«занимал все свое время политическими интригами» и раздавал множество взяток: «Много людей приезжало навестить его… каждый оставлял ему что-то в руке в качестве подарка и надежду получить больше в будущем».‹1279›
В 56 году до н. э. двумя из таких путешественников стали Красс и Помпей, которые приехали чтобы разработать следующую ступень их трехстороннего союза. Они решили, что Цезарь и Помпей будут бороться за то, чтобы стать консулами в 55 году; когда они окажутся у власти, они наградят Цезаря еще пятью годами в Галлии, чтобы он смог расширить свою власть там. Затем, когда срок консулата закончится, Цезарь станет командующим экспедиции на восток, против парфян — теперь самой большой силы на другой стороне Средиземного моря. Это дало бы ему шанс преумножить военную славу упорно ускользающую от него. Помпей, уже в полной мере обладающий такой славой, взял бы себе управление Испанией и, как Цезарь, получал бы там доход.
Договорившись, Помпей с Крассом направились в Рим. Римский народ все еще подозревал их обоих — но ни один не выказал намерения оставить выборы на волю справедливости. После ряда подкупов голосов, объем которых превысил любые раздаваемые в Риме до того взятки, они оба были назначены консулатми во второй раз, через пятнадцать лет после первого консулата. Сенат в должное время проголосовал за продление пребывания Цезаря на командном посту: «То был вопрос принуждения, — замечает Плутарх, — и сенат стонал по поводу декретов, за которые сам проголосовал».‹1280›
Но люди все еще были на стороне Цезаря: Цезаря сострадательного, Цезаря всепобеждающего. Триумвират снова имел успех. Триумвиры уравновешивали друг друга, пока выступали вместе, на острие славы и богатства, превышающих их самые смелые мечты.
Как только два консула заняли свои посты, Цезарь провел новое наступление на совсем новой границе. В 55 году до н. э. он впервые высадился на юго-восточном берегу Британии для рекогносцировки.
Жителями этой части Британии были племена проживающие тут, вероятно, еще со времен, когда Британия была полуостровом, а не островом. Жили здесь и кельты, которые пришли с Европейского континента через пролив. В Британии этим племенам не было места для кочевья; они осели, образовав сеть мелких племенных царств. То, что мы знаем о них, почерпнуто из рассказов Цезаря и, в искаженной форме, из много более поздней «Истории королей Британии» Гальфрида Монмутского, соединившей в себе римские и средневековые источники с уэльскими легендами — тонкая нить фактов, сильно приправленная патриотизмом («Британия, самый лучший остров, расположена в западном море, между Галлией и Гибернией», — начинает автор, демонстрируя свою проримские симпатии).‹1281›
История эта начинается с весьма невероятной легенды о пра-правнуке гомеровского Энея, Бруте, отправившегося в экспедицию и наткнувшегося на остров, который он назвал в честь себя Британией. Эта обязательная увязка британской истории с древним мифом используется Гальфридом при изложении истории самых ранних царей Британии.[285] Выдающейся личностью среди них предстает некто Кассивелаун[286], которого Гальфрид Монмутский называет «царем бриттов», но который появляется в изложении Юлия Цезаря как солдат-негодяй, узурпировавший трон кельтского племени триновантов.
Британия
Монмаунт и Цезарь предполагают, что царь триновантов — Луд, смог сделать свой народ одним из самых могущественных племен юга Британии; его имя стало широко известно благодаря экспансии, а также строительству стены вокруг стоящей на реке Темзе столицы, которая в его честь стала называться Лундрес. Когда Луд умер, его брат Кассивелаун захватил трон через голову сына Луда. Свергнутый принц, Мандубрасий, бежал через пролив в ставку Цезаря в Галлии и попросил римлян помочь ему получить царство назад. Как и большинство царей, которые прибегали к помощи римлян, позднее он об этом пожалел.
При первом визите Цезарь лишь оценил обстановку: «Все бритты красят свои тела растительным красителем, который дает синий цвет, — написал он по возвращении, — и бреют все тело кроме головы и верхней губы».‹1282› В следующем, 54 году до н. э., он вернулся с целью захвата этих земель.
Кассивелаун вышел навстречу войску Цезаря со своими колесницами. Сражение против колесниц потребовало быстрого изменения тактики: «Стало очевидно, что наши солдаты слишком тяжело нагружены своим вооружением, чтобы иметь дело с таким врагом», — замечает Цезарь. Бритты могли соскакивать с колесниц, сражаться на земле, а затем быстро отступать с помощью своего транспорта: «Они могли бежать рядом с дышлом колесницы, стоять на хомуте и, как молния, исчезать в колеснице».‹1283› Цезарь ввел в бой свою кавалерию и смог оттеснить Кассивелауна назад к Темзе, которая была защищена заостренными кольями, вбитыми в дно реки.
Тут римляне остановились — но соседние племена уже посылали своих послов, чтобы сдаться римским силам. Римские войска смогли также найти и разгромить базы Кассивелауна, они убили весь скот в округе и создали большой недостаток в пище. Наконец, Кассивелаун тоже послал письмо, предлагая условия сдачи. Цезарь, учитывая приближение зимы, согласился на мир, если Мандубрасий будет возвращен на трон, управлять тринованами в качестве вассального Риму правителя; он заставил Кассивелауна передать власть новому царю, и лишь тогда вернулся в Галлию.
Теперь слава Цезаря не имела себе равной. Но его ждало ужасное известие: его любимая дочь Юлия, жена Помпея, умерла при родах.
Вскоре Красс потерпел неудачу в войне, которую он вел против Парфии. В 53 году до н. э., через год после триумфа Цезаря в Галлии, он пришел к реке Евфрат (которая теперь была парфянской границей) примерно с семьюдесятью тысячами пехоты и четырьмя тысячами кавалерии. Римляне встретили парфянскую армию у города Карры — старого Харрана, где родился Набонид и где умер Терах, отец Авраама. Почти сразу же они попали в трудное положение — лучники парфян, стреляя с дальнего расстояния, легко пробивали римские доспехи. Как сообщает нам Плутарх:
«В них попадали и убивали, умирали они не быстрой и легкой смертью, а с ужасными болями и конвульсиями; корчась на остриях в теле, они ломали их в ранах, а когда с силой выдергивали колючие наконечники, то цепляли вены и рвали их, терзая себя еще больше. Многие умерли таким образом, а те, которые остались живы, не могли больше воевать… Их руки оказывались прибиты к щитам, ноги пригвождены к земле, так что они не могли ни сражаться, ни убежать».‹1284›
Красс отправил в передовые линии своего сына, который прибыл с ним в качестве второго командующего. Парфяне отступили, увлекая за собой силы Публия, а затем развернулись и окружили их. Почти все войско Публия пало в сражении. Публий, видя, что поражение неизбежно, покончил с собой. Парфяне отрубили ему голову, надели на копье и размахивали ею перед отцом, когда изматывали оставшихся римлян.
Через два дня Красс тоже был убит, погибли почти все его люди. Парфянский полководец Сурен привез голову Красса Ороду, царю Парфии, который (по свидетельству римского историка Диона Кассия) использовал ее для поддержания победного духа.
Восточная граница Римской империи была отодвинута, хотя римляне удержали свои основные позиции в Сирии. Римские гарнизоны выдержали атаки парфян, еще не имевших опыта проведения осад. Царь Ород правил теперь Парфией, раскинувшейся по большей части территории старого государства Селевкидов, от Евфрата и почти до границ Китая.
А римский триумвират уменьшился до двух человек. На следующий год после победы парфян Цезарь, подавив серьезный мятеж в Галлии, приготовился вернуться в Рим. Теперь он был богаче Помпея, и к тому же имел за своими плечами большие победы.
Сенат с ужасом отнесся к этому плану: блестящая репутация Цезаря, его богатство и его армия — все вместе указывало на диктатора. Но армия Помпея больше не принуждала сенаторов принимать желания Цезаря. Смерти Юлии и Красса ослабили связь между двумя лидерами, а сам Помпей все больше ревновал к победам Цезаря. «Помпей начал бояться Цезаря, — говорит Плутарх. — До этого времени он презирал его».‹1285›
Вместе Помпей и Сенат, отправили на север послание: Цезарю не дозволяется вступать на римскую территорию, пока он не сдаст командование армией.
Цезарь предложил несколько компромиссов, включая позволение войти в город всего с несколькими легионами, но Помпей уговорил Сенат отказаться. Цезарь знал, что если он придет в Рим незащищенным, его карьера может окончиться быстрым убийством. Он, как и Сулла перед ним, решил, что войдет в Рим со всей своей армией, как триумфатор. И двинул свои войска из Галлии на север Италии.
Плутарх говорит, что Цезарь прекрасно знал, что это развяжет кровавую гражданскую войну, поэтому остановился, не доходя до реки Рубикон, где обдумал ситуацию снова. Но, наконец, «в порыве страсти, будто отбросив в сторону расчеты», он прокричал: «Alea iacta est!», что было традиционным возгласом азартных игроков: «Бросаем кости!» Он пересек реку, и «широкие ворота войны оказались распахнуты».‹1286›
Немедленно Италию захлестнула паника. Мужчины и женщины убегали с одного берега на другой, пытаясь уйти с пути неизбежного столкновения. В Рим летели непрерывные сообщения, что Цезарь уже на горизонте. Помпей, тоже запаниковав, оставил город и предложил Сенату идти с ним; безусловно, он боялся, что население Рима откроет Цезарю ворота. Он сб