— «Достанется мне, а не тебе,» сказал невозмутимым голосом Монтроз. «Но, — так как это мой последний вечер, — мне все равно.»
Мгновенно поблекла вся радость бедного Лионеля — он нервно и невнятно проговорил: — «Ваш последний вечер? — о, нет! этого быть не может! Вы не то сказать хотели!»
— «Успокойся, мой голубчик,» нежно глядя на него, начал Монтроз. «Пойдем, напьемся чаю, я постараюсь все тебе разъяснить. Видишь-ли, милый, жизнь наша то же, что плыть по этому самому морю — не всегда оно спокойно, а нам надо уметь справляться с ним и в непогоду… Мололи что в жизни бывает, всякая печаль приходит, приходится и расставаться с тем, что нам дорого — а все же унывать не должно! Лионель, милый, не огорчай меня, не тоскуй так!»
Лионель продолжал стоять молча — его личико снова стало бледное, и маленький ротик снова принял привычное суровое выражение.
— «Я знаю!» медленно произнес он. «Я знаю слово в слово, что вы собираетесь объяснить мне, м-р Монтроз! Мой отец отказал вам. Это меня не удивляет — я ожидал, что это случится скоро. Вы слишком добры ко мне, слишком снисходительны — вот оно что… Нет, я плакать не буду, право не буду,» говорил он, украдкой утирая слезы, «вы не должны этого подумать, — я за вас рад, что вы отсюда уезжаете, но себя мне жалко, очень, очень жалко! Я теперь как-то всегда себя жалею, — ведь, это очень малодушно! Марк Аврелий говорил, что самый презренный вид малодушия — это жалость к самому себе.»
— «Ах, брось ты этого Марка Аврелия!» с негодованием воскликнул Монтроз. Лионель -улыбнулся какой-то не детскою, безотрадной улыбкой. — «Ну, пойдемте, теперь я готовь, "сказал он.
Медленными шагами стали они подниматься в гору, — молодой человек шел легкой, твердой поступью, малый ребенок с трудом передвигал усталые ноги. Шли они молча: каждый был погружен в свою грустную думу, точно предчувствуя приближение чего-то недоброго… Они ни одним словом не обменялись, когда вдруг, неведомо откуда, прощальный луч, уже скрывшегося за горизонт, солнца огненным блеском озарил землю и море, и небо, и также быстро потух… Они даже не заметили этой красоты, которая в другое время привела бы их в восторг. Минуя главную улицу деревни, они направились прямо к маленькому, крытому соломой домику. Домик этот с верху до низу оброс вьющимися растениями, розами, фукциями, жасмином, среди которых, окаймленная рамками красных настурций, скромно выступала вывеска с следующей надписью: Кларинда Пейн. Свежие яйца. Лучшие сливки. Горячее печенье. Чай.
В этот домик вошел Монтроз с маленьким своим спутником.
Глава II
В этот самый вечер м-р Джон Велискурт, поздним послеобеденным часом, сидел за десертом со своим гостем с. Чарльзом Ласселем. С. Чарльз, человек молодой, красивый, ничем особенно не интересовавшийся, был всем известен в обществе. Он недавно познакомился с Велискуртами, но уже считался другом дома. Когда Велискурты переселялись, на время «сезона,» в свой великолепный Лондонский дом, Лассель то и дело забегал к ним, и всегда был желанным гостем. Но появление его в Коммортине было совершенною неожиданностью, так как все, по его же словам, думали, что он отправился в свое собственное поместье. Именно в эту минуту м-р Джон Велискурт подтрунивал над ним, не совсем ловко поднимая на смех его непостоянство.
— «Да-а!», как-то сквозь зубы проговорил сэр Чарльз, — «такова уже у меня привычка. Никогда не знаю, накануне, что буду делать завтра! Это истинная правда, я вас уверяю! Вышло так: один из товарищей пригласил меня гостить в замок Вормут — единственно по этой причине я в данную минуту нахожусь здесь!»
Миссис Велискурт, которая уже давно вышла из-за стола и сидела на кушетке у открытого окна, тут обернулась и улыбнулась… Ее улыбка была чудно хороша — огромные сверкающие глаза, зубы удивительной белизны придавали этой улыбке какой-то ослепительный блеск, который поражал и очаровывал всякого застигнутого ею врасплох.
— «Вероятно, общество у вас там в Вормуте самое избранное,» — иронически заметил м-р Велискурт, тщательно и осторожно снимая скорлупу с грецкого ореха, который деликатно придерживал длинными пальцами своих белых, выхоленных рук. «Нет никого ниже барона — а?» и он засмеялся чуть слышным смехом.
Сэр Чарльз из-за лениво полуопущенных век бросил на него взгляд, который заставил бы его содрогнуться, когда бы он заметил его: презрение, насмешка, злоба, бесконечная ненависть сказались в этом мимолетном взгляде, который на мгновение осветил его лицо каким-то зловещим блеском… Он потух так же мгновенно, как и вспыхнул, и в равнодушно-небрежном ответе нельзя было бы приметить и тени неудовольствия.
— «Право, точно определить не берусь! Знаю, что находится там художники, один из тех хвастунов, которых называют „восходящими талантами.“ Важности он непомерной! Он исполняет какой-то заказ в замке; конечно, мы с ним общего ничего не имеем, но все же он живет с нами, а не с прислугою. Затем, как водится: почтенные вдовы с хорошенькими дочками бесприданницами, две, три некрасивые, молодые особы из „ передовых;" они привезли с собою свои велосипеды и с утра до ночи мечутся по всем окрестностями, да еще несколько важных лордов, выживших из ума. Не особенно привлекательно… Сегодня за утренним чаем меня это общество довело до полного отупения: — узнав, что вы здесь, я решился проехаться, вас навестить.»
— «Весьма любезно!» вежливо сказал м-р Велискурт — «но позвольте полюбопытствовать, как это вы узнали, что мы здесь?»
Сэр Чарльз закусили губы, чтобы скрыть едва промелькнувшую улыбку, и непринужденно ответил:
— «О, конечно, в подобных захолустьях все все знают! Да, кроме того, раз что вы нанимаете единственный красивый, поместительный дом во всем Коммортине, вы не можете ожидать, что останетесь невидимкой. Действительно, как хорош этот старый дом!»
— «Настоящая казарма,» возразила м-с Велискурт — она в первый раз вмешалась в разговор, и, пристально глядя на своего мужа, продолжала: — «дом совсем сырой, плохо и скудно меблирован. Конечно, его можно бы прекрасно убрать, если бы иметь глупость на него положить несколько тысячи фунтов, но в данном случае не могу себе представить, что могло побудить Джона выбрать такую отвратительную нору для летнего нашего пребывания!»
— «Вы отлично знаете, что руководило этим моими выбором. Конечно, я не думали о своих вкусах, не думал и о ваших. Лионелю были предписан морской воздух, — я желал избегнуть шума и гама обыкновенных морских купаний и нежелательного знакомства моего сына с разными детьми, которые могли бы сойтись с ним, и нанял дом в Коммортине потому, что находил и продолжаю находить, что Коммортин совершенно соответствует всем моими требованиям. Коммортин стоить вне линии всяких железных дорог, и потому здесь возможно полное уединение, и ничто не помешает правильному ходу летних занятий Лионеля под руководством, опытного воспитателя.»
Он проговорил все это внятно, медленно, отчеканивая каждое слово. М-с Велисвурт нетерпеливо отвернулась и стала смотреть в окно на зароет», запущенный сад, — в котором густая зелень деревьев, смоченная долгим, утренним дождем местами уже засеребрилась светом тихо выплывавшего месяца…
Водворилось молчание, которое наконец прервал сэр Чарльз.
— «Правда ли,» спроси» он, — «что вы надеетесь расстаться с Монтрозом?»
— «Я отказываю от места г-ну Монтрозу» — ответил Велисвурт, и неприятное выражение его сжатых губ стало еще неприятнее. «М-р Монтроз слишком молод, слишком самонадеян для подобной должности. Общая черта всех шотландцев воображать „ себе слишком много. Он умен этого я от него не отнимаю — но он не достаточно приучает Лионеля к работе, „ он сам предпочитает атлетические игры классическим наукам… Я же нахожу, что в Англии слишком много места отведено этим играм, и не желаю, чтобы весь мозг моего сына сосредоточивался в его мускулах. Его умственные способности должны развиваться…»
— «В ущерб его физического развитию?» перебил сэр Чарльз. — «Неужели нельзя равномерно развивать и то и другое?»
— «Таково мое намерение и такова моя цель,» произнес торжественно м-р Велискурт — «но м-р Монтроз ни по своему темпераменту, ни по-своему воспитанно не пригоден для исполнения моей задачи. Дело в том, что он наотрез отказался руководствоваться составленным мною конспектом, определяющим летние занятия моего сына, и осмелился сказать мне, — слышите, мне! — что Лионель не в состоянии пройти подобный курс, что абсолютный отдых для мальчика безусловно необходим! Нет сомнения, что он на этом настаивал и в виду собственного своего удобства! … В добавок я узнал, к великому своему смущению, что Монтроз до сих пор суеверно верит в миф христианства, верит в какого-то легендарного Бога, Создателя вселенной, и наконец верит и в бессмертие души!» Тут м-р Велискурт уже не мог удержаться от смеха. «Конечно, это слишком нелепо, чтобы даже вызвать негодование, — но в деле воспитания ребенка нельзя быть слишком осторожным… и все же мне досадно, что я раньше не слыхал о диких, отсталых взглядах этого Монтроза.
М-р Велискурт взглянул на часы
— «Извините, если покину вас на несколько минут,» — сказал он, вставая, — «теперь 9-ть часов, и я велел Монтрозу явиться ко мне в кабинет, к этому времени, чтобы получить причитавшееся ему жалованье. Завтра, рано поутру, он уедет с первым дилижансом.
Мистрис Велискурт тоже встала и плавною грациозною поступью, не спеша, направилась к дверям.
— «Пойдемте лучше ко мне в гостиную, сэр Чарльз, поболтаем вместе,» — томно сказала она взглянув на него через плечо и одарив его одной из своих ослепительных улыбок… -«Мне думается что вы неособенно торопитесь назад в Вормут»
— «Нет, — теперь не тороплюсь… ”- промолвил он с ответной улыбкой, и пошел за ней…
Пройдя через большую, пустую залу, они вошли в красивую, изящно убранную комнату, из огромных окон которой открывался чудный вид на всю окрестность.
М-р Велискурт отправился в противоположную сторону и вошел в маленькую каморку, бывшую раньше кладовой, а теперь превращенную в нечто вроде кабинета. Здесь Монтроз уже ожидал его.