и слезы, но генерал не останавливал избиения, а Финеас, казалось, совершенно забыл обо всем, кроме силы, с которой он отводил руку назад, и удовольствия, с которым работал плетью.
– Достаточно, лейтенант Томас, – прорычал полковник Спроут, поднимая ружье.
Финеас не обратил внимания на его окрик и вновь ударил плетью. С того места, где я стояла, мне не было видно ран на спине генерала, но все мятежники стояли, опустив головы, не находя удовлетворения в происходившем. Солдаты, оцепившие их, были потрясены не меньше, чем я.
– Хватит, Томас, – повторил Спроут. – Опусти плетку.
– Осталось еще восемьдесят семь плетей, – возразил Финеас. – Я хочу справедливости для каждого из этих людей.
– Я не позволю невинному принять наказание за меня, – проговорил кто-то. Один из бунтовщиков вышел вперед и загородил собой генерала. – Я сам приму свое.
Финеас опустил подбородок и понурился, будто придя в себя и поняв, что происходит.
– Ты исполнил правосудие, лейтенант Томас? – спросил генерал.
– Да, сэр, – устало ответил Финеас.
Генерал выпрямился и повернулся к солдатам. Спина у него была изорвана в клочья и залита кровью, но, казалось, он не ослабел и не потерял присутствия духа.
У человека, который вышел из толпы бунтовщиков, он спросил:
– Солдат, ты в ответе за этот бунт?
– Я в ответе за свой вклад в него, генерал Патерсон, и приму наказание за пять человек из своего отряда, которые оказались здесь из-за меня. Мне не платили долгие месяцы. Бумажные деньги, которые я получил, – это насмешка… насмешка над всеми нами. Они годятся лишь на подтирку, а у меня дома жена и пять дочерей, и они уже слишком долго ждут меня. Я отслужил положенные три года, но полковник сказал, что я подписался до конца войны.
– Как твое имя, солдат?
– Капитан Кристиан Марш, генерал, сэр.
– Какого правосудия ты ожидаешь сегодня, капитан Марш?
– Я приму десять плетей за своих солдат. Нет, одиннадцать. Так же, как вы. А потом вернусь на свой пост и останусь там до конца этой Богом забытой войны. Я останусь до конца, сэр, если останетесь вы.
– Согласен.
Капитан Марш разделся до пояса и, сжав зубы и сцепив руки, принял от Финеаса Томаса одиннадцать плетей с тем же стоицизмом, что и генерал. За ним из рядов бунтовщиков выступили другие офицеры, выдвигая свои условия, впрочем ничем не отличавшиеся от первых: одиннадцать плетей, немедленное возвращение к своим обязанностям и обещание оставаться на посту, пока генерал не покинет армию.
Финеас взмок от пота, раскачивался от усталости, но не хотел выпустить из рук плетку. Лишь после того, как еще несколько человек выступили вперед, вновь поклялись в верности армии и получили обещание от генерала, Финеас наконец отдал плеть генералу Спроуту. Ему поднесли воды, и он снова встал в строй.
Каждый написал на бумаге свое имя или изобразил свой знак, а генерал Патерсон поставил рядом с каждой подписью свою. К середине дня мятежников опросили, выслушали и наказали согласно их воле. Все они решили вернуться в армию, успокоенные обещанием, что генерал Патерсон продолжит за них бороться.