– Я думал, вы сбежали, – рыдал он. – Я вернулся, но вас не было. Анна и Стивен уехали в Трентон, а слуги не знали, куда вы подевались. Я… я думал, что отпугнул вас. Я не нашел вашей формы. И решил, что вы сбежали.
– Меня не так-то легко отпугнуть, генерал. – Я попыталась улыбнуться, рассмешить его, но он не поднимал головы.
– Почему вы ушли?
– Мне хотелось прогуляться одной. В платье у меня нет свободы. Я не знала, что заболела… что сильно больна… и поняла это, лишь когда было слишком поздно.
– Мой отец умер от желтой лихорадки, – прошептал он. – Болезнь развивается быстро. Он потерял сознание посреди улицы, как вы. И уже не пришел в себя.
– Мне очень жаль, Джон. – Только это я и могла сказать.
Так и было. Мне отчаянно хотелось плакать. Я была так слаба, что едва могла двигаться, но мой разум прояснился, и я не сомневалась, что скоро поправлюсь. Но не знала, придет ли в себя после всего случившегося генерал. Он по-прежнему не поднимал головы от перины, я не могла посмотреть ему в глаза и лишь чувствовала его отчаяние.
– Моей формы нет, – пробормотала я. – Ее забрали.
Это была не самая важная деталь, но она отсылала нас к более серьезной теме, которую нам предстояло обсудить. Джон тоже был одет в гражданское платье.
– Нет. – Он помотал головой. – Она у меня. Я знал, что вы захотите ее забрать. Гриппи взял ваши вещи. Я нес вас. Никто, кроме доктора Бинни, не видел, как мы покинули госпиталь. Доктор тревожился, что с вами станет. Он весьма… достойный… человек.
Генерал не забыл забрать мою форму. В тот миг я любила его сильнее, чем когда-либо. Слезы покатились у меня по щекам, намочили подушку. Несколько мгновений я молча пыталась увязать свои чувства – так же, как прежде перевязывала себе грудь, – как можно плотнее, так, чтобы они оставались тайной. Но те времена прошли, и теперь у меня была новая жизнь.
– Что станет со мной? – спросила я, решившись нарушить повисшее между нами тяжелое молчание. – И что будет с вами?
Он наконец поднял голову:
– Я сказал доктору Бинни и доктору Тэтчеру, что позабочусь о вас и не стану выдвигать обвинений. Мне показалось предательством, что я ничего о вас не сказал… не объяснил, кто вы такая… но я счел, что нам ни к чему, чтобы о нашей связи узнали.
Я смотрела на него глазами, полными слез, едва осмеливаясь дышать. В его взгляде читалась тоска, он плотно сжал зубы.
– Я разобрался с делами, удерживавшими меня в Филадельфии. Моя работа здесь завершилась, и я попросил тридцать дней отпуска. Когда отпуск кончится, я подам в отставку. И мы уедем в Ленокс, как только вам станет лучше. Если вы этого хотите. Вы хотите этого, Дебора? Хотите жить со мной? Или я пренебрег вашими желаниями, чтобы удовлетворить собственные?
– О Джон, – выдохнула я. – Вы единственный мужчина на земле и на небе, который мне нужен. Но вы не можете уйти в отставку. Вы никогда себя не простите. А я не прощу себя.
– Почему? – ахнул он.
– Из-за меня вы не нарушите слово. Вы дали клятву солдатам. Вы обещали, что останетесь до конца. Обещали Финеасу.
Он поднялся со стула, потрясенный, медленно прошелся по комнате, встал у окна, чтобы надышаться ночным воздухом, и лишь потом вернулся ко мне:
– Я вижу, что не могу сдержать все обещания. Девять дней тому назад я дал вам клятву перед Богом. Но на следующий день вы покинули меня. Я не могу вас оставить, не могу. Не теперь. У меня не хватит сил. Но вы не можете вернуться со мной в Уэст-Пойнт. Тогда доктор Тэтчер не станет молчать. Он сохранит все в тайне, только если мы не продолжим это. Сегодня в газете напечатали историю, сильно схожую с нашей, хотя имен и не назвали.
– Доктор Тэтчер знал меня, когда я была еще девочкой. Ему была знакома Дебора Самсон. И все же он меня не узнал?
Джон покачал головой:
– Не узнал.
– Так, значит, Гриппи… единственный, кому известно… все?
– Да. Он и Анна. Анна и Стивен сегодня вернулись. Анна сама расскажет мужу. Пока ему сообщили лишь, что вы были больны.
– Агриппа будет молчать?
– Да. Нет человека более преданного, чем Агриппа Халл, хотя он здорово потрясен. Думаю, он считает, что его… обдурили. А еще он в восторге. Он говорит, что должен был сам догадаться. Заявляет, что чувствовал, что вы от чего-то бежите, но не понимал от чего. А еще он не может поверить, что я женился на вас.
– Да… что ж. Я тоже до сих пор не верю этому.
Генерал замолчал, не сводя с меня мрачного взгляда.
– Он останется с вами? И будет за вами приглядывать? – спросила я. – Он может быть вашим адъютантом.
– Я не могу вернуться в нагорье, – возразил генерал, но в тот момент в нем говорила любовь, не долг, а Джон Патерсон был человеком долга. Он знал, как ему следует поступить. Он просто не хотел этого.
– Вы можете. И должны, генерал.
Он застонал, но его стон скорее походил на рев, призванный отогнать реальность.
– Были времена, когда мне хотелось стать знаменитым, – проговорил он. – Когда я мечтал – правда, тихо, – что мое имя сохранится в веках и люди станут рассказывать друг другу о моих подвигах. Бенедикт Арнольд тоже хотел славы. И получил ее. – Он провел рукой по несобранным волосам, покачал головой. – Он навсегда останется известным… как это ни странно. Он получил то, что желал. Никто никогда не забудет имя Бенедикта Арнольда.
– Похоже, у Бога есть чувство юмора.
– Бог дает нам то, о чем мы Его просим, – кивнул он. – Он удовлетворяет каждое наше нечестивое, глупое устремление. И потому я привык ни о чем не просить. И о вас я не просил. Я лишь взял то, что хотел. И посмотрите, что из этого вышло.
– Что же, Джон? Расскажите.
– Никто не будет помнить имени Джона Патерсона, и мне до этого нет дела. И вы это знаете. Но мне хочется думать, что то, как я служил, – мои усилия, жертвы, мое время – имеет значение, что все это имеет значение. Я не добился славы. Мы ее не добились. Слава – это то, во что Господь обращает нашу жертву. Но вы – единственная жертва, которую я не готов принести. И Он это знает. Я не могу вас потерять… но уверен, что так и будет.
– Вы меня не потеряете. Я всюду последую за вами.
В его глазах показались слезы. Он крепко сжал кулаки:
– Но, Самсон, вы не можете последовать за мной. Больше нет. Вы даже не можете остаться здесь, в Филадельфии. Понимаете?
– Понимаю, – тихо ответила я.
– Я хочу быть с вами. Хочу так сильно, что даже привязал вас к себе, чтобы вы не сбежали – не смогли бы. И все равно… вы чуть не погибли. – Он покачал головой. – Я ни в чем не волен. И никогда не был.
– Я здесь, с вами, мой возлюбленный генерал, – сказала я, и его губы дрогнули, отвечая на мою нежность.
Джон Патерсон долго жил без любви, и я потянулась к нему, желая скорее возместить то, чего он был лишен, но он взял меня за руки, поцеловал в обе ладони и лишь после прижал их к небритым щекам.
– Я боюсь, что стоит мне выпустить вас из виду – и мы никогда больше не встретимся. Но если мне суждено довести дело до конца и выполнить обещание… – Он вздрогнул, будто с трудом мог вынести эту мысль. – Если мне предстоит сдержать слово, я не смогу остаться с вами, а вы – снова быть солдатом, – проговорил он.
– Знаю. Я буду вас ждать. Столько, сколько потребуется.
Он опустил голову так, словно я только что помиловала его. А потом лег рядом и обнял меня за талию. Я взъерошила ему волосы, упиваясь его близостью и тем, что нам был дарован еще день вместе.
– Я верю, что некоторым мужчинам и женщинам суждено узреть высшую цель, познать течения, которые уводят далеко за пределы их маленьких жизней, – сказала я. – И мысль, что все эти страдания заложат основу для чего-то большего, чем каждый из нас, дает мне надежду. Вы один из таких мужчин, генерал. А я хочу стать одной из таких женщин.
– Вы обещаете? – прошептал он. – Обещаете, что с вами ничего не случится? Что вы соберете все присущие Самсону силы и сохраните себя живой и невредимой до тех пор, пока мы снова не будем вместе?
– Обещаю. А когда все закончится, я буду ждать вас в Леноксе.
Гриппи навестил меня перед тем, как они с генералом вернулись в Уэст-Пойнт. Я была в платье, служанка Анны уложила мне волосы, но, когда он взглянул на меня, широко распахнув карие глаза, сжимая шляпу в руке, я перенеслась в тот первый день на ферме у Томасов, когда братья, не скрывая, обменивались нелестными мнениями о моей внешности.
– Я по-прежнему неказиста, не так ли? – спросила я. – Даже в платье. Я никогда не была красоткой.
Я хотела его рассмешить, но он сверкнул на меня глазами.
– Я дурак, – пробормотал он.
– Почему?
– Я дурно с вами обращался. Шутил над тем, как вы выглядели.
– Вы обращались со мной так, как мне того и хотелось. Как и с остальными солдатами в Уэст-Пойнте. Вы были мне другом.
– Но мы и есть друзья, правда, Милашка? – Он шумно выдохнул. – Можно мне по-прежнему так вас называть?
– Да, Агриппа. Мы друзья. И вам можно звать меня Милашкой.
– Ну и хорошо. Мне нужно время, чтобы привыкнуть к Деборе. К миссис Патерсон. – Он помотал головой, будто пока не успел оправиться от потрясения.
– Я соврала о том, кто я такая, Гриппи. Простите меня. Но ни о чем другом я никогда не врала.
– Генерал много чего мне рассказал. – Он снова помотал головой. – Вы невероятная женщина, Милашка. Помните, как я говорил, что вы куда сложнее, чем кажется?
Я кивнула, и мы замолчали.
– Теперь вы поедете в Ленокс. Это хорошо. – В его словах слышалась неуверенность.
Я тоже не чувствовала уверенности, но от Агриппы Халла ждала вовсе не ободрения, а обещаний.
– Вы ведь позаботитесь о генерале? Не дадите ему упасть духом, проследите за тем, чтобы он ел, спал и вовремя возвращался с долгих ночных прогулок? – спросила я.
– Да, мэм. Я все сделаю.
– И вы будете охранять его и его репутацию от тех, кто, возможно, услышал обо мне? – быстро прибавила я. – До Бенедик