ами, которые восходят к культовым их прозвищам: Зевс — «громовержец», «тучесобиратель», «широкогремящий», «промыслитель», «отец мужей и богов» и т. д. Посейдон — «земледержец», «земли колебатель»; Аполлон — «лучезарный» (Феб), «ликийский», «далекоразящий», «сребролукий»; Гера — «владычица», «волоокая», «почтенная», «златотронная», «замышляющая хитрости»; Афина — «Паллада», «дочь мощного отца», «несокрушимая», «добычница», «совоокая»; Артемида — «златотронная», «прекрасновенчанная», «охотница», «владычица зверей», «сыплющая стрелы»; Арес — «ненасытный в войне», «неистовый», «могучий», «воитель», «губитель», «непостоянный» И т. д.
Эпитеты прилагаются и к животным, и к неодушевленным предметам. Так, быки называются «криворогими», «широколобыми», «волочащими ноги»; в противоположность этому кони имеют эпитеты «поднимающих ноги» и «быстрых». Корабли называются «черными» (смолеными), «прекраснопалубными», «краснобокими», «симметрично построенными», «полыми» (выдолбленными), «изогнутыми», «быстрыми» и т. д. Таким же образом описывается и вся природа: земля — «беспредельная», «кормилица многих», «обширная». Особенно замечательно изображение моря. У греков, как у приморского народа, было много слов, обозначающих море и еще более эпитетов, характеризующих его в самые различные моменты: «божественное», «многошумное», «рыбообильное», «бесплодное», «седое», «виноподобное» (черное), «багряное», «туманное» и т. д. Эти эпитеты воспроизводят разные световые оттенки, которые могла запечатлеть наблюдательность народа, постоянно видевшего море в разных условиях — черное и искрящееся, как вино, когда на небе собираются тучи, багряное, когда на него падают отблески зари, и т. д.
В некоторых случаях можно видеть, что эпитеты так тесно срослись с определяемыми предметами, что вступают в противоречие с тем положением, в котором высказываются. Так, Пенелопа, страдающая от наглости женихов, все-таки по обычаю называет их: «благородные женихи» (XXI, 68).
Стремясь к наглядности изображения, поэт старается каждое описание как бы перевести на особенно близкий и понятный слушателям язык, приводя параллели из окружающей жизни в виде сравнения. Эти сравнения иногда раскрывают целые картины. Особенно богата ими «Илиада». Так, упорный бой двух воинств у ограды греческого лагеря картинно изображается как столкновение соседей, спорящих из-за межи на общинном поле (XII, 421 — 424). Стараясь нагляднее показать, как Ахилл избивает врагов, топча их своей колесницей и копытами коней, поэт вызывает у слушателей представление о молотьбе, которую древние народы производили с помощью волов, гоняя их по снопам, сложенным на току (XX, 495—500). Грохот от ударов копий и мечей сравнивается со стуком секир у дровосеков (XVI, 633 — 636). Бой за обладание трупом убитого уподобляется спору двух львов из-за убитой лани (XVI, 756 — 758). Особенно замечательно соединение сразу многих сравнений при описании выступления греческого войска во II песни «Илиады» (455 — 483). Сверкание оружия сравнивается с блеском отдаленного костра; движение воинов, устанавливающихся по местам, — с остановкой на отдых стаи перелетных птиц; численность войск сравнивается с роями мух; действия предводителей, расставляющих отряды, — с хлопотливостью пастухов, отделяющих своих животных от чужих; наконец, царь Агамемнон уподобляется по виду богам — Зевсу и Посейдону, а когда он выступает впереди войска, — могучему быку, идущему впереди стада. Во всех этих сравнениях, обнаруживающих тонкую наблюдательность поэта, оживает перед нами окружавшая его реальная обстановка.
По способу соединения отдельных частей техника эпического повествования отличается своеобразной особенностью — хронологической несовместимостью одновременных событий. Когда поэту приходится описывать события, происходившие одновременно в разных местах, его мысль затрудняется представить их как одновременные. Автор старается как-нибудь обойти эту кажущуюся неправдоподобность. Так, в I песни «Одиссеи» рассказывается, как Афина в образе Мента приходит во дворец Одиссея. Телемах радушно принимает гостя. Затем собираются женихи и начинают пировать, а насытившись, требуют песен и пляски. Только тогда Телемах начинает расспрашивать гостя. После продолжительной беседы мнимый Мент удаляется, и только когда Телемах возвращается к женихам, поэт говорит о пении Фемия. Так, на время беседы Телемаха с Ментом пение как бы прекратилось и как бы заново начинается лишь после возвращения Телемаха.
Другой пример подобного рода дает III песнь «Илиады». На равнине перед Троей начинается бой, но Парис предлагает кончить дело поединком, и против него выступает Менелай. В это время Елена приходит на башню и беседует с троянскими старцами. Беседа прерывается приходом глашатаев, и Приам отправляется к войску. Агамемнон и Приам совершают жертвоприношение, после чего Приам возвращается на прежнее место, а в поле начинается поединок. Действие на башне происходит лишь в такие моменты, когда на поле битвы оно приостанавливается.
В некоторых случаях эта невозможность рассказать сразу о двух одновременно происходящих событиях приводит к еще более сложному положению. В I песни «Одиссеи» описывается собрание богов, где принимается решение вернуть Одиссея на родину. Для исполнения этого Гермес должен отправиться к нимфе Калипсо и передать распоряжение отпустить Одиссея, которого она удерживает у себя, а Афина идет в дом Одиссея, чтобы передать Телемаху мысль отправиться на розыски отца. После этого идет рассказ о действиях Телемаха. Только в V песни поэт обращается к Гермесу. Но этот момент оказался настолько удаленным от исходного положения, что поэту приходится повторять (с некоторыми изменениями) сцену собрания богов.
Эта особенность изложения событий у Гомера напоминает прием, который наблюдается в ранней греческой живописи, известной нам по вазам, и постоянно остается в живописи Древнего Египта. Художник, не знающий еще правил перспективы, не умеет изображать на картине предметы, находящиеся в различных планах, и с примитивной наивностью предметы заднего плана просто помещает над теми, которые должны находиться впереди.
7. ЯЗЫК И СТИХ ПОЭМ
«Илиада» и «Одиссея» представляют образцы древнейшей греческой литературной речи. Они написаны на древнеионийском наречии, во многом отличающемся от языка позднейшей литературы на этом диалекте, например от языка поэта Анакреонта (VI в. до н. э.), Геродота (V в. до н. э.) и др. Особенности диалекта являются свидетельством того, что поэмы окончательно сложились в малоазиатской Ионии. В этой области, т. е. на побережье Малой Азии и на близлежащих островах (например, на острове Хиосе), греки, переселившиеся с Балканского полуострова, в очень ранние времена вступили в соприкосновение с восточными народами, создавшими высокую культуру. Это обстоятельство, конечно, немало способствовало быстрому расцвету греческой культуры в этих областях.
Однако на этой ионийской основе языка поэм выделяются некоторые черты других наречий, например наличие «эолизмов», т. е. так называемого «эолийского диалекта», или вернее — древнего ахейского, в котором приходится видеть наречие греческих поселенцев северо-западной части Малой Азии.
Язык Гомера — древнейший образец поэтической речи греческого народа. Отражая высокое развитие культуры в восточной области Греции в начале первого тысячелетия и вместе с тем острую наблюдательность народа, он отличается изумительным богатством словарного состава и яркой изобразительностью. Многие из этих слов впоследствии вышли из употребления. По своей грамматической структуре это язьж синтетический, сохранявший еще много форм местного, орудийного (инструментального), отложительного падежа (аблатива), большое разнообразие глагольных форм, употребление предлогов в значении наречий и т. д.
Примитивность мысли времени Гомера выражается в большой простоте речи. Это особенно видно в области синтаксиса. Хотя в нем часто встречаются «сложные» предложения с несколькими придаточными, однако явно наблюдается стремление к конструкциям «сочинения» (паратаксис) вместо «подчинения» (гипотаксис), причем часто допускается переход от конструкции подчиненной к самостоятельной, от придаточного предложения к независимому. Косвенная речь почти не встречается, а приводятся непосредственно слова действующих лиц.
Поэт, который был очень близок к природе, мыслил по преимуществу образами. Ими полон язык Гомера. Поэт не только представляет в виде богов силы природы, как «неутомимое, светлое» солнце, «розоперстая» Эос (заря), «великий, страшный» ветер и т. п., но и олицетворяет обыкновенные предметы. Получается изумительное богатство поэтических метафор: «безжалостная медь», «бесстыдный камень», «железное сердце» и т. п. Этим предметам приписываются человеческие чувства. Нередко встречается выражение: слова «выбегают из-за ограды зубов». Эпидемия представляется, как действие стрел Аполлона: «в течение девяти дней по лагерю носились стрелы бога» («Илиада», I, 53). Часто поэт пользуется метонимией: «острая медь» — в смысле копье или меч, «ясень» — в смысле копье. Характерны такие описательные выражения, как «священная сила Приама», «священная мощь Алкиноя», «день возврата» вместо «возвращение». Стремление к точности выражения приводит иногда к нарочитому изобилию синонимических выражений: «он слово сказал и промолвил».
Мы не имеем возможности подробнее остановиться на свойствах гомеровского языка, но отметим, что все это создавало совершенно своеобразный стиль поэтической речи, в которой простота сочеталась с величавой торжественностью. Своим исключительным богатством этот стиль оказал сильнейшее влияние на все дальнейшее развитие греческого литературного языка.
Стихотворный размер, которым написаны поэмы, является вполне выработанным и свидетельствует о продолжительном процессе его совершенствования. Этот размер, известный под названием «гексаметра», т. е. шестистопного стиха, созданный ионийскими аэдами, в дальнейшем сделался обязательным для всей эпической поэзии вообще. Основой его является дактилическая стопа, состоящая из одного долгого слога и двух кратких с ритмическим ударением на долгом, причем общая сумма основных ритмических единиц (мор) равна четырем кратким. Так как в ритмическом отношении два кратких приравнивались одному долгому, в античном метрическом стихосложении, основанном на количестве слогов (см. гл. I), последние два слога дактиля могли быть заменены одним долгим. Такое сочетание двух долгих слогов составляло особую разновидность стопы — «спондей». Последняя стопа гексаметра всегда бывает двусложной, т. е. представляет или спондей, или трохей (долгий и краткий), в котором недостающая мора восполнялась паузой, наступающей при окончании стиха. В пятой стопе стиха чистый дактиль редко заменялся спондеем. Таким образом, гексаметр мог иметь шестнадцать различных ритмических схем.