«Эти самые слова я слышал от Пэтси».
Не прошло и часа, как Уитберг был арестован деревенским полицейским «за нападение и побои» по жалобе Картера Уотсона.
Аналогичную жалобу подал и Уитберг. Суд над социологом и судьей как две капли воды был похож на судебное заседание, описанное выше, — с частичной переменой персонажей.
Все издевательские реплики, какие судья Уитберг ранее адресовал Уотсону, пришлось выслушать ему самому.
Не жалея красок, социолог красноречиво описывал, как на него внезапно кинулся из-за деревьев Уитберг. Как тот сбил его с ног. Как он, Уотсон, ни за что ни про что был зверски избит неизвестным громилой. И как он, Дотсон, миролюбивейший человек, был вынужден защищаться всеми доступными средствами.
Судье Уитбергу «было преподано искусство лжесвидетельства». С высоты своего судейского кресла ему часто случалось снисходительно выслушивать ложь под присягой в инсценированных полицией делах. Но впервые «лжесвидетельство было направлено против него самого».
После того как Уитберг рассказал обо всем случившемся вполне правдиво, Уотсон задал ядовитый вопрос: что Уитбергу было нужно в его, Уотсона, владениях?
Уитберг ответил: он не знал, что это чужое владение. Уотсон резонно возразил, что межевые знаки были выставлены на самых видных местах. Судья его решительно поддержал: «Я сам видел их! Они бросаются в глаза!»
Парировать было нечем. Последовал второй вопрос: за что он, Уитберг, напал на Картера Уотсона?
«Ваша честь, я уже докладывал, что я не нанес ему ни одного удара», — возразил Уитберг.
Выразительно посмотрев на распухшее лицо социолога, судья устремил грозный взгляд на Уитберга.
«Взгляните на щеку этого человека! — загремел он. — Если вы не нанесли ему ни одного удара, почему же он так избит и изувечен?»
Уитберг упорно твердил свое: Уотсон сам ударил себя камнем. Даже двумя камнями.
Читателю известно, что это была сущая правда. Но у Уотсона был заготовлен убийственный вопрос, заимствованный у самого Уитберга:
«Возможно ли, чтобы человек, если только он не помешан, сам себя увечил, нанося себе камнем удары по лицу?»
На это трудно было что-либо возразить.
Судья погрузился в размышления, «сделав глубокомысленную мину».
Социолог насмешливо подмигнул Уитбергу. Тот, однако, оказался человеком, лишенным чувства юмора. В создавшейся ситуации он не видел ровно ничего смешного.
В решении деревенского судьи Уитбергу могло послышаться нечто знакомое. Исходя из того, что показания обеих сторон противоречивы и нет никакой возможности установить, кто нанес первый удар, судья «к великому своему сожалению», как он счел нужным отметить, вынужден оправдать обоих ответчиков.
«— Но у меня создалось свое мнение, — добавил он, осуждающе поглядев на Уитберга, — и я советовал бы вам держаться подальше от владений мистера Уотсона и уехать отсюда».
«Что ж, выпьем по этому случаю?» — благодушно обратился социолог к Уитбергу, когда они покинули здание суда. Но у того по-прежнему не хватило юмора, и он отказался пойти с Уотсоном в ближайший кабак.
Концовка рассказа — забавная и наверняка рассмешит читателя.
Избиение судьи Уитберга написано ярко и сочно. Видно, что описание желанной мести доставляло Джеку Лондону удовольствие.
И все же это была лишь слабая компенсация за невозможность на деле отомстить негодяю-судье. Он оказался недосягаем. Все угрозы знаменитого писателя остались пустым звуком.
«…Страх, в котором с тех пор жил судья, уже сам по себе был местью». Так считает вдова писателя, Чармиан. В этом позволительно усомниться. Судья чувствовал свою безнаказанность и торжествовал, наблюдая бесплодность всех усилий человека, заслужившего мировую славу, добиться справедливости.
Концовка придумана искусно. Но она искусственна.
Светская дама и телеграфист
Один из самых сильных рассказов Куприна основан на реальной жизненной истории. Она описана в интереснейших воспоминаниях Льва Любимова («На чужбине». «Новый мир», 1957, № 2). Героиней «действительных событий, вдохновивших Куприна», была родная мать автора воспоминаний, Людмила Ивановна Любимова.
В «Гранатовом браслете» она названа княгиней Верой Николаевной Шеиной.
Стоит сказать несколько слов о самом мемуаристе, чтобы помочь читателю заглянуть в круг правительственной знати царской России, где разыгрывается большая часть действия купринского рассказа.
Начинаются воспоминания Льва Любимова с того, как он в 1949 году приехал в Ленинград после долгих лет разлуки с родным городом. В одном из залов Русского музея он надолго остановился перед громадным, во всю степу полотном. Это была картина И. Е. Репина «Торжественное заседание Государственного Совета».
Среди лиц, фигурирующих на картине: членов Государственного Совета, министров, высших сановников империи, среди всего этого скопища знати в раззолоченных мундирах, с широкими орденскими лентами через плечо, со сверкающими звездами на груди — Лев Любимов увидел своего отца.
Он был тогда камергером «двора его императорского величества», помощником статс-секретаря Государственного Совета. Когда к 100-летнему юбилею этой «верхней» законодательной палаты Российской империи Репину заказали большой групповой портрет, к нему приставили как консультанта Дмитрия Николаевича Любимова.
Репин «подробно осведомлялся о нраве, привычках каждого сановника, чтобы дать в портрете наиболее подходящую позу, особенно характерный жест». Репин набросал десятки портретных эскизов с указанных ему лиц (они все сохранились, острой и меткой психологичностью превосходят даже саму картину) и, прежде чем перенести портреты на полотно, очевидно, показывал их своему советчику, Любимову-отцу. В благодарность за помощь Репин и ему нашел место на картине: слева у колонны стоял молодой человек в камергерском мундире.
После Октябрьской революции вся семья Любимовых, напуганная происходящими событиями, оказалась в эмиграции. Там и пробыл тридцать лет автор мемуаров. В 1948 году ему разрешили вернуться на родину, где он занялся литературным трудом как переводчик, искусствовед и автор воспоминаний.
О Вере Шеиной, героине «Гранатового браслета», сказано, что она дочь татарского князя Мирза-Булат-Тугановского.
Мать Льва Любимова в девичестве носила фамилию Туган-Барановская. Это княжеский род литовских татар, служивших сначала литовскому престолу, а затем польским королям. В России Туган-Барановские княжеского титула не сохранили, хотя герб их и был увенчан княжеской короной.
Братом Людмилы Ивановны был широко известный в свое время профессор М. И. Туган-Барановский. Автор капитальных трудов по политэкономии («Периодические промышленные кризисы», «Русская фабрика»), он был одним из столпов «легального марксизма», выступал против народничества с буржуазных позиций.
Михаил Иванович был в близких отношениях с Куприным. Они были женаты на родных сестрах, дочерях знаменитого виолончелиста К. Ю. Давыдова.
Так протянулась цепочка от Куприна к высокопоставленной семье Любимовых (отец мемуариста длительное время был виленским губернатором), где писатель и «нашел канву для одного из самых замечательных произведений».
В течение двух-трех лет Людмила Ивановна Любимова получала письма от влюбленного в нее человека.
Письма были анонимны. Писавший не скрывал, что между ним и предметом его любви глубокая пропасть сословного и имущественного неравенства. Он сознавал, что разница в социальном положении «не позволяет ему рассчитывать на взаимность». Не питая никаких надежд, он тем не менее посылал письма, полные любовных излияний. Они «долго сохранялись в моей семье, — вспоминает Лев Любимов, — и я в юности читал их».
Неизвестный сообщал, что фамилия его «странная». Как потом выяснилось, Желтый (в рассказе — Желтков). Служил он на телеграфе. В одном из писем он признавался в поступке, по меньшей мере экстравагантном. Движимый страстным желанием увидеть вблизи женщину, в которую он был так пылко влюблен, телеграфист под видом полотера проник в ее квартиру. В доказательство правды своих слов он описывал всю ее обстановку.
Письма получались чуть ли не каждый день. «Тон посланий был то выспренный, то ворчливый. Он то сердился на мою мать, то благодарил ее, хоть она никак не реагировала на его послания».
В родовитой семье, принадлежащей к высшему столичному кругу, к этим письмам относились, как к забавному анекдоту.
Любимов-отец обладал даром рассказчика, «хорошо известным в мире петербургской бюрократии».
Будучи с ним в приятельских отношениях, Куприн «очень ценил его как собеседника» и почти портретно описал в «Гранатовом браслете».
У князя Василия Львовича (так он назван в рассказе Куприна) «была необыкновенная и очень своеобразная способность рассказывать. Он брал в основу рассказа истинный эпизод, где главным действующим лицом являлся кто-нибудь из присутствующих или общих знакомых, но так сгущал краски и при этом говорил с таким серьезным лицом и таким деловым тоном, что слушатели надрывались от смеха».
Письма влюбленного телеграфиста… Благодарнейший материал для юмористических импровизаций. И князь Василий Львович язвительно их вышучивал. Судя но его изложению, анонимный влюбленный придерживается трескучей и выспренной манеры бульварных романов: «Прекрасная Блондина, ты, которая… бурное море пламени, клокочущее в моей груди. Твой взгляд, как ядовитый змей, впился в мою истерзанную душу…» Кончается письмо будто бы горделивым самовосхвалением: «По роду оружия я бедный телеграфист, но чувства мои достойны милорда Георга».
Затем князь Василий Львович демонстрирует серию нарисованных им карикатур. Переодевшись трубочистом и вымазавшись сажей, таинственный поклонник проникает в будуар княгини Веры. «Следы пяти пальцев и двух губ остались, как видите, повсюду: на коврах, на подушках, на обоях и даже на паркете».