Любопытная сцена представлена в «Собрании богов». Оказывается, что большинство присутствующих богов — чужеземцы или незаконнорожденные, неправильно внесенные в списки и т. д.; приходится производить чистку их состава.
Во всех произведениях Лукиана боги изображаются в грубо очеовеченном виде, с мелкими страстишками, как ничтожные существа, не имеющие серьезной силы. Отношение к ним полно глубокой иронии. Они заняты делами и не имеют отдыха, терпят обиды от людей («Дважды обвиненный», 1). Сила богов — это выдумка поэтов, молния Зевса стала простой головешкой, распространяющей только копоть («Тимон», 1 — 2).
Есть у Лукиана особая группа произведений, которые уже всецело посвящены критике религиозных представлений. Это — «Разговоры богов» И «Морские разговоры». Им предшествует как самостоятельное произведение, но по существу не отличающееся от них, — диалог «Прометей, ИЛИ Кавказ», где к моменту приковывания Прометея к Кавказской скале приурочивается спор его с Гефестом и Гермесом. Гермес произносит обвинительную речь, обвиняя Прометея, во-первых, в обмане Зевса при дележе жертвенного мяса; во-вторых, в создании людей; в-третьих, в похищении огня. Прометей защищается по всем пунктам и доказывает, что сами боги повинны в воровстве и многих других преступлениях, а похищение огня не принесло им никакого ущерба. Ряд сценок подобного рода и объединен под названием «Разговоры богов». К ним присоединяется еще группа под специальным названием «Морские разговоры», где разговоры ведутся между морскими богами. Все эти сценки при малом объеме и краткости отличаются исключительной силой и меткостью. Всевозможные похождения богов представлены в самом комическом виде: встреча двух богинь-соперниц — Геры и Латоны, которые перерекаются друг с другом (16), пикантный рассказ Гермеса о том, как Гефест застал свою супругу Афродиту в прелюбодеянии с Аресом (17), не менее пикантная сценка, когда три богини стараются соблазнить своими обещаниями Париса (20), полная комизма сцена, когда Гефест при всех своих опасениях, но по приказанию Зевса, разрубает ему голову топором и из нее выскакивает в полном вооружении красавица Афина (8); неподражаемого комизма полон разговор Гермеса с Посейдоном, которого Гермес не пропускает к Зевсу на том основании, что он болен: оказывается, что он только что родил, доносив в бедре недоношенного сына Семелы — Диониса (9) и т. д. — какое богатство веселого и вместе с тем едкого остроумия во всех этих сценах-миниатюрах!
Трудно представить себе более тяжелый удар по старым религиозным представлениям, чем тонкая насмешка Лукиана. «Богам Греции, которые были уже раз — в трагической форме — смертельно ранены в «Прикованном Прометее» Эсхила, — говорит К. Маркс, — пришлось еще раз — в комической форме — умереть в «Беседах» Лукиана»[247]. А. И. Герцен в «Письмах о природе» (V) делает из этого вывод о нравственном опустошении, происходящем в ту пору в умах: «Можно было потрясти язычество, особенно в известном кругу людей, такими едкими насмешками, но такое отрицание оставляло пустоту».
Близки по содержанию к этим «Разговорам» еще «Разговоры в царстве мертвых», где под видом встреч в загробном мире разных исторических деятелей или мифологических героев — Александра, Диогена, Мениппа, Ганнибала, Фабия Максима и также богов загробного мира — Плутона, Гермеса, Миноса — даются оценки героев и разных событий с ТОЧКИ зрения как бы постороннего наблюдателя и суждения людей позднейшего времени. Диоген выражает удивление, встречаясь с Александром, которого считали за бога (13). Крез, Мидас и Сарданапалл оплакивают потерю своих богатств, вызывая насмешки киника Мениппа (2). Не раз бичуется погоня за богатым наследством (4 — 9, 11). А вместе с тем осмеиваются и представители разных философских школ и риторы. Таким образом, и тут дается острая критика современной действительности. Среди поднимаемых Лукианом вопросов важное место занимает вопрос о нравственной ответственности человека. Разбойник Сострат на суде у Миноса в ответ на обвинение в совершенных преступлениях говорит: «А разве то, что я делал при жизни, я делал по собственной воле, а не потому, что это было предназначено мне Мерой» (богиней судьбы. — С. Р.). И Минос вынужден согласиться; он освобождает его от наказания и только просит никому об этом не рассказывать (30). Вопросу о судьбе уделяется много места в «Зевсе уличаемом». Для времени Лукиана, когда многое в жизни казалось игрой случая, это решение можно считать весьма показательным.
Лукиан разоблачает не только ложь религии и мифов, но и шарлатанство различных «пророков», которые в эту пору появились во множестве на Востоке и стали морочить головы легковерным людям. Сюда принадлежит прежде всего «Александр, или Лжепророк» — описание жизни и наглых обманов действительной личности, носившей это имя, из города Абонотиха в Пафлагонии.
Лукиан, по выражению Ф. Энгельса, «одинаково скептически относился ко всем видам религиозных суеверий». У него, говорит он далее, «не было ни религиозно-языческих, ни политических оснований относиться к христианам иначе, чем к любому другому религиозному объединению. Напротив, он их всех осыпает насмешками за их суеверие, — почитателей Юпитера не меньше, чем почитателей Христа; с его плоско-рационалистической точки зрения и тот и другой вид суеверий одинаково нелепы»[248] А что Лукиан действительно был знаком с христианскими учениями, видно из диалога «Друг отечества» (12), где упоминается о троичности божества, об обновлении водой, т. е. о крещении, о галилейском учителе и т. д. Об учителе христиан, распятом в Палестине, говорит он в «Кончине Перегрина» (11).
Тип другого религиозного шарлатана и авантюриста обрисован в письме «О кончине Перегрина». Этот Перегрин присвоил себе для большей внушительности имя гомеровского Протея — того чудесного морского бога, которого с трудом сумел захватить Одиссей, так как он имел способность бесконечно изменять свой вид. Совершив ряд преступлений, за которые ему грозило наказание и, наконец, убив своего отца, он убежал, прикинулся приверженцем христиан и, заключенный в тюрьму, разыграл роль страдальца за убеждения и этим способом у доверчивых людей сумел выманить большие деньги, а освободившись затем из тюрьмы, предал христиан и предпочел вести жизнь бродячего философа. Но, не довольствуясь приобретенной таким образом славой, он после целого ряда новых неблаговидных дел устроил себе сожжение на костре в Олимпии, бросившись в огонь. А его приверженцы распустили молву, будто видели, как душа его вылетела из костра в виде птицы. Лукиан заканчивает свой рассказ обращением к другу: «Смейся же и ты, когда услышишь, как остальные дивятся Перегрину». Из этого видно, что таких лжепророков было, немало в его время и что они пользовались успехом. На эту историю ссылается Ф. Энгельс в том же месте статьи «Бруно Бауэр и первоначальное христианство».
Изображенная Лукианом картина жизни христианской общины и ее представителей вызвала гнев и негодование христианских учителей, и от них идет легенда, будто Лукиан «умер, растерзанный собаками за то, что лаял против истины».
В обстановку грубой действительности переносят нас «Разговоры гетер», где мы встречаем некоторые типы женщин, хорошо знакомые нам по новой аттической комедии.
Особое место занимает диалог «Анахарсис», где греческий быт и нравы показаны с точки зрения наблюдательного иностранца — мудрого скифа Анахарсиса, приезжавшего в Грецию во времена Солона. Ему, например, кажутся странными спортивные игры, когда люди, не враждуя друг с другом, ожесточенно борются, или театральные представления, в которых заведомо дается обман зрителей.
Для характеристики театра времени Лукиана интересные сведения находим в его сочинении «О пляске». Из разговора видно, что прославленные театральные жанры, — трагедии и комедии — уступили теперь место пантомимам, т. е. балету. Автор передает много примеров замечательной игры танцоров, которые мимически воспроизводят самые сложные и драматические сюжеты своей пляской.
Наконец, среди произведений Лукиана имеется небольшая повесть с фантастической основой «Лукий, или Осел» (правда, некоторые ученые отвергают ее принадлежность Лукиану). Молодой человек Лукий приехал по делам в Фессалию, которая славилась как страна колдуний. Ему пришлось остановиться в доме, где хозяйка занималась колдовством. Сведя знакомство со служанкой, он хотел через нее получить снадобье, дающее возможность обратиться в птицу. Но служанка по ошибке дала ему не ту банку, и он превратился не в птицу, а в осла. Осел этот вследствие различных превратностей судьбы переходит от одного владельца к другому, и, так как перед ослом никто не стесняется, он делается свидетелем всевозможных гнусностей и преступлений, пока, наконец, ему не удается съесть цветы розы и благодаря этому вернуть свой первоначальный вид. Этот сюжет, как известно, повторяется в знаменитом романе римского писателя этой же эпохи Апулея «Метаморфозы, или Золотой осел». Это совпадение объясняется скорее всего тем, что оба писателя воспользовались общим источником — народным творчеством. До Лукиана и Апулея этот сюжет был обработан неким Лукием из Патр.
В новое время многие исследователи недооценивали творчество Лукиана, видя в нем только остроумца-забавника, не имеющего определенной программы. Действительно, он не создал своего оригинального философского учения, но сквозь его язвительную сатиру на современное общество светится глубокое сочувствие к беднякам-трудящимся. Своим политическим идеалом он представляет государство, в котором царит свобода и справедливость и нет ни социальных, ни расовых различий. «Чтобы стать гражданином, — говорит один из собеседников диалога «Гермотим» (24), — достаточно обладать умом и стремлением к прекрасному, усердно и неослабно трудиться и не падать духом, встречаясь на пути с трудностями». Это характеризует положительный взгляд автора на жизнь, далекий от пессимизма, который некоторые готовы ему приписать. Даже бедняк-старик, хромой и полуслепой, заявляет, что «жизнь прекрасна, а смерть ужасна и ее надо избегать» («Разговоры в царстве мертвых», 27, 9). В другом диалоге в ответ на угрозы Зевса загробными муками Киниск не хочет думать о том, что может быть там, а хочет только прожить счастливо в этой жизни («Зевс уличаемый», 17).