Артабан III хотел войны с Римом так же мало, как и римская сторона – войны с Парфией. В то же время Парфия на своей восточной границе оказалась перед лицом другого врага – царства Кушан.
Население Кушана первоначально составляли кочевники юэ-чжи[296]. После того, как юэ-чжи вторглись в развалившуюся греческую Бактрию, одно из их племен на юге распространило свое влияние на соседние кланы, и медленно разрослось в отдельную страну. Кушаны принадлежали к азиатской расе, но на своих монетах они использовали греческий алфавит, который освоили во время продвижения на юг через греческую Бактрию. На одной стороне монеты изображался Зевс, а на другой – сидящая со скрещенными ногами фигура, которая могла быть Буддой. Кушан, который вскоре распространился вниз до Гандхары, был соткан из влияний как Запада, так и Юга.
Около 30 года н. э. Кушанское царство попало под правление амбициозного человека по имени Куюла Кадфис. О нем известно немногое – лишь то, что он продержался на троне почти пятьдесят лет, и что за это время Кушан разросся на запад достаточно далеко, чтобы начать теснить восточную границу Парфии Артабана III. Древняя китайская хроника говорит, что он «вторгся в Анкси» (Парфию); это «вторжение» было более похоже на захват восточных территорий, которые не были полноценной частью системы Парфянского государства. Одной из них была земля Гаофу, где теперь расположен Кабул. Кушан, добавляет китайская хроника «Хоу Хань-ши»[297], становится «очень богатым».
Кушанское царство
Рост Кушана под властью Куюлы Кадфиса был грубо остановлен, когда из тени появился другой воин, завоевавший область Пенджаб (до того она находилась под контролем Куша-на), и расширил собственное царство аж до современной долины Кабула. Его звали Гондоферн.
Мы знаем о нем в основном из хроники, созданной как минимум на сто лет позднее. Это «Деяния Фомы», текст, написанный учеными, принадлежавшими к теологической ветви ортодоксального христианства, именуемой гностицизмом. Эта история берет начало в Сирии и повествует о путешествии Фомы Дидима, ученика Иисуса, который упомянут в посланиях Нового Завета в связи с отказом поверить в воскрешение, пока не увидит Иисуса во плоти – благодаря чему получил прозвание Фомы Неверующего.
История о путешествии Фомы вплоть до встречи с Гондоферном начинается, согласно «Деяниям Фомы», в Иерусалиме. Иисус после воскрешения из мертвых явился своим ученикам, дав им задание распространить новость о нем по всему миру. Фома взял на себя работу идти в Индию. Он не испытывал восторга по этому поводу, пока не получил видения: «Ночью перед ним появился Иисус и сказал ему: Не бойся, Фома, иди в Индию и проповедуй там слово, потому что с тобой мое благословение». Вскоре Фома неожиданно встретился с купцом, «пришедшим из Индии, по имени Аббан, который был послан от царя Гондоферна».5
Купец согласился быть его проводником в Индию. Со временем до самого Гондоферна доходят слухи о прибытии Фомы, так как различные чудеса окружают его. Он требует Фому к себе и просит его, как святого, благословить его дочь и ее новоиспеченного мужа; они только что отпраздновали свою свадьбу. Фома соглашается помолиться за царственных невесту и жениха, после чего им двоим в их спальне является Иисус и говорит, что если они откажутся от радостей плоти, («воздержатся от этих непотребных сношений») и не будут иметь детей, они найдут озарение (основа гностической теологии). Оба поддаются убеждению и становятся новообращенными в гностическую ветвь христианства Фомы. Однако когда Гондоферн узнал, что двое решили жить в целомудренной гармонии (что означало «без наследника»),
«Он разорвал свои одежды и сказал тем, кто стоял подле него: „Быстро отправляйтесь, обойдите весь город, найдите и приведите мне этого человека, который чародей, который по несчастливой судьбе попал в этот город; которого я своими собственными руками привел в этот дом”«.6
Фома смог улизнуть, и после ряда различных приключений помирился с царем – которого, вероятно, тоже удалось обратить и крестить.
Многие века эту историю исключали, как абсолютно мифологическую. Но найденные монеты Гондоферна продемонстрировали, что он действительно существовал, и что он правил на севере Индии. А приведенный выше рассказ предполагает, что это царство имело крепкие связи с землями на западе.
Действительно ли Гондоферн стал христианином, неизвестно – но само христианство в I веке нашей эры начало приобретать видоизмененную форму, как и новое понятие идентичности. Иудейский пророк Павел, римский гражданин, писал о смерти и воскрешении Иисуса как о процессе, который повторялся в жизни верующих христиан. Обращение, говорит он в письме, написанном христианам Рима, приносит смерть старой испорченной сути, а сила Христа поднимает дух снова, восстановленным и обновленным. «Почитайте себя мертвыми для греха, – утверждает Павел, – живыми же для Бога. Представьте себя Богу, как оживших из мертвых».7 Распространение культа христианства дает своим приверженцам взамен старой совершенно новую идентичность.
Но старая идентичность, пусть даже и трансформированная, исчезает не совершенно. В другом письме, к христианам Галатии, Павел пишет: «Нет уже иудея, ни язычника, нет раба, ни свободного; нет ни мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе». И все же, в другом месте своих писем он совершенно ясно отмечает, что христиане остаются иудеями и язычниками, рабами и свободными, не говоря уже о мужчинах и женщинах. Христианин ощущал свою внутреннюю идентичность, как последователь Иисуса Христа – но при этом не отказывался ни от своей национальной принадлежности, ни от своего пола или места в социальной иерархии.
В конце концов, христианство возникло на подчиненной территории – в Иудее, где было позволено сохранять свою идентичность, лишь одновременно натягивая на себя другую. Обитатели Иудейского царства являлись иудеями, не римлянами – но они также были подданными Рима, и некоторые из них даже стали жителями Рима.
Все жители римских провинций сталкивались с проблемой разграничения двух разных идентичностей, которыми обладали одновременно, но для иудеев проблема была особенно острой. Не было ничего изначально несовместимого между ощущением себя римлянином и христианином или римлянином и язычником, либо даже римлянином и египтянином. Но Калигула собирался сделать невозможным – быть одновременно и римлянином, и иудеем.
К 40-му году н. э. Калигула решил, что он святой. Он указал установить для поклонения свои статуи: «Он хотел, чтобы его считали богом, – пишет историк Иосиф Флавий, – и чтобы его приветствовали как такового».8 Декрет Калигулы разошелся по всем римским владениям. Но в Иерусалиме иудеи, которым их собственными законами было запрещено поклоняться образу, стали умолять местного римского военачальника не заставлять их оказывать почести статуе Калигулы.
Военачальник, разумный человек по имени Петроний, согласился послать в Рим письмо, спрашивая, действительно ли необходимо поклонение статуям. Но ответ, пришедший из столицы, оказался неожиданным – Калигула мертв. преторианская гвардия наконец-то убила его. Он пробыл принцепсом три года и десять месяцев.
Через двадцать семь дней после того, как прибыло известие о смерти Калигулы, пришло другое сообщение: от мертвого Калигулы. Оно угрожало казнить Петрония, если статуи не будут установлены. Корабль, который вез это письмо, обогнал в море другой, несший известие о кончине сумасшедшего принцепса.
Теперь Сенат решил вообще покончить с институтом принцепсов и разделить власть, которая временно была объединена в руках принцепса, вернувшись к старой республиканской системе. Но против выступили две силы. Клавдий, дядя Калигулы и брат умершего Германика, сам вознамерился занять должность принцепса. Он подкупил преторианскую гвардию, и она оказала ему поддержку. Эти элитные солдаты оказывали теперь на римскую политику больше влияния, чем любые военные когда-либо раньше, и вероятно, восстановление Республики было возможно только после роспуска гвардии. При республике они потеряли бы свой статус и самое соблазнительное – свою власть.
В течение нескольких дней Клавдий сосредоточил в своих руках всю власть принцепса, понтифика максима и императора; он заплатил гвардии, приказал убить убийц Калигулы (все им были благодарны – но если оставлять их в живых, создался бы дурной прецедент) и распланировал следующие свои действия.
Очевидно, он решил вести политику кнута и пряника, чтобы создать себе положение и авторитет. Он вернул земли, конфискованные Калигулой, и простил всех, кого Калигула подозревал в предательстве. Его либерализм выразился также в форме амнистии тем, кого Калигула осудил, при этом были сожжены записи об их предательствах.
Однако либерализм распространялся лишь до той точки, где Клавдий начал бояться за собственную жизнь. Между 41 и 42 годами он без разбора казнил сенаторов и римских аристократов, если считал, что может оказаться в опасности. В этом его поддерживала его жена Мессалина, прославившаяся стремлением добиться осуждения и казни врагов мужа.
Самых больших достижений Клавдий добился в Британии, где царь по имени Каратак бросил вызов власти римлян. Некоторое время легионы в Британии были заняты тем, что помогали мелким племенам на юго-востоке отбиваться от покорения их Каратаком. Это не помогло римлянам завоевать весь остров, но сдержало королевство Каратака и не дало ему обрести такую силу, при которой подобное завоевание стало бы невозможным.
К 43 году Каратак объединил все территории юга Британии и поставил под угрозу римский контроль над Английским Каналом. Поэтому, чтобы отогнать бриттов от берега, Клавдий отправил через Канал четыре легиона, собранных в самой Галлии.