Население Кушана первоначально составляли кочевники юэ-чжи[294]. После того, как юэ-чжи вторглись в развалившуюся греческую Бактрию, одно из их племен на юге распространило свое влияние на соседние кланы, и медленно разрослось в отдельную страну. Кушаны принадлежали к азиатской расе, но на своих монетах они использовали греческий алфавит, который освоили во время продвижения на юг через греческую Бактрию. На одной стороне монеты изображался Зевс, а на другой — сидящая со скрещенными ногами фигура, которая могла быть Буддой. Кушан, который вскоре распространился вниз до Гандхары, был соткан из влияний как Запада, так и Юга.
Около 30 года н. э. Кушанское царство попало под правление амбициозного человека по имени Куюла Кадфис. О нем известно немногое — лишь то, что он продержался на троне почти пятьдесят лет, и что за это время Кушан разросся на запад достаточно далеко, чтобы начать теснить восточную границу Парфии Арта-бана III. Древняя китайская хроника говорит, что он «вторгся в Анкси» (Парфию); это «вторжение» было более похоже на захват восточных территорий, которые не были полноценной частью системы Парфянского государства. Одной из них была земля Га-офу, где теперь расположен Кабул. Кушан, добавляет китайская хроника «Хоу Хань-ши»[295], становится «очень богатым».
Кушанское царство
Рост Кушана под властью Куюлы Кадфиса был грубо остановлен, когда из тени появился другой воин, завоевавший область Пенджаб (до того она находилась под контролем Кушана), и расширил собственное царство аж до современной долины Кабула. Его звали Гондоферн.
Мы знаем о нем в основном из хроники, созданной как минимум на сто лет позднее. Это «Деяния Фомы», текст, написанный учеными, принадлежавшими к теологической ветви ортодоксального христианства, именуемой гностицизмом. Эта история берет начало в Сирии и повествует о путешествии Фомы Ди-дима, ученика Иисуса, который упомянут в посланиях Нового Завета в связи с отказом поверить в воскрешение, пока не увидит Иисуса во плоти — благодаря чему получил прозвание Фомы Неверующего.
История о путешествии Фомы вплоть до встречи с Гондо-ферном начинается, согласно «Деяниям Фомы», в Иерусалиме. Иисус после воскрешения из мертвых явился своим ученикам, дав им задание распространить новость о нем по всему миру. Фома взял на себя работу идти в Индию. Он не испытывал восторга по этому поводу, пока не получил видения: «Ночью перед ним появился Иисус и сказал ему: Не бойся, Фома, иди в Индию и проповедуй там слово, потому что с тобой мое благословение». Вскоре Фома неожиданно встретился с купцом, «пришедшим из Индииу по имени Аббан, который был послан от царя Гондо-ферна».‹1333›
Купец согласился быть его проводником в Индию. Со временем до самого Гондоферна доходят слухи о прибытии Фомы, так как различные чудеса окружают его. Он требует Фому к себе и просит его, как святого, благословить его дочь и ее новоиспеченного мужа; они только что отпраздновали свою свадьбу. Фома соглашается помолиться за царственных невесту и жениха, после чего им двоим в их спальне является Иисус и говорит, что если они откажутся от радостей плоти, («воздержатся от этих непотребных сношений») и не будут иметь детей, они найдут озарение (основа гностической теологии). Оба поддаются убеждению и становятся новообращенными в гностическую ветвь христианства Фомы. Однако когда Гондоферн узнал, что двое решили жить в целомудренной гармонии (что означало «без наследника»),
«Он разорвал свои одежды и сказал тем, кто стоял подле него: „Быстро отправляйтесь, обойдите весь городу найдите и приведите мне этого человека, который чародей, который по несчастливой судьбе попал в этот город; которого я своими собственными руками привел в этот дом“».‹1334›
Фома смог улизнуть, и после ряда различных приключений помирился с царем — которого, вероятно, тоже удалось обратить и крестить.
Многие века эту историю исключали, как абсолютно мифологическую. Но найденные монеты Гондоферна продемонстрировали, что он действительно существовал, и что он правил на севере Индии. А приведенный выше рассказ предполагает, что это царство имело крепкие связи с землями на западе.
Действительно ли Гондоферн стал христианином, неизвестно — но само христианство в I веке нашей эры начало приобретать видоизмененную форму, как и новое понятие идентичности. Иудейский пророк Павел, римский гражданин, писал о смерти и воскрешении Иисуса как о процессе, который повторялся в жизни верующих христиан. Обращение, говорит он в письме, написанном христианам Рима, приносит смерть старой испорченной сути, а сила Христа поднимает дух снова, восстановленным и обновленным. «Почитайте себя мертвыми для греха, — утверждает Павел, — живыми же для Бога. Представьте себя Богу, как оживших из мертвых».‹1335› Распространение культа христианства дает своим приверженцам взамен старой совершенно новую идентичность.
Но старая идентичность, пусть даже и трансформированная, исчезает не совершенно. В другом письме, к христианам Галатии, Павел пишет: «Нет уже иудея, ни язычника, нет раба, ни свободного; нет ни мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе». И все же, в другом месте своих писем он совершенно ясно отмечает, что христиане остаются иудеями и язычниками, рабами и свободными, не говоря уже о мужчинах и женщинах. Христианин ощущал свою внутреннюю идентичность, как последователь Иисуса Христа — но при этом не отказывался ни от своей национальной принадлежности, ни от своего пола или места в социальной иерархии.
В конце концов, христианство возникло на подчиненной территории — в Иудее, где было позволено сохранять свою идентичность, лишь одновременно натягивая на себя другую. Обитатели Иудейского царства являлись иудеями, не римлянами — но они также были подданными Рима, и некоторые из них даже стали жителями Рима.
Все жители римских провинций сталкивались с проблемой разграничения двух разных идентичностей, которыми обладали одновременно, но для иудеев проблема была особенно острой. Не было ничего изначально несовместимого между ощущением себя римлянином и христианином или римлянином и язычником, либо даже римлянином и египтянином. Но Калигула собирался сделать невозможным — быть одновременно и римлянином, и иудеем.
К 40-му году н. э. Калигула решил, что он святой. Он указал установить для поклонения свои статуи: «Он хотел, чтобы его считали богом, — пишет историк Иосиф Флавий, — и чтобы его приветствовали как такового».‹1336› Декрет Калигулы разошелся по всем римским владениям. Но в Иерусалиме иудеи, которым их собственными законами было запрещено поклоняться образу, стали умолять местного римского военачальника не заставлять их оказывать почести статуе Калигулы.
Военачальник, разумный человек по имени Петроний, согласился послать в Рим письмо, спрашивая, действительно ли необходимо поклонение статуям. Но ответ, пришедший из столицы, оказался неожиданным — Калигула мертв, преторианская гвардия наконец-то убила его. Он пробыл принцепсом три года и десять месяцев.
Через двадцать семь дней после того, как прибыло известие о смерти Калигулы, пришло другое сообщение: от мертвого Калигулы. Оно угрожало казнить Петрония, если статуи не будут установлены. Корабль, который вез это письмо, обогнал в море другой, несший известие о кончине сумасшедшего принцепса.
Теперь Сенат решил вообще покончить с институтом прин-цепсов и разделить власть, которая временно была объединена в руках принцепса, вернувшись к старой республиканской системе. Но против выступили две силы. Клавдий, дядя Калигулы и брат умершего Германика, сам вознамерился занять должность принцепса. Он подкупил преторианскую гвардию, и она оказала ему поддержку. Эти элитные солдаты оказывали теперь на римскую политику больше влияния, чем любые военные когда-либо раньше, и вероятно, восстановление Республики было возможно только после роспуска гвардии. При республике они потеряли бы свой статус и самое соблазнительное — свою власть.
В течение нескольких дней Клавдий сосредоточил в своих руках всю власть принцепса, понтифика максима и императора; он заплатил гвардии, приказал убить убийц Калигулы (все им были благодарны — но если оставлять их в живых, создался бы дурной прецедент) и распланировал следующие свои действия.
Очевидно, он решил вести политику кнута и пряника, чтобы создать себе положение и авторитет. Он вернул земли, конфискованные Калигулой, и простил всех, кого Калигула подозревал в предательстве. Его либерализм выразился также в форме амнистии тем, кого Калигула осудил, при этом были сожжены записи об их предательствах.
Однако либерализм распространялся лишь до той точки, где Клавдий начал бояться за собственную жизнь. Между 41 и 42 годами он без разбора казнил сенаторов и римских аристократов, если считал, что может оказаться в опасности. В этом его поддерживала его жена Мессалина, прославившаяся стремлением добиться осуждения и казни врагов мужа.
Самых больших достижений Клавдий добился в Британии, где царь по имени Каратак бросил вызов власти римлян. Некоторое время легионы в Британии были заняты тем, что помогали мелким племенам на юго-востоке отбиваться от покорения их Каратаком. Это не помогло римлянам завоевать весь остров, но сдержало королевство Каратака и не дало ему обрести такую силу, при которой подобное завоевание стало бы невозможным.
К 43 году Каратак объединил все территории юга Британии и поставил под угрозу римский контроль над Английским Каналом. Поэтому, чтобы отогнать бриттов от берега, Клавдий отправил через Канал четыре легиона, собранных в самой Галлии.