Когда началось потепление, и шапки льда начали таять, – процесс, длительность которого геологи оценивают в 5000 лет, между 11 000 и 6000 годами до н. э., – океан перехлестнул Катар и современную территорию Бахрейна. Человеческие поселения постепенно отступали перед поднимающейся водой. К 6000 году до н. э. Британия – ранее полуостров, выступающий из Европы – стала островом, а берег Персидского залива подполз к нынешним южным границам Кувейта. Равнина, которая лежала севернее него, была затоплена – не двумя реками, а комплексом мощных потоков, следы которых все еще видны на спутниковых фотографиях. Книга Бытия описывает одну реку с «четырьмя головами», бегущую через равнину.2
Но хотя земля и орошалась этими переплетающимися реками, она становилась суше. По мере того, как лед уходил, температура поднималась. Севернее залива дожди превратились в нечастые легкие дождики, которые имели место лишь в зимние месяцы. Летом над незащищенной равниной дули сухие ветра. Каждый год потоки выходили из берегов и смывали поля, оставляя на них ил. Из ила на берегах потоков образовывались наносы. А залив продолжал отползать на север.
Люди, которые жили на южной равнине, ближе всех к заливу, сражались за выживание на меняющейся и непредсказуемой местности. Раз в год их поля покрывало слишком много воды. Как только наводнение уходило, земля высыхала, становясь твердой. Здесь не было ни камня, ни леса, из которых можно было изготовить инструменты и жилища, ни обширных пастбищ – только тростник, который рос вдоль потоков, но зато было много грязи. Грязь, слепленная и высушенная, перемешанная с тростником и обожженная, становилась основанием их домов, кирпичами, которые образовывали стены их городов, их горшками и блюдами. Это были люди земли.[3]
Язык, на котором говорили в этих поселениях – шумерский – очевидно, не имеет отношения ни к одному другому языку на земле. Но ко времени, когда шумеры изобрели письменность, в их языке было много заимствований из другого языка. Слова шумеров построены на однослоговых корнях, но множество слов в древнейших надписях имеют незнакомые двусложные корни: имена двух самых крупных рек, которые пересекают равнину, обозначения хлебопашца, рыбака, плотника, разносчика, а также десятка других профессий, даже название самого города Эриду.
Древнейшая Месопотамия
Эти корни – семитские, и они доказывают, что шумеры не были одиноки на южной равнине. Семитские слова пришли от людей, чья родина находилась южнее и западнее Месопотамской равнины. Горы на севере и востоке Месопотамии останавливали путников, но путешествие с Аравийского полуострова или из Северной Африки было намного более простым делом. Именно так семиты появлялись в земле шумеров, одалживая им свои слова. И не только слова: семитскими заимствованиями обозначены почти все сельскохозяйственные работы (пахота, боронование) и мирные профессии, которые сопутствуют обработке земли (корзинщик, кожевенник, плотник). Именно семиты, а не шумеры, принесли свое мастерство в Месопотамию.
Итак, как же шумеры научились обрабатывать землю? Вероятно, это начиналось постепенно, как и у людей, которые жили в Египте и дальше к северу. Может быть, когда ледовый покров отступил, а стада поставлявших мясо животных двинулись на север и стали уменьшаться, люди, которые последовали за этими стадами, прекратили охоту и вместо этого начали сеять дикие злаки, которые хорошо вызревали на более теплых равнинах. Теперь эти люди меняли место своего обитания только тогда, когда менялся климат (как это совсем недавно делали туземцы Северной Америки в современной Канаде до прихода Жака Картье). Возможно, эти кочевники эволюционировали от собирательства к целенаправленной посадке злаков и уходу за ними – пока наконец не бросили свои перемещения совсем, чтобы осесть на одном месте. Хорошо питавшиеся мужчины и женщины рожали больше детей. Кремневые серпы и каменные жернова, которые находят везде от современной Турции до долины Нила, позволяют предполагать, что когда дети вырастали, они оставляли свои перенаселенные деревни и куда-либо уходили, унося с собой умение обрабатывать землю и обучая этому других.
Древние рассказы добавляют еще один штрих к легенде: когда под влиянием семитов шумеры стали сажать злаки вокруг своих деревень, жизнь стала настолько сложной, что им потребовался царь, чтобы помогать разрешать эти трудности.
Возник Алулим, царь Эриду – и так было положено начало цивилизации.
Легко нанести глянец лирики на «начало цивилизации». В конце концов, цивилизация – это то, что отделяет нас от хаоса. Цивилизованные города ограждены стенами, отделяющими улицы внутри от дикой неразберихи снаружи. Цивилизация, как объясняет археолог Стюарт Пиготт в своем введении к классическому учебнику Макса Маллоуэна о древних шумерах, это результат мужественной неудовлетворенности существующим положением. Пиготт пишет: «Появились люди, для которых новшества и изменения, а не приверженность традициям, приносили удовлетворение и облегчение: эти обновлявшиеся общества стали теми, кого мы можем считать основателями цивилизации».3
Фактически цивилизация появляется в результате более сильного побудительного мотива: уверенности в том, что никто не захватит слишком много пищи или воды. Цивилизация началась в плодородной пойме – и не потому, что это было райское место, переполненное природными ресурсами, а потому, что оно было настолько враждебно к населению, что деревне любого размера требовалось тщательное управление, чтобы выжить. Земледельцы вынуждены были объединяться для постройки каналов и резервуаров, необходимых для удержания паводковых вод. Кто-то должен был организовывать это объединение, кто-то – наблюдать за справедливым распределением ограниченного количества воды. Кто-то должен был определять, что зерно, выращенное земледельцами сверх нужд их семей, достанется тем, кто сам зерно не выращивает – корзинщикам, кожевенникам и плотникам. Только в недружелюбных к человеку условиях по необходимости появляется бюрократия – истинное клеймо цивилизации. В плодородных и по-настоящему обетованных землях, где хватает воды, пищи, дичи, минералов и лесов, люди обычно не заботятся о завтрашнем дне.[4]
По мере того, как родившиеся в плодородной пойме деревни перерастали в города, за счет одного и того же участка сухой земли вынуждено было кормиться все большее количество людей. В таких условиях сильная власть стала необходима больше, чем когда-либо. Но человеческая природа требовала от вождей каких-то способов принуждения, а значит создания вооруженной единицы, которая обеспечивала бы выполнение их приказов.
Вожди стали царями. Для шумеров, которые боролись за выживание на земле, где вода или смывала их поля во время паводка, или отступала совсем, оставляя урожай жариться на солнце, власть царя была даром богов. Для них не первобытные сады, а именно города, защищенные от вторжения вод и голодных разбойников толстыми стенами из глиняных кирпичей, стали первым и наилучшим убежищем человека. Город Эриду, созданный царем-богом Мардуком, в который впервые спустилась с неба царская власть, снова возникает в мифах об Эдеме вавилонян и шумеров:
Все земли были морем залиты…
Потом появился Эриду…
Корыто построил Мардук из тростника на поверхности вод.
И грязь создал он и стал разливать ее тем тростниковым корытом…
И еще он создал людей.4
Эриду никуда не исчезает, как и Эдем из Книги Бытия. Священный город встал как граница между старым миром охотников и собирателей и новым миром цивилизации.
Но охотники и собиратели не исчезли совсем. С самого начала царств и первых построений городов оседлые земледельцы ссорились с кочевыми скотоводами и пастухами.
Пятым царем в перечне шумеров стоит Думузи[5], который (как с легким налетом удивления сообщает нам список) являлся пастухом. Этот пастух, ставший царем – встреча противоположностей, как становится ясно из «Сватовства Инанны», мифа, где главными героями являются Думузи и богиня Инанна.[6] В этой истории Думузи не только пастух и царь – в нем течет кровь богов. Но несмотря на его принадлежность к богам, Инанна находит Думузи недостойным. «Пастух пойдет в постель с тобой!» – восклицает бог-солнце Уту, но Инанна (которая обычно раздает свои милости без малейших колебаний) возражает:
Пастух! Не выйду замуж я за пастуха!
Ведь так груба шерсть у его одежды.
За земледельца выйду замуж я.
Растит он лен мягчайший для моих нарядов.
Растит ячмень для моего стола.5
Думузи настаивает на своем. После долгих споров о том, чья семья лучше, он завоевывает право на постель Инанны, предложив ей свежего молока и сливок. В итоге богиня соглашается, чтобы он «вспахал ее влажное поле», и он принимает приглашение.
Предпочтение Инанной земледельца – это отзвук реально существовавшего противостояния. Так как южная равнина становилась все суше, города группировались возводились вдоль берегов рек. Но пустоши позади городов все еще служили пастбищами для овец и коз, а также домом кочевникам, которые поддерживали живыми древние пути кочевий. Пастухи и земледельцы нуждались друг в друге: пастухи обеспечивали земледельцев мясом, свежим молоком и шерстью в обмен на жизненно важное зерно. Но взаимная нужда не приводила к взаимному уважению. Городские жители насмехались над простоватыми немытыми пастухами; пастухи подшучивали над изнеженными и неумелыми городскими обитателями.
Вот на такой земле городов и царей, земледельцев и бродяг-кочевников правили первые восемь царей Шумера до того, как разразилась катастрофа.