Американцы участвовали в баталиях в защиту и против Центрального банка Соединенных Штатов; единой валюты и нерегулируемой банковской деятельности; частных денег и государственных денег. За их плечами был опыт «континенталок», обменных контор, разгула фальшивомонетничества, поддельных чеков и «пластырей», конвертируемых облигаций, кредитных билетов, иностранной монеты и монетного паритета. Выражение «дешевые деньги» родилось в Америке, как и словосочетание «денежное обращение», термины «инфляция» и «депрессия». Никого не отпугивали слишком заумные объяснения. Люди видели, в чем проблема — падающие цены, — и соглашались с ее решением — больше денег. Потомки тех, кто изобрел современные деньги, не видели причин, почему нельзя экспериментировать дальше. Деньги не были покрыты тайной, как не являлись и «мрачной наукой».[107]
Деньги были тем, в чем американцы всегда ощущали себя компетентными для обсуждения, что до некоторой степени не дано понять европейцам.
Несмотря на вечно недовольный вид, «сильвериты» иногда получали желаемое. В 1877 году им удалось провести закон, обязывавший Казначейство ежемесячно выкупать и чеканить серебро на сумму от 2 до 4 млн долларов. В течение следующих тринадцати лет государство отчеканило 378 млн серебряных долларов на общую стоимость в $308 млн. Несмотря на все разговоры об «отцовском долларе», в реальности никто не хотел иметь дело с этими монетами, и их было очень трудно запустить в обращение. Банки не видели необходимости в использовании переоцененной монеты, когда взамен имелось золото. Население находило эти монеты тяжелыми и неудобными. Казначейство рассылало их так далеко, как могло, но они возвращались назад.
Ситуация становилась все более невыносимой. Правительство столкнулось с возможностью полной утечки золота из страны. Иностранные инвесторы беспокоились, что, если США перейдут на серебряный стандарт, их вложения вернутся к ним в виде доллара, реальная стоимость которого равнялась лишь восьмидесяти центам. Но «сильвериты» и сторонники инфляционной политики раскололи Конгресс.
В 1890 году новый акт обязал государство выкупать серебро в обмен на соответствующие сертификаты, приобретавшие характер законного платежного средства. Это решение закачало в экономику еще 156 млн долларов; ставки были низкие, и золото стремилось уплыть в Лондон, где ставки выше. Но, когда в мае 1893 года Гловер Кливленд вступил в должность президента, ему сразу пришлось столкнуться с денежной паникой, породившей один из самых продолжительных экономических кризисов в американской истории.
Страна просто не могла продолжать обменивать серебро на золото, но делала это на протяжении семи лет. В мае 1893 года банки начали отказываться погашать банкноты, и президент потребовал принять чрезвычайный акт об отмене закупок серебра. Но этого оказалось недостаточно. Иностранные инвесторы продавали имевшиеся на руках ценные бумаги Соединенных Штатов в обмен на золото, пока это было возможно. Правительство начало распродавать облигации, чтобы удержать золото; но всякий раз, когда его золотой резерв пополнялся, он быстро истощался вновь. К 1895 году государство действовало уже в кризисной ситуации: резервы упали с безопасного минимума в 100 млн долларов до 40 миллионов, и 2 млн долларов покидали Казначейство ежедневно. Финансист Дж. П. Морган скроил европейский синдикат с участием Ротшильдов, чтобы выкупить государственные облигации в обмен на золото, но, едва новость о предстоящей сделке была объявлена, газеты заклеймили участников синдиката «евреями-кровопийцами и иностранцами». Казалось, что Кливленд стал республиканцем, хотя являлся консервативным приверженцем твердой валюты. Впоследствии его поместили на тысячедолларовую купюру. Демократы отводили глаза.
Последняя великая волна американской миграции захлестнула так называемую Великую Американскую пустыню[108] после окончания Гражданской войны. Переселенцам благоприятствовали обильные дожди, новые железные дороги и доступные кредиты, как только сюда устремились деньги с Восточного побережья для инвестиций в породистый скот и закладные на фермы. Затем последовала очень снежная зима 1886-го, засухи 1887-го, отток восточного капитала и все ниже падающие по спирали цены на пшеницу и хлопок. Когда банкиры стали отбирать у владельцев заложенные фермы, пионеры обнаружили, что впервые в американской истории дальше ехать некуда. Перепись 1892 года объявила об окончательном исчезновении американского фронтира. «На Канзас уповали, на Канзасе и разорились» — могло стать девизом сотен повозок, катящихся обратно на восток.
Здесь был в самом разгаре промышленный подъем. Гражданская война сделала из северо-запада промышленного гиганта, задав США курс на превращение одно поколение спустя в крупнейшего мирового производителя. Фабрики поглощали свободные руки и всасывали свободные деньги. Сколачивались состояния и закладывались основы для продуктивной, конкурентной и приводимой в движение долларом американской экономики.
Возникла американская индустрия, призванная наполнить американские дома бесчисленным ассортиментом товаров, от холодильников до швейных машинок.[109] Жесткая конкуренция сбивала на прилавках цены и приводила к росту заработной платы. Деньги меняли владельцев так часто и в таком количестве, как никогда прежде. Некогда локомотивом экономики была земля, теперь эту роль исполняла промышленность. Общий фонд заработной платы граждан, занятых в американской промышленности в 1800 году, составлял 28 млн долларов. В 1900 году он составил 2,4 млрд. Неделю за неделей падающая по капле наличность становилась источником пропитания для миллионов семей.
Но не для фермеров. Фермеры видели наличные в виде единовременной крупной суммы, размер которой зависел от погоды, поведения рынка и железнодорожных тарифов. Год за годом они залезали в долги, чтобы приобрести семена, колючую проволоку или новый скот. Но цены падали, и денег частенько не хватало. Стоимость бушеля пшеницы упала с $1,37 в 1870-м до 56 центов в 1894-м, на хлопок — с 23 центов за фунт до жалких 7 центов. С исчезновением фронтира республика больше не могла предложить своим фермерам горько-сладкое утешение в виде незанятых земель на западе, и они начали самоорганизовываться.
То, чего они хотели, выглядело расширением полномочий государства почти как при социализме: подоходный налог; почтово-сберегательный банк, чтобы избавить их от самого банка; национализация железных дорог, телефонной и телеграфной связи; тайные выборы и контроль над иммиграцией. И самое главное, разумеется, — реформы доллара. Фермеры наваливались на денежную проблему, поскольку она затрагивала множество других насущных проблем: ведение расчетов; сложность в предсказании притока и оттока денежных средств; безразличие жителей американского востока, утративших интерес к происходящему на западе и выведших вслед за этим свои капиталы; ненасытность железных дорог, загонявших в угол заоблачными тарифами на перевозку зерна. С этим, в отличие от погоды, можно было что-то сделать. Фермерские партии, называвшие себя независимыми или народными, вступили в предвыборную борьбу на уровне штатов в 1888 году и к 1892 году сформировали широкую коалицию под знаменем популизма.
Планы в отношении доллара популистов шли намного дальше требований «сильверитов». Партийные пуристы хотели освободиться от тирании драгоценных металлов, отвечавшей интересам класса владельцев шахт, трейдеров, банкиров и спекулянтов. Серебро и золото, быть может, и редки, но это не превращает их в деньги. Деньги были лишь идеей; но до тех пор, пока они контролируются пирамидой частных финансовых средств и привязаны к золоту, ставки по кредитам всегда будут высоки по осени, когда потребность в них наиболее велика, и фермерам нужно нанимать рабочие руки и технику, оплачивать перевозку грузов и затем при получении денег за свою продукцию. Ежегодно трещавшая по швам и рассыпавшаяся американская система денежных ресурсов оказывалась опасным образом перегружена спросом на деньги на западе и юге. Нередко в системе происходили поломки: неспособные обеспечить свои кредиты банки терпели крах, и деньги исчезали быстрее обычного.
Популисты доказывали, что государство должно вмешаться для создания «эластичной» кредитной массы, которая могла бы увеличиваться в чрезвычайной ситуации и сокращаться вновь, как только потребность в ней исчезает. Она могла быть привязана к товару, который находился прямо под ногами и принадлежал каждому фермеру, — к зерну. Зерно не было редкостью и являлось необходимостью, чем не могли похвастаться серебро и золото. Оно гнило, но каждый год вырастало вновь. Зерно фермера, помещенное в федеральное зернохранилище, стало бы обеспечением для кредитов под низкий процент, выдаваемых государством в виде гринбеков и позволявших фермеру купить зерно и прочее на следующий год. Когда фермер продавал свое зерно и погашал кредит, отпечатанные правительством доллары изымались из оборота в ожидании следующего урожая. Денежная масса увеличивалась или сокращалась, в зависимости от урожая, а между сезонами обращалась бы как любые другие деньги. Разница заключалась в том, что вместо денег банков, пользовавшихся ежегодным стесненным кредитом, чтобы задирать ставки до 30, 40 или 100 %, это были бы деньги за счет государства и во благо большинства граждан.
Народная партия провела свой съезд в Омахе в 1892 году, приветственный адрес написал вождь прежней партии гринбекеров — Игнатиус Доннелли. В период между его исчезновением в качестве гринбекера и вторым пришествием в качестве серого кардинала популистов Доннелли стал самым успешным мистиком Америки. Его книга «Атлантида: мир до потопа» утверждала вслед за Платоном, что в Атлантическом океане, напротив пролива, соединявшего его со Средиземным морем, некогда существовал пропавший впоследствии континент. В описании Атлантиды звучало эхо открытия Амер