о дошло до триариев (res ad triarios rediit), то это доказательство, что войску грозила крайняя опасность.
Кроме тяжеловооруженных, в каждом легионе находилось почти такое же число легковооруженных. Триста человек из них составляли два последних манипула линии hastate, в которой, таким образом, число тяжеловооруженных ограничивалось шестьюстами. Остальные легковооруженные, снабженные легкими метательными копьями, образовывали еще четвертую и пятую линии – rorarn и accensi, которые в начале битвы двигались на неприятеля промежутками, оставленными между тяжеловооруженными, и потом возвращались тем же путем. Наконец, каждый легион заключал в себе еще отдел конницы, в котором находилось, вероятно, человек триста.
Есть предание, что в то время, когда консулы стояли еще лагерем у Капуи, обоим им явилось одновременно во сне одно и то же видение. Человек сверхъестественного роста и с божественно-величавой осанкой возвестил им, что одна из воюющих сторон должна отдать богам мертвых и матери-земле полководца, другая – войско; победа, сказал он, останется за той армией, полководец которой обречет на смерть неприятельские легионы и самого себя. Сообщив друг другу про это видение, консулы согласились между собой, что тот из них, чья половина начнет уступать, принесет в жертву богам преисподней себя и неприятельское войско. Как раз перед началом битвы жертвоприношение Деция возвестило ему несчастье, но в то же время он узнал, что его товарищ Манлий получил в этом отношении результат благоприятный. «Если так, – сказал он, – то я спокоен, дело пойдет хорошо».
Деций повел в бой левое крыло, Манлий – правое. Римляне и латиняне долго сражались с одинаковым успехом; но вот на левом крыле линия hastati, уступая напору неприятеля, начала отступать к линии principes. В этом критическом положении консул Деций громко крикнул жрецу М. Валерию (которого не следует смешивать с М. Валерием Корвом): «Валерий! Здесь должны помочь нам боги! В качестве первосвященника римского народа прочитай мне ту молитву, которую я должен произнести, принося себя в жертву за наши легионы!» Жрец велел ему надеть обшитую пурпуром тогу, закрыть голову, вытянуть из-под одежды у подбородка руку и, став обеими ногами на стрелу, говорить: «Янус, Юпитер, отец Марс, Квирин, Беллона, Лары, вы, девятибожие, вы, туземные боги (indigetes), вы, боги, во власти которых мы и враги наши, вы, боги мертвых, вам я молюсь, вас умоляю благословить силу и победу римского народа квиритов и ниспослать ужас, муки, смерть на его врагов, испрашивая у вас этой благодати, я, для спасения государства квиритов, его войска, его легионов и народов, помогающих римскому народу квиритов, обрекаю здесь на жертву богам мертвых и земле (tellus) вражеские легионы и народы, помогающие неприятелю, вместе с самим собой!»
После этой молитвы он отправил своих ликторов к Т. Манлию с известием, что идет умирать за войско, и, опоясавшись по-габински, кинулся на коне в середину неприятельской армии. Он несся по рядам ее как посланная с неба искупительная жертва божественного гнева; пораженные страхом латиняне бежали от него, как от моровой язвы. Смятение распространилось по всему правому крылу их, и когда наконец Деций, покрытый ранами, упал с лошади и испустил дух, латинские когорты в ужасе обратились в бегство. В то же время римляне устремились в новую битву, потому что теперь они могли уже не бояться гнева небесных сил. Рорарии прорвались вперед и поддержали hastat principes, а триарии, опершись на правое колено, ждали только сигнала, чтобы двинуться на неприятеля.
Но на других пунктах, благодаря численности латинян, первенство все-таки еще оставалось за ними. Поэтому Манлий, вместо того чтобы пустить в дело триариев, велел выступить вперед из крайнего арьергарда резервным когортам (accensi), которые в эту войну были снабжены пиками. Латиняне подумали, что консул выслал триариев, и – так как их войско имело такое же устройство, – двинули и своих. Когда эти последние стали ослабевать, Манлий вызвал своих триариев. Со свежими силами ударили они на врага, у которого не оставалось больше резервов, кололи своими копьями лица испуганных противников, изрубили всю первую линию, составлявшую ядро армии, пробились почти безвредно во все остальные ряды и произвели такую резню, что из всего латинского войска уцелела едва четвертая часть.
«Слава этой победы, – говорит Ливий, – принадлежит преимущественно консулам, из которых один принял на себя все опасности и бедствия, грозившие со стороны богов неба и ада, а другой выказал в битве столько храбрости и благоразумия, что римские и латинские писатели, повествующие об этом сражении, единогласно признают, что победа, бесспорно, должна была остаться за той стороной, которая имела своим предводителем Т. Манлия».
Латиняне бежали в Минтурн и оставили свой лагерь в руках победителя. Труп Деция не могли найти в самый день сражения; его отыскали уже на следующее утро, в густой куче убитых неприятелей. Манлий похоронил товарища со всей подобающей торжественностью. После этой битвы кампанцы снова покорились римлянам на сносных условиях. Но рассеянные остатки латинского войска собрались у авзонского города Весции. Здесь латинскому полководцу Нумицию удалось склонить их к продолжению борьбы. Он убедил их, что римляне пострадали в недавнем сражении не меньше латинян, и предложил свои услуги для того, чтобы как можно скорее собрать в латинских и Вольских городах всех способных носить оружие и, вернувшись с этой армией к Капуе, напасть там на римлян, конечно, никак не ожидавших нового боя. Быстро составленное войско встретило Манлия при Трифануме, между Синуэссой и Минтурном, с намерением воспрепятствовать его переходу через Лирис. Увидев неприятеля, римское войско не дало себе труда расположиться лагерем, а прямо кинулось в битву. Латиняне были разбиты наголову, и так как находившаяся у них в тылу река Лирис отрезала им всякую возможность отступления, то поражение было так велико, что весь латинский союз расстроился и большая часть городов покорилась поодиночке. Суд и расправа над побежденными городами совершились этой же зимой. «Кровь, которая должна была обагрить землю по неизменным законам римского верховного господства, кровь, которую Манлий, преследуемый фуриями своего сына, должен был пролить здесь как консул, скрыта от наших взоров смягчающей историей» (Нибур).
Когда Манлий, после столь счастливой войны, вернулся в Рим, навстречу ему – как рассказывает предание – вышли с приветом только старейшие граждане; молодые же люди ненавидели и проклинали его, как убийцу сына, не только в то время, но и до самой его смерти.
Война с отдельными латинскими городами и с городом вольсков, Анциумом, продолжалась до 338 г. После поражения в открытом поле они поодиночке признали господство Рима. Латинский союз был признан расторженным, и большинство составлявших его городов получили римское право гражданства без права голоса и почетных привилегий. Для сокрушения на вечные времена оппозиционной силы Лациума победители прервали всякие отношения покоренных городов между собой. Им запретили иметь один общий сейм и пользоваться относительно друг друга правом connubium и commereium (право действительных браков и поземельной собственности). Анциум превратился в римскую колонию; его корабли были частью сожжены, частью отведены в Рим. У этих последних отрубили носы, которыми вслед за тем украсили ораторскую трибуну в Риме, получившую из-за этого название ростры.
13. Люций Папирий Курсор
После полного присоединения Лациума к Риму непосредственные отношения римлян с самнитянами должны были скоро вызвать новое враждебное столкновение этих двух народов. Но так как самнитяне, в качестве союзников луканов, были пока еще заняты войной с тарентинцами, то враждебные действия их против Рима начались только в 326 г., и римляне воспользовались этим временем, чтобы собраться с силами и приготовиться к неизбежной борьбе. Мы видели, как они завоевали и превратили в римскую колонию Калес, лежавший на большой дороге, которая через Лациум вела в Кампанию, а оттуда в Самниум, и потом называлась Аппиевой дорогой. Точно так же и другую дорогу, называвшуюся Латинской, которая вела из Рима через Лациум к Самниуму, римляне обеспечили за собой тем, что вновь застроили и колонизировали город Фрегеллы, разрушенный самнитянами в последнюю войну и находившийся на самнитской земле. Этот поступок оскорбил самнитян, как нарушение их права, и как только они освободились, у них начались приготовления к войне с Римом.
Повод к взрыву нашелся в Кампании. Там остались независимыми от Рима только два греческих города – Палеполис и Неаполис, лежавших недалеко друг от друга и соединенных между собой в политическом отношении. Для покорения их римляне в 327 г. затеяли с ними войну; тогда самнитяне послали 4 тысячи человек на помощь Палеполису, который вскоре после того был осажден римским войском, и вооружили другое войско для вторжения в Кампанию. Узнав об этом, римляне отправили в Самниум посольство, поручив ему потребовать отчета и вместе с тем принести жалобу на другие враждебные действия, как будто им было неизвестно, что они сами же первые нарушили договоры. Самнитяне возразили им такими же обвинениями и потребовали очищения Фрегелл. Наконец они прямо и положительно объявили, что мир между ними и римлянами существовать не может, что тут речь идет не о том или другом отдельном пункте, но о вопросе – кому из них двоих должно достаться господство над Италией, и что пусть поэтому римляне выберут между Капуей и Суэссулой место для решения этого вопроса оружием. Осторожные римляне не приняли этого предложения, но война тем не менее была объявлена, и эта вторая Самнитская война действительно решила вопрос о господстве над Италией. Она длилась с некоторыми перерывами 22 года, с 326 по 304 г., и стоила обеим сторонам величайших трудов и усилий.
В 326 г. римляне привлекли Палеполис на свою сторону, сделав ему весьма выгодные для него уступки. Расположенные к югу от Вольтурна сабельские города Нола, Нуцерия, Геркуланум, Помпея – также вскоре примкнули к римлянам. Точно так же поступили апулийцы, старые враги самнитян, и дуваны, которые, однако, скоро снова перешли на сторону своих единоплеменников, самнитян. Таким образом, благодаря умной политике римлян самнитяне в начале войны очутились почти совсем изолированными, так как их единоплеменники в северных горах – марсы, пелигны и т. д. – сохраняли н