ии. Верховный бог греков Зевс мыслился как господин настоящего: в прошлом были другие боги, а будущее принадлежит неизвестному сопернику, который в силу определения рока отнимет у Зевса власть. Библейский бог представал господином прошлого и настоящего, но полностью, утверждали его приверженцы, его власть осуществится и слава воссияет лишь в будущем, с наступлением Судного дня.
Итак, христианство предлагало свой ответ на запросы эпохи. Почва для восприятия христианской религии, как мы видели, была готова по всей Римской империи — как оказалось, менее всего среди иудеев, которые в массе своей удовлетворялись обещаниями Ветхого завета и предпочитали признанию нового Мессии, претерпевшего муки и унижения ради спасения человечества в ином мире, традиционное ожидание мессии, который грядет в царственности и восстановит их собственное государство как некое утопическое царство добра на земле.
По учению, проповедовавшемуся в «Евангелии от Иоанна», а также Павлом и другими апостолами, Иисус признавался уже не только мессией и сыном божьим (а ведь сам Иисус, судя по евангелиям, применял последнее выражение не только к себе, но вообще к праведным верующим) — он был самим Богом. Это положение диктовалось необходимостью охраны монотеизма — важнейшего, непреложного принципа из наследия Ветхого завета(Действительно, когда возникло сильное течение сторонников некоего Ария (в начале IV в.), которое утверждало, что Христос сотворен и называется богом только фигурально, то ариане были обвинены в отказе от единобожия.). Для обращаемых язычников никакой трудности в этом не было: греческие мифы полны эпизодами появления на земле божества в человеческом облике. Очевидно, легче всего новообращаемые усваивали именно веру в смерть и воскресение бога: хотя в этико-религиозном учении о жертвенной смерти и воскресении Христа не было ничего общего с культами плодородия, но из таких культов сама возможность для божества быть убитым и воскреснуть давно вошла во всеобщее сознание как нечто, само собой понятное.
Символика причастия и ритуального омовения тоже не была для языческого мира чем-то новым.
Фактически новообращенные греки и римляне воспринимали из иудейского Ветхого завета лишь некоторые, хотя и важные черты: монотеизм, который со временем принял своеобразную форму почитания божества, единого в трех лицах; понятие «завета» людей с богом; известное уважение к Ветхому завету, а особенно к пророкам, воспринимавшимся как провозвестники будущего пришествия Христа, и к псалмам как форме личного общения верующего с божеством; представление о грядущем царстве божьем на земле как «Новом Иерусалиме»; крепкую солидарность верующих; и некоторые обоснования для более далеко идущего христианского этического учения. Все остальное в христианстве, как оно воспринималось «язычниками», было по сравнению с библейской традицией новым и в то же время в большинстве черт казалось неискушенным людям знакомым(На самом деле и в знакомых мотивах имелись существенные различия. Хотя фольклористы и указывают на распространенность в мировой мифологии мотива рождения героя или божества от девы путем непорочного зачатия, такой миф в средиземноморском регионе в древности, по-видимому, не был известен. Представление о непорочном зачатии возникло у христиан самостоятельно; оно било связано с учением о безгрешности Христа — ибо, только не происходя от первочеловека Адама, он мог быть лишен первородного греха, свойственного, по Библии, всем потомкам Адама, и только так он мог снять со всего мира его грехи и возложить их на себя — черта, чуждая упомянутым мифам других народов.) из собственных прежних верований и отчасти этико-философских учений — правда, последние останавливались далеко позади этических требований раннего христианства.
Соперники христианства: гностицизм и митраизм
Христианству приходилось в первые века своего существования соревноваться и с другими «религиями спасения», о которых уже шла речь выше. Одним из сильнейших соперников был упоминавшийся гностицизм. Согласно гностической концепции, бессознательное «Я» человека единосущно божеству, но в результате грехопадения брошено в мир, чуждый его существу. Человек познает свое происхождение, сущность и предназначение через божественное откровение, обыкновенно рассматривавшееся как личное интуитивное прозрение, но иногда отождествлявшееся с миссией Иисуса. Бог гностиков абсолютен в своем совершенстве, но именно поэтому не является творцом. Мир есть мир зла, управляемый демонами, поэтому он сотворен не богом, а творцом (демиургом), воплощающим Зло, иногда отождествляемым с иудейским Яхве.
Учение гностиков не получило строго канонического оформления. Поэтому гностические течения могли существовать и внутри иудейства, ессейства, и среди приверженцев Иоанна Крестителя (эта группа гностиков переселилась в Месопотамию; сейчас к ней возводят себя мандеи Южного Ирака) и внутри христианства, где гностические идеи питали многие секты, с которыми ортодоксальные христиане вели долгую и ожесточенную борьбу во II–IV вв.; пережитки гностицизма сохранились в религии манихейства (см. лекцию 9) и в ряде христианских сект раннего средневековья.
Победа христианства над гностицизмом была обусловлена тем, что гностицизм переносил защиту от мирового зла преимущественно в область астрологии, демонологии, ангелологии и магии, тогда как христианство обещало спасание через искупление грехов жертвенной смертью Христа и проповедовало внутреннее самосовершенствование, основанное на вере. Поскольку главным для гностиков было интуитивное познание истины, а не поведение в реальном мире, их этические взгляды были неопределенны, колеблясь от самого крайнего аскетизма до практики сексуальной свободы. Расцвет гностических и полугностических учений приходится поэтому на первую половину II в., т. е. на период, когда христианство еще не набрало полной силы.
Другим важным соперником христианства был митраизм. Культ Митры, одного из древних индоиранских богов, был воспринят зороастризмом и вместе с одной из его более или менее эклектических разновидностей проник в период господства Ахеменидов в Малую Азию. Но Митра, главный бог религии митраизма, не имел с Митрой индоиранцев ничего общего, кроме имени; религия эта, по-видимому, сложилась в восточной части Малой Азии и Западной Армении в I в. до н. э. лишь под слабым влиянием зороастризма, в частности зороастрийских дуалистических верований об извечной борьбе добра и зла. Подобно христианству, митраизм обращался прежде всего к низшим слоям населения, обремененным всякими тяготами, созданными Римской империей. Среди его поклонников было много солдат и рабов. Подобно гностицизму, митраизм никогда не имел писаного канона. Во главе митраистической вселенной стояло Бесконечное Время, аналогичное богу гностиков; в мире боролись доброе и злое начала; Митра (он же Непобедимое Солнце) был, по-видимому, демиургом (создателем), но в отличие от демиурга гностиков добрым; он был посредником между божественными силами вселенной и человеком, защитником человека и образцом для подражания в жизни; он обещал праведникам посмертное блаженство после Страшного суда. Этические требования к верующим были высоки. Вступление в общину митраистов обставлялось физическими испытаниями и мистическими обрядами; женщины исключались из общин. Единой имперской организации митраисты, как и гностики, не имели. С конца II по IV в. римские императоры время от времени оказывали митраизму покровительство, ибо митраизм, не будучи единобожием, был религией, которую легче было приспособить к традиционным политеистическим религиям и социальным ценностям Римской империи, чем христианство. Но именно сходство митраистической религии с официальным политеизмом ослабляло ее позицию в народных массах; кроме того, призыв следовать как за образцом за казавшимся человечным образом Иисуса был понятнее и привлекательнее, чем следование за явно мифологическим, сверхъестественным Митрой. Митраизм не пережил V в., и потомки его приверженцев, как и большинство гностиков, влились в христианские общины.
Предшественниками и соперниками христианства были также уже упоминавшиеся религиозно-мистические сообщества орфиков и герметистов; и они также не устояли против него — орфизм из-за политеистичности и крайней замкнутости, герметизм — из-за слишком абстрактного и отчасти магического характера.
Христианство и античная философия
Следует учесть, что громадное большинство населения Римской империи во II–IV вв. еще было грамотно и включало заметное число высокообразованных по своему времени людей; они вышли из школ, где обучали философии эклектической, но все же восходившей к аристотелевской логике, к этике стоицизма и к высоким абстракциям платонических идей. Их мышление не нуждалось в мифологических категориях, доступных «языческому» простонародью, принятых также митраистами и отчасти даже гностиками. Чтобы утвердить себя в качестве универсальной идеологии, христианству предстояло, разрабатывая свою собственную систему мировоззрения, бросить вызов античной философии.
Для этого христианские мыслители призвали на помощь идеи самой позднеантичдой идеалистической философии, и прежде всего стоицизма. Отсюда было воспринято понятие Логоса, явившееся центральным в борьбе христианских апологетов с античной идеологией. «Евангелие от Иоанна», недвусмысленно отстаивающее божественность Христа, выдвигает христианский вариант учения о Логосе. Именно в этом заключается причина канонизации названного евангелия, несмотря на недостоверность (если не апокрифичность) содержащегося в нем жизнеописания Иисуса, не согласующегося с известиями остальных канонических евангелий.
Это евангелие открывают замечательные слова: «В начале был Логос(В русском евангелии переведено „Слово“. Греч, логос действительно означает „слово“, но также „разум“, „мысль“; понятие Логоса весьма широко.), и Логос был у Бога, и Бог был Логос».
Что же такое означал Логос для греко-римских философов? Понятие о Логосе было введено в античную философию Гераклитом в VI в. до н. э. Для Гераклита Логос есть некий Мировой Разум, создающий закономерность и гармонию мира и возможность его Познания, корректирующий в качестве Справедливости отклонения от гармонии и являющийся также мировой Судьбой. В философии Платона и Аристотеля понятие Логоса не занимало центрального места, но зато оно было подхвачено стоиками IV–III вв. до н. э. — Зеноном и особенно Хрисиппом. Они трактовали Логос как категорию, которая служит причиной, объединяющим началом и внутренней сущностью всех явлений, в том числе психических. Логос мыслился материально, в виде некоего «дыхания» (пневма — то, что в дальнейшем станет «святым духом» христианства). Учение о Логосе было воспринято многими философскими школами, и в том числе александрийской школой иудейских философов, из которых нам наиболее известен Филон (около 30 г. до н. э. — около 40 г. н. э.). Философия его представляет собой странное смешение платонизма, пифагорейства, стоицизма и иудаизма. По Филону, бог не имеет никаких качеств и никакой мате