ости, оказалось, что все казавшееся неповоротливостью было только отсутствием неблагоразумной пылкости; то, что называли боязнью, – не что иное, как мудрая осторожность; недостаток быстроты и подвижности – только твердость воли и непоколебимая устойчивость. Действительно, спокойствие, осторожное и. и непоколебимая твердость составляют самые отличительные черты характера этого человека; кротость и смирение сохранились в нем и в позднейшие годы. Всякое благодеяние, оказываемое без приветливости, он называл каменным хлебом, который голодающий поневоле принимал, но которым нетрудно было подавиться. В молодые годы он не только приучал тело свое к военной службе, но занимался также науками и особенно развивал в себе дар красноречия. Его речь, по свидетельству Плутарха, была свободна от всяких риторических украшений и напыщенности, она свидетельствовала об уме, обладавшем своеобразной манерой и глубиной, в чем он, по замечанию многих, имел большое сходство с Фукидидом.
Консульскую должность Фабий получил в первый раз в 233 г. В этом звании он одержал победу над лигурами. Римляне полагали, что к войне против Рима побудили лигуров карфагеняне, поэтому Фабий послал в Карфаген копье и жезл герольда как символ войны и мира с требованием, чтобы карфагеняне выбрали то или другое. Но карфагеняне предоставили решить дело самим римлянам, а те на этот раз предпочли мир. В 230 г. Фабий был цензором, в 228 г. – вторично консулом и вскоре после того избран диктатором. Когда в 219 г. Ганнибал завладел Сагунтом, а многие в сенате требовали немедленно начать войну с Карфагеном, Фабий высказался против нее и предложил отправить к карфагенянам посольство. Предложение его было принято, и он сам был послан в Карфаген во главе этой депутации. «Квинт Фабий, – говорит Линий, – подобрав переднюю полу тоги так, что образовалось углубление, сказал: «Вот здесь я принес вам войну и мир; выбирайте любое!» На эти слова он получил не менее гордый ответ: «Выбирай сам!» А когда он, распустив тогу, воскликнул: «Я даю вам войну!» – присутствовавшие единодушно ответили, что принимают войну». Из Карфагена посланники, согласно данному им в Риме приказанию, направились домой через Испанию и Галлию с целью привлечь на сторону римлян преданные Карфагену испанские племена и склонить галлов к тому, чтобы они помешали проходу Ганнибала через их земли. Испанцы отвечали им, что пусть римляне ищут союзников там, где народ еще не знает о бедствии покинутого ими на произвол судьбы Сагунта. В Галлии же на упомянутое предложение римлян, заявленное ими в народном собрании, арвернцы отвечали громким смехом. Галлам показалась нелепой мысль вовлечь в войну самих себя только для того, чтобы отвратить ее от римлян. После страшного поражения при Тразименском озере, которое римляне потерпели в результате действий Фламиния, испуганный народ потребовал назначения диктатора, и тогда стали искать человека, который мог бы среди всеобщего смятения управлять государством без страха и твердой рукой. Выбор пал на престарелого и известного своей осторожностью и благородством Фабия, который уже при выступлении в поход консулов этого года советовал избегать битвы и постепенно ослаблять страшного противника продлением войны. Так как один консул пал, а другой, Сервилий, находился далеко от Рима, вследствие чего, согласно законам, диктатор не мог быть назначен только одним консулом, народ объявил Фабия продиктатором, а Минуция Руфа его начальником конницы (magister equitum).
В тот самый день когда Фабий вступил в должность, он созвал сенат и объявил, что консул Фламиний навлек бедствие на государство не столько своей неосторожностью и неумением или малодушием своих воинов, сколько неуважением к священным обычаям и предзнаменованиям богов, и что врага не следует бояться, а должно прежде, чем взяться за оружие, умилостивить богов искупительными жертвами. Вследствие этого посоветовались с Сивиллиными книгами и, согласно их предписанию, устроили большие игры в честь Юпитера, установили один молитвенный день и одно пиршество для богов, обещали воздвигнуть храм Венере Эрицинской и богине Мудрости и сверх того дали обет, в случае счастливого ведения войны в продолжение следующих пяти лет, посвятить Юпитеру весну. Это последнее постановление было сделано в народном собрании. Римский народ обещал принести в жертву Юпитеру все стада, всех свиней, овец, коз, рогатый скот, какие только родятся следующей весной в Италии. Успокоив таким образом религиозные сомнения и опасения народа и устранив боязнь неприятельского нашествия, диктатор во главе четырех вновь образованных легионов и войск, приведенных к нему консулом Сервилием из Верхней Италии, двинулся в Апулию. Он остановился недалеко от Ганнибала.
Относительно Ганнибала Фабий занимал выжидательную позицию. Не вступая в открытый бой и не давая не приятелю возможности прямо напасть на него, он постоянно держался в горах, не выступал из своего лагеря до тех пор, пока неприятель не выходил из своего, и направлялся дальше, как только двигалось неприятельское войско, причем он постоянно держался в таком отдалении, что вовлечь его в битву, вопреки его желанию, было невозможно. Эта медлительность навлекла на него общее осуждение. В собственном его лагере воины роптали и негодовали; враги же, за исключением только самого Ганнибала, признавали его малодушным трусом. Ганнибал угадал стратегический план своего противника и употребил всю хитрость и силу для того, чтобы заставить его сразиться, так как при таком способе ведения войны боевые силы его представлялись бесполезными, и он предвидел, что со временем ресурсов его не хватит сравнительно с теми, которыми обладали римляне. Но не менее Ганнибала был недоволен образом действий Фабия Минуций, человек задорный и воинственный, вроде Фламиния, с каждым днем все более и более передававший войску свое собственное негодование. Своими хвастливыми воззваниями он вселил в солдатах безумную воинственную отвагу и безосновательные надежды до такой степени, что они в насмешку называли диктатора педагогом Ганнибала, так как он сопровождал карфагенского полководца повсюду, точно вверенного его попечению школьника. Напротив, Минуция войско считало военачальником, которого сама судьба избрала для спасения Рима. Минуций издевался над расположением лагеря Фабия в горах, откуда, по его словам, войско могло постоянно смотреть на опустошение Италии; спрашивал друзей диктатора, не хочет ли последний, отчаявшись найти спасение на земле, повести свою армию на небо, не старается ли он скрыться за облаками и туманом, чтобы спастись от неприятеля. Когда друзья Фабия передали ему слова Минуция и убеждали его спасти свою честь немедленным сражением, диктатор отвечал: «Поймите, что я оказался бы трусливее и малодушнее, чем считаюсь теперь, если бы, убоясь насмешек и клеветы, изменил своим правилам».
В Риме народ был также недоволен медлительностью Фабия; его прозвали Кунктатором – насмешливое прозвище, обратившееся впоследствии в почетный титул. Говорили, что он не кто иной, как школьный учитель, только обучающий своих воинов и не допускающий их до сражения. Многие уже заподозрили диктатора в измене, и Ганнибал старался поддержать это подозрение, пощадив при всеобщем опустошении одной местности в Кампании находившееся там поместье Фабия, и приставил даже стражу для его охраны. Сенат тоже был возмущен образом действий диктатора, особенно из-за договора, заключенного, им с Ганнибалом насчет пленных. Оба полководца условились обменять между собой пленных, человека за человека, и в случае если бы с одной стороны оказалось пленных больше, то уплатить по 250 драхм за каждого лишнего. Вышло так, что у Ганнибала оказалось на 240 пленных больше, чем у Фабия, и сенат отказался уплатить за них условленную выкупную сумму, сделав еще сверх того Фабию выговор, что он, в ущерб чести и выгодам государства, снова принял к себе людей, которые из-за собственной трусости попали в плен. Чтобы сдержать слово, Фабий продал через посредничество своего сына то же самое поместье в Кампании, которое пощадил Ганнибал, и вырученными деньгами выкупил вышеупомянутых пленных. Многие из этих последних хотели впоследствии возвратить Фабию заплаченные за них деньги, но он не взял ни у одного из них ни копейки.
Когда оба войска снова прибыли в Апулию, диктатор был вынужден съездить на короткое время в Рим для совершения некоторых жертвоприношений. Командование войском он передал Минуцию, но запретил ему на время своего отсутствия вступать в сражение с неприятелем. Не успел, однако, диктатор уехать, как Минуций напал на лагерь Ганнибала, именно в ту пору, когда большая часть карфагенских солдат была отправлена для добывания съестных припасов, и ему удалось нанести неприятелю довольно значительное поражение. Преувеличенное донесение Минуция об этой победе послужило поводом к взрыву негодования против Фабия. Трибун Метилий, один из предводителей народной партии и друг Минуция, произнес в народном собрании речь в прославление подвигов этого последнего и обвинил Фабия не только в трусости, но и в измене; обвинил он также и аристократическую партию в том, что она с целью ниспровержения власти народа с самого начала перенесла войну на римскую почву, затем подчинила город власти одного человека, который не нес никакой ответственности и теперь своей медлительностью дал Ганнибалу время утвердиться в Италии. Фабий не отвечал ни одним словом на обвинения Метилия и только ускорил свои жертвоприношения, чтобы иметь возможность немедленно вернуться к войску и наказать Минуция за его непослушание. Народ испугался за участь своего любимца, и как только Фабий уехал, Метилий, поддержанный Теренцием Варроном, добился народного постановления, по которому Минуций получил как военачальник одинаковую власть с Фабием и полномочие в этом новом звании вести войну сообща с диктатором, Фабий узнал об этом постановлении на обратном пути к войску и хладнокровно перенес оскорбление; но на перемену в главном командовании войском, которой требовал Минуций, он не согласился, а разделил армию на две части, так что каждый из них командовал двумя легионами, стоявшими в двух отдельных лагерях. Таким образом, снова совершилось то, чего именно хотели добиться учреждением диктатуры, т. е. войско снова распалось на две части, и ведение войны оказалось в руках двух полководцев, державшихся совершенно противоположных стратегических воззрений.