до цитадели. Чтобы облегчить приступ, Сципион велел зажечь взятые дома и выровнять щебень; при этом погибло множество людей, спрятавшихся в домах. Оставшееся население искало спасения на горе, на которой стоял храм Эсмуна. Лишенные мужества и истощенные до крайности жители просили пощады. Сципион пощадил всех, за исключением перебежчиков. Таким образом, на милость победителя сдались сначала 25 тыс. женщин, а потом 30 тыс. мужчин – менее десятой части прежнего населения. Жена Газдрубала просила своего мужа позволить ей и двум ее детям также просить пощады у победителя, так как не было уже никакой надежды на спасение; но Газдрубал отверг эту просьбу и оставался в храме Эсмуна вместе с римскими перебежчиками в количестве 900 человек, решив защищаться до конца. Но это отчаянное мужество ненадолго овладело слабым человеком. Когда перебежчики зажгли храм, чтобы погибнуть под его развалинами, Газдрубал испугался смерти и, не заботясь о жене и детях, поспешил тайно удалиться из города, бросился к ногам Сципиона с масличной ветвью и умолял его о пощаде. Перебежчики и жена проводили его проклятиями. Одетая в богатейшие одежды, жена Газдрубала явилась со своими детьми на зубцах горевшего храма на виду у своего несчастного мужа и Сципиона и громко воскликнула: «Тебя, римлянин, за зло, которое ты причинил неприятельскому городу, да не постигнет никакое несчастье; но Газдрубал, изменивший своему родному городу и его храмам, мне и моим детям, да будет наказан за это богами Карфагена и тобой. Несчастный, вероломный беглец, смотри теперь на гибель мою и детей твоих под этими горящими развалинами; ты, последний вождь великого Карфагена, готовься теперь ко всякому позору и к триумфу победившего тебя врага!» С этими словами она заколола своих детей и бросила их в пламя; потом и сама исчезла под дымящимися обломками, найдя свою смерть в огне, как некогда Дидона, основательница великого Карфагена, покинутая Энеем. Газдрубал открыл собой триумфальное шествие победителя и прожил остаток своей жизни в Италии как римский пленник, покрытый стыдом и позором.
Великое дело совершилось; Карфаген, долгое время бывший опасным соперником Рима, был уничтожен в том же самом году (146 г. до P. X.), в котором большой торговый город Коринф был разрушен Муммием.
Все карфагенские пленники были проданы в рабство. Городскую добычу Сципион предоставил солдатам, за исключением общественной казны с золотом и серебром и храмовых сосудов, которые отданы были квестору и отправлены в Рим, в государственную казну. Сам Сципион ничего не взял из добычи, даже запретил своим друзьям покупать что-либо из нее. Статуи и художественные произведения, некогда увезенные карфагенянами из греческих городов Сицилии, были возвращены прежним владельцам; среди них находился и знаменитый медный бык Фадариса; Сципион приказал доставить его жителям Агригента как памятник жестокости туземцев и мягкости римлян, глядя на который они могли решить, что лучше для сикулов – быть подданными туземных тиранов иди подчиниться римскому народу. Большая часть Карфагена еще уцелела от разрушения. Сципион, желая сохранить город, спрашивал у сената, что делать дальше, и получил ответ, что он должен сравнять с землей город Карфаген и предместье Магалию, равно как и все города, бывшие до последнего времени в союзе с Карфагеном; затем на месте Карфагена должен пройти плуг, и это место должно быть проклято на вечные времена, чтобы жизнь никогда уже не могла возникнуть на этом поле смерти. Так и было сделано. Семнадцать дней горели развалины Карфагена. Сципион в ужасе смотрел на великое дело разрушения, и после долгого, задумчивого молчания, со слезами на глазах, произнес стихи Илиады (VI, 448 сл.):
Будет некогда день –
и погибнет великая Троя,
Древний погибнет Приам
и народ копьеносца Приама.
Когда Полибий, стоявший около него, спросил, в каком смысле он сказал эти слова, он сознался, что при виде превратности человеческой судьбы в его душе явились печальные мысли об участи, ожидающей когда-нибудь его собственный родной город. Сенат послал комиссию из десяти человек для устройства африканских дел вместе со Сципионом. Карфагенская область с теми границами, какие она имела в начале войны, обращена была в римскую провинцию под названием Африка, с главным городом Утикой. Сыновья Масиниссы получили нумидийские земли с областями, которые Манисса отнял в последнее время у карфагенян; граница между Нумидией и римской Африкой была теперь точно определена. Спустя почти 24 года после разрушения Карфагена Гай Гракх основал на карфагенском полуострове, но не на проклятом месте старого города, римскую колонию под названием Юнония. Новый город, в который приняты были и рассеянные остатки карфагенского народа, не имел успеха. Позже Юлий Цезарь отдал окрестную землю части своих ветеранов, и снова основал город, достигший в императорский период значительного процветания и сделавшийся, по своему населению и богатству, вторым городом в империи. Король вандалов, Гензерих, завоевал его и сделал своей столицей (439 г. по P. X.), У вандалов снова отнял его Велизарий (533 г.), и в честь своего императора назвал его Юстинианой. Арабы разрушили его в 647 г.
Устроив африканские дела, Сципион возвратился в Рим для заслуженного триумфа и с этого времени сделался первым и величайшим человеком в Римской республике. Сограждане почтили его прозвищем Африканского Младшего (Minor).
В 142 г. Сципион стал цензором и исполнял эту обязанность с катоновской серьезностью и самой строгой добросовестностью, между тем как его товарищ, Муммий, старался приобрести расположение народа уступками и мягкостью. Производя торжественную люстрацию, он изменил обычную молитву за республику в том смысле, что просил богов уже не о расширении, но о сохранении государства. Некоторое временя спустя после своего цензорства он был поставлен, по распоряжению сената, во главе посольства и объехал земли Востока, Египет, Кипр, Сирию, Малую Азию, чтобы исследовать положение этих стран. Своим полным достоинства поведением и благородной древнеримской простотой послы возбуждали удивление при роскошных дворах восточных царей; они исполняли обязанность судей в спорах между отдельными государствами с такой справедливостью и мягкостью, что цари и городские общины приобрели доверие и новый взгляд на римское государство; в Рим явились многочисленные посольства, чтобы выразить сенату благодарность за присылку таких превосходных людей.
В Испании, где мы видели Сципиона в 151 и 150 гг. военным трибуном, война все еще не прекращалась. В 150 г. претор Сульпиций Гальба снова раздул ее неслыханно вероломным и жестоким поступком. Он заключил договор с воинственным племенем лузитан в Юго-Западной Испании, когда они были поставлены в затруднительное положение вследствие успехов римского оружия, и обещал перевести их на лучшие места для поселения. Когда лузитаны, поверив его словам, явились к нему в количестве 7 тыс. человек, он разделил их на три отряда, заставил сложить оружие и затем велел частью перебить их, частью увести в рабство. Этот постыдный поступок вызвал такое раздражение, что не только лузитаны, но и другие испанские племена снова взялись за оружие. Во главе лузитан стал Вириат, в молодости бывший пастухом и разбойником, а затем смелым партизанским вождем, и восемь лет сражался с римлянами так упорно и удачно, что они терпели одно поражение за другим. Римляне одолели лузитан только тогда, когда консул Кв. Сервилий Цепион убил его в 140 г. Но Вириат возбудил еще другую опасную для римлян войну, со стороны племени кельтиберов, в Средней Испании, В 143 г. они взялись за оружие. Так как война и в следующие годы не была успешной, то Сципион Африканский наконец сделан был консулом и получил главное начальство над войском в Испании (134 г.).
Как под Карфагеном, так и в Испании Сципиону пришлось прежде всего восстановить упавшую дисциплину, потому что при его слабых предшественниках разврат, леность и распущенность войска достигли ужасающих размеров. Сципион выгнал из лагеря 2 тыс. публичных женщин, множество бродячих гадателей и жрецов, целую толпу торговцев и разносчиков, слуг, поваров, и других прислужников; из повозок, вьючных животных и клади он оставил при войске только самое необходимое, запретил употребление всех предметов роскоши – постелей, подушек, драгоценных сосудов и т. п. «Строгий полководец, – говаривал он, – полезен своим войскам, а уступчивый служит неприятелю». Чтобы снова приучить солдат к труду и выдержке, он приказал им работать с утра до вечера, рыть ямы и снова засыпать их, строить и разрушать стены. Он приучал их к труднейшим переходам; уж если не было у них охоты обливаться кровью в сражениях, то пусть пачкают себя грязью. Они должны были идти всегда сомкнутыми рядами, и никто не смел оставить свое место; если кто-нибудь делал это, то наказывался розгами. Каждый носил с собой съестные припасы на несколько дней, иногда запас хлеба дней на 30, и семь столбов для палисада; когда Сципион видел кого-нибудь утомленным, то обыкновенно говорил: «Если бы ты научился защищаться мечом, то тебе не нужно было бы носить на спине материал для укреплений». Если кто-нибудь не мог идти дальше, он приказывал всаднику спешиться и посадить его на лошадь; если вьючные животные были очень обременены, то он снимал с них часть груза и клал на плечи солдат. С такой же строгостью, как с простыми солдатами, обращался он и со знатными офицерами. Он резко порицал их за нежность и слабость; если он находил у них в багаже какой-нибудь ненужный предмет роскоши, то ломал его и выбрасывал вон.
Так Сципион провел почти все лето в исправлении войска, и только тогда, когда оно снова сделалось способным к бою и выражало желание храбрыми подвигами смыть с себя прежний позор, консул подвинулся ближе к городу Нуманции. Его войско состояло из четырех легионов, нумидийского отряда конницы, пехоты и 12 слонов под начальством князя Югурты и многочисленных испанских вспомогательных отрядов. Все войско насчитывало 60 тыс. человек, в то время как гарнизон города состоял всего из 8 тыс. Так как консул был убежден, что его войска, после многолетней распущенности, не могут сразу начать сражаться храбро, то он сначала избегал боя и ограничивался тем, что отражал вылазки и обезвреживал неприятельские засады. В этих сражениях он очень хорошо увидел, как мало можно доверять своим солдатам: личным своим появлением он едва м