е войско до последней минуты и большую часть дня держался в оборонительном положении, чтобы тем сильнее напасть на неприятеля, когда тот устанет. Деций, более горячий вследствие своей молодости и подвижности характера, с самого начала сражения устремил на неприятеля все свои силы, и так как действие пехоты казались ему недостаточно быстрыми, он пустил в ход и кавалерию. Окруженный отрядом храбрейших юношей, он обратился к ним с просьбой врезаться вместе с ним в неприятельские ряды, сказав, что они стяжают себе двойную славу, если победа изойдет от левого крыла, и притом от кавалерии. Два раза опрокидывали они галльскую конницу. Когда же, после третьей атаки, они очутились уже в самой середине неприятеля и стали рубить направо и налево, галлы бросились на них со своими колесницами и до такой степени испугали их лошадей, что те, как ошеломленные, разбежались в разные стороны и часть их в беспорядке кинулась в ряды римских легионов. Еще большее смятение произвели боевые колесницы в римском войске. Галльская пехота воспользовалась этим обстоятельством и тут же пустилась в такую стремительную атаку, что римляне не имели времени оправиться и уже обратились было в бегство. Тогда Деций крикнул: «Куда вы бежите? Что надеетесь вы выиграть бегством?» – и убеждал их прийти в себя, остановиться. Видя, что все его старания удержать их остаются безуспешными, Он воззвал в памяти своего отца П. Деция, того самого, который в битве при Везувии обрек себя на смерть за отечество, и сказал: «Отчего я медлю подчиниться унаследованному мной предопределен и Боги судили нашему роду служить искупительной жертвой в угрожающих государству опасностях. Поэтому я сейчас же принесу в жертву земле и духам мертвецов себя неприятельские легионы». Вслед за этим он велел верховному жрецу Марку Ливию, которого с самого начала сражения ни на шаг не отпускал от себя, прочесть ему ту формулу обречения на смерть, которую некогда произнес его отец, и прибавил к ней еще следующие слова: «Ужас и проклятие, убийство и кровь, гнев небесных и подземных богов предшествуют мне, я несу с собой проклятие погибели знаменам и оружию неприятеля, и смерть да постигнет галлов, самнитян и меня на одном и том же месте». С этими словами он кинулся со своим конем в ряды галлов и пал мертвый под их мечами. С этой минуты битва как будто перестала быть делом человеческих рук. Римляне потеряли своего полководца, но вместо того чтобы прийти от этого в ужас, они перестали бежать и снова начали сражаться. Галлы, и преимущественно та кучка, которая окружила труп Деция, одни метали, словно ошеломленные, кольями, не попадая в цели; другие стояли как окаменелые, не думая ни драться, ни бежать. Напротив того, на римской стороне, первосвященник Ливий, которому Деций передал главное начальство над войском, объявил солдатам, что римляне победили, что смерть их консула спасла их, что на врага подземные боги наслали ослепление и смертельный ужас. В это время легаты, Л. Корнелий Сципион и К. Марций, подоспели со свежими силами, которые Фабий послал им на подкрепление. Галлы отступили и составили замкнутую линию позади своих, выставленных в ряд, щитов. Так как вследствие этого рукопашная битва с ними сделалась невозможной, то римляне, по приказанию легатов, взялись за метательные копья и стали метать ими в эту импровизированную стену. Многие копья пробивали щиты и вместе с тем тела стоявших за ними галлов.
На правом крыле Фабий провел в колебании большую часть дня; но как только он заметил, что силы неприятеля ослабевают, то поспешил направить на него сбоку конницу, а сам повел в атаку свою пехоту. Самнитяне не выдержали напора и во всю прыть побежали в свой лагерь мимо войска галлов и оставили своих союзников одних в самую решительную минуту. Фабий заслал часть своего войска в тыл галлам, а с остальными погнался за самнитянами, У самого лагеря этих последних произошла кровопролитнейшая схватка, в которой погиб самнитский полководец Эгнаций. Лагерь был взят после кратковременного сопротивления, и в то же время галлы были окружены со всех сторон и изрублены.
Число павших при Сентинуме галлов и самнитян определяют в 25 тыс., а взятых в плен – в 8 тыс. Но и победителям эта битва стоила много крови. От войска Деция осталось 7 тыс. человек, от легионов Фабия – 1200. Фабий собрал все оружие неприятеля в одну кучу и сжег его в честь «Юпитера Победителя», потому что этому богу дал он во время битвы обет построить храм и посвятить неприятельское оружие. Труп своего товарища ему не удалось найти в этот же самый день, так как он лежал под грудой галльских трупов. На следующий день солдаты принесли его с горькими слезами в свой лагерь. Фабий с большими почестями похоронил сослуживца, который был вместе с ним один раз цензором и три раза консулом, и произнес над его могилой похвальную речь.
Этруски, ушедшие до начала битвы, потерпели в это же время поражение в Этрурии от пропретора Кн. Фульвия, а побежденные самнитяне, бежавшие после этого сражения в отечество, были окружены пелигнами и изрублены в числе 5 тысяч человек. Фабий оставил войско Деция в Этрурии, а сам со своими легионами вернулся в Рим, где блистательным триумфом отпраздновал победу над галлами, этрусками, умбрами и самнитянами. Шедшие вслед за ним солдаты славили в своих песнях его победу, но точно так же воспевали геройскую смерть Деция, который, подобно своему отцу, добровольно обрек себя на гибель за отечество.
Битва при Сентинуме вела к очень значительным последствиям. Союз вышеупомянутых народов распался; Умбрия осталась во власти римлян, галлы рассеялись, этруски сложили оружие и обещали сохранять перемирие в продолжение 40 лет. В последующие годы, до 280-го, происходили еще время от времени кровопролитные битвы с отдельными этрусскими общинами и галльскими отрядами, которых они призывали себе на помощь; но потом вся Этрурия покорилась на очень мягких условиях и с тех пор не возобновляла враждебных действий.
Только самнитяне не сложили оружия после несчастного 295 г. С удивительным мужеством сражались они до последнего изнеможения за сохранение своей свободы и после каждого поражения выступали со свежими войсками к твердой решимости победить или умереть. В 292 г. они нанесли значительный урон консулу Кв, Фабию Максиму Гургесу, сыну Фабия Руллиана. Этим обстоятельством воспользовались для удовлетворения своей личной ненависти враги семейства Фабиева и, вероятно, главным образом, Аппий Клавдий Цекус, старый противник великого Фабия. Они провели в народном собрании предложение – отставить Фабия Гургеса от должности и призвать его на суд в Рим. Но старик Фабий успокоил народ и заявлением своей готовности сопровождать сына в качестве легата побудил собрание оставить начальство над войском в его руках. Подкрепленный отцом, Фабий Гургес одержал вслед за этим блистательную победу и взял в плен самнитского военачальника К. Понтия, победителя римлян в Кавдинском ущелье. Рассказывают, что когда старый Фабий увидел, что Понтий наскочил на Гургеса и что жизни этого последнего грозила опасность, он, забыв свою старость, бросился между сражающимися и спас сына. В триумфе, отпразднованном по случаю этой победы, отец ехал позади колесницы сына. Плененный Понтий также участвовал в этом торжественном шествии и вслед за тем был обезглавлен в темнице, вопреки всякому международному праву.
Говорят, что и в походе следующего года Фабий сопровождал, в качестве подчиненного, своего сына, назначенного проконсулом и получившего главное начальство над войском. Историки вообще выставляют особенно па вид то обстоятельство, что старый, знаменитый полководец всюду держал себя как подчиненный сына и предоставлял ему всю славу побед. Во время одних переговоров с самнитянами Гургес предложил сопровождавшему его отцу поместиться между ним и предшествовавшим ему ликтором, чтобы не подвергаться напору теснившего со всех сторон неприятеля; но Фабий отказался из уважения к обычаю, по которому никто не имел права идти впереди консула.
В 290 г. самнитяне увидели наконец невозможность бороться; они заключили с римлянами мир, условия которого нам неизвестны. Чтобы отрезать сообщение самнитян с луканцами и могущественным Тарентом, римляне отправили в то время в Венецию необыкновенно сильную колонию в количестве 2 тысяч человек.
Не менее важные услуги оказал Фабий Руллиан своему отечеству и во время мира, преимущественно тем, что оказывал сопротивление опасным действиям Аппия Клавдия. Этот Аппий Клавдий, прозванный Декусом (слепым) от несчастья, постигшего его в старости, был удивительной натурой. Он обладал большими дарованиями и редким ораторским талантом, был также поэт и писатель, но сохранил в себе в высокой степени коренные пороки своего семейства – гордость и властолюбие. Он старался составить себе в сенате и народе партию, через посредство которой ему можно было бы господствовать над тем и другим, не имея официального характера правителя. С этой целью он, сделавшись в 312 г. цензором, вытеснил из сената многих почтенных людей, бывших его личными врагами, и сделал сенаторами сыновей вольноотпущенных. Но сенат, консулы и трибуны отказались утвердить этот Аппиев список сенаторов на том основании, что принятие его повлекло бы за собой полное уничтожение значения и существования правительства. Но зато Аппий провел другую опасную меру: он включил всю массу вольноотпущенных (libertini) в состав плебеев и распределил их по трибам, так что с этих пор этот низший класс людей стал первенствовать в народном собрании и давать баллотировкам такой исход, какой ему был желателен. Таким образом, судьба выборов и плебисцитных решений очутилась в руках тех, которые умели привлекать на свою сторону это сословие, и вследствие того государство подвергалось постоянным неурядицам и потрясениям. Эту опасность устранил Фабий, когда в 304 г. его избрали цензором вместе с П. Децием: он распределил всех новых граждан по четырем городским трибам, чем сокрушил их влияние в комициях. За этот спасительный подвиг Фабию дали прозвание Максимус.
Аппий был достойным членом своего семейства и в том отношении, что питал глубокую вражду к плебеям. Он сопротивлялся – но без успеха – Огульниеву закону, предоставлявшему часть духовных должностей плебеям, и несколько раз старался устроить дело так, чтобы, вопреки закону Лициния, оба консула были выбраны из сословия патрициев. Сделавшись в 296 г. консулом, он надеялся, что его товарищем назначат Кв. Фабия и что таким образом закон Лициния будет обойден. Патриции тоже умоляли Фабия извлечь консульское достоинство «из плебейской грязи»; но Фабий решительно