ена развития — синтеза, который затем становится основой дальнейшего подобного процесса. Но диалектика элейцев сводилась к использованию аргументов «за» и «против».
Элейская философская школа возникла в городе Элее в южной Италии. Основателем ее был рапсод Ксенофан из Колофона в Малой Азии во второй половине VI в. до н. э. Его продолжателями были Парменид и Зенон в конце VI и начале V в. до н. э., которые установили главные принципы этой школы. Последним ее представителем был Мелисс на острове Самосе в середине V в. до н. э.
Стихийному материализму ионийцев элейская школа противопоставила чисто метафизический взгляд на природу как на единое, вечное, неподвижное и неизменяемое бытие, познаваемое лишь мыслью, разумом, а не чувственными восприятиями. Бытие это отождествляется с божеством, а небытие решительно отвергается. Отрицание всякой множественности бытия, отрицание движения и пространства выразилось в чисто софистических утверждениях Зенона, что быстроногий Ахилл не может догнать черепахи, что стрела не движется, а в каждый отдельный момент полета покоится на одном месте, что пространства нет, так как то, что мы считаем за пространство, находится в другом, более обширном, а то — в третьем и так до бесконечности. Все это приводило элейцев к мысли о невозможности познания истины, в результате чего человек может говорить только о своем личном мнении. Здесь мы находим корни тех учений, которые позднее получили широкое развитие у софистов.
Ксенофан и Парменид изложили свои учения в поэмах под одинаковым названием «О природе», из которых сохранились лишь отрывки. Ксенофану, кроме того, принадлежали поэмы исторического содержания «Основание Колофона» и «Основание Элеи», а также элегии и насмешливые стихи, так называемые «силлы». Среди них были известные стихи, в которых разоблачались ходячие представления о богах (фр. 11, 15 и 16, изд. Дильса):
Все без разбору богам приписали Гомер с Гесиодом,
Что только срамом слывет и позором что люди считают, —
Будто воруют они, совершают и блуд, и обманы.
Нет! если б руки имели быки или львы, или кони,
Иль рисовали руками и все создавали, что люди,
Стали б тогда и богов рисовать они в облике сходном —
Кони подобных коням, а быки, как быков, и фигуры
Придали б им все такие, какие имеют и сами.
Эти стихи означают серьезный поворот в религиозной мысли, наносят удар вековым представлениям народа: не боги сотворили людей, а сами люди создали себе богов по своему образу и подобию и свою собственную безнравственность перенесли на них.
Но Ксенофан не ограничивался отрицательной критикой богов. В поэме «О природе» он рисовал идеальный образ божества, совмещающего в себе все силы природы и не имеющего индивидуальных черт (фр. 25):
Бог есть единый из всех — и богов, и людей величайший,
Ни своим видом на смертных, ни духом своим не похожий.
Но знание божества — это знание мира; однако ни то, ни другое не доступно человеку (фр. 3 4):
Не было мужа такого и после не будет, кто знал бы
Истину всю о богах и о всем, что теперь говорю я.
Ведь если кто-нибудь даже сказать в совершенстве сумел бы,
Все-таки сам он не знал бы: в удел всем дается лишь мненье.
Такая точка зрения подводит нас к признанию недостоверности чувственных восприятий, а через это и к относительности познания и к сенсуализму позднейших времен.
Из элегий Ксенофана интересна та, в которой он с настоящим поэтическим талантом рисует радостную картину пира (фр. 1):
Вот уже пол подметен, и омыты и руки и кубки;
Вот и венки из цветов раб надевает гостям.
Тот благовонное миро в сосуде гостям предлагает,
И перед ними кратер, радостей полный стоит.
Есть и другое вино, что сулит никогда не иссякнуть,
Сладкое здесь в кувшинах, запах кругом разнося... и т. д.
Прославляя радости пира, автор считает приличным и опьянение, но с таким условием, чтобы гость мог на своих ногах вернуться домой. Как философ, он напоминает о добродетели, а как моралист, критиковавший традиционные мифы, он не допускает вздорных, с его точки рения, рассказов о титанах, гигантах и кентаврах. Этим стихотворением заинтересовался А. С. Пушкин, который сделал его переложение: «Чистый лоснится пол, стеклянные чаши блистают...».
Парменид изложил свое учение, в большой поэме «О природе» под видом откровения богини Правды, к которой он будто бы был принесен на чудесной колеснице. Довольно большой отрывок рассказывает, как он, сопровождаемый дочерьми Солнца, несется через эфир, созерцая картину мироздания, и, наконец, через врата Дня и Ночи вступает в обитель Правды. Две части первой книги поэмы посвящены вопросам об истине и о мнении. Философ признает существование только бытия и решительно отвергает мысль о небытии. Вот образец его рассуждения (фр. 8).
... Один только путь утверждать остается,
Что бытие существует. Есть признаков этого много:
Не возникает оно, не подвержено гибели вовсе,
Целью оно, однородно, незыблемо и бесконечно.
Не было прежде и после не будет, лишь ныне все вместе,
Сплошь все одно. Так какое ж начало ему ты подыщешь?
Как создалось и откуда? Из небытия ведь не скажешь
И не подумаешь даже: нельзя ни сказать, ни представить,
Не было чтоб бытия. Да какой же закон произвел бы
Рано иль поздно его, когда нет ему вовсе начала?
Только одно может быть оно есть или нет его вовсе.
Также из небытия чтобы что-то другое возникло,
Правдоподобность никак не допустит. Поэтому Правда
И не дает ни возникнуть, ни гибнуть, но крепко в оковах
Держит...
Таким образом, отрицая познаваемость мира посредством чувственных восприятий, Парменид в то же время признает объективность его существования и примыкает к ионийским материалистам. Для подтверждения своих взглядов он опровергает учение Гераклита о движении и переходе одного качества в другое, а равно и теорию пифагорейцев, признававших рядом бытие и небытие.
К числу последователей школы Пифагора относили выдающегося комического поэта VI в. сицилийца Эпихарма (см. гл. XIII), который, как видно из сохранившегося отрывка (фр. 170), высмеивал и Гераклита и элейцев: должник отказывается платить кредитору, говоря, что брал деньги не у того человека, каким является кредитор сейчас, и т. д.
5. ПЕРВЫЕ ГЕОГРАФЫ И ИСТОРИКИ-ЛОГОГРАФЫ
Желание знать прошлое своего народа зародилось у греков очень рано. Первоначально оно находило отклик во всевозможных сказа ниях, из которых многие дали материал для эпических произведений. Эпос по самой своей сущности есть особый вид исторического рассказа. Его отличительной особенностью является только то, что увлекательный вымысел занимает в нем главное место, а историческая достоверность отступает на задний план. Общий культурный подъем, начавшийся особенно явственно с VII в. до н. э., пробудил интерес к научному знанию и вместе с этим положил начало исторической науке, а развитие связей с другими племенами и народами привело к появлению географической и этнографической литературы.
Словом «история» у греков первоначально обозначалось вообще всякое исследование, изучение и научное знание[112]. В теперешнем смысле это слово стало применяться много позже. Ранние греческие историки были известны под именем «логографов», что значит «авторы рассказов», и отличались от киклических поэтов лишь по внешнему признаку, так как писали прозой; местные предания и мифы занимали у них еще главное место.
Одним из древнейших прозаических писателей у греков считался Ферекид с острова Сира (близ Делоса), живший в VI в. Он был автором полуфилософского-полубогословского сочинения наподобие «Феогонии» Гесиода под названием. «Пентемих» или «Гептемих» (пещера с пятью или семью покоями), где рассказывалось о происхождении мира. Ему же принадлежали «Истории», в которых излагались мифы и древнейшие сказания. Отрывки из них показывают наивность рассказа, а речь их отличается отрывистостью.
Особенно частой темой были рассказы и мифы об основании городов. Таковы, например, «Основание Милета» Кадма Милетского, «Генеалогия» Акусилая, близко примыкавшие к произведениям Гесиода; «Персидская история» и «Летопись Лампсака» Харона Лампсакского конца VI и начала V в. до н. э. и «Перипл», т. е. землеописание, Екилака из Карианды в Карии (в Малой Азии), составившего по поручению персидского царя Дария описание побережья Индийского океана. К началу V в. относится «Лидийская история» Ксанфа Лидийского.
Из числа логографов более других известны Гекатей и Гелланик. Гекатей (конец VI и начало V в. до н. э.) был автором двух сочинений — «Описание земли» и «Генеалогия».
В первом он давал географическое описание Европы и Азии, основанное на личных наблюдениях, и прилагал географическую Карту. Второе, содержавшее мифы о происхождении греческих племен и героев, родоначальников, городов и знатных родов, начиналось характерными словами: «Так говорит Гекатей из Милета: я описываю эти события так, как это мне кажется верным, потому что рассказов у греков много, но они мне представляются смешными». Таким образом, он провозглашает необходимость критического отношения к распространенным преданиям. Правда, позднейшие историки, например Фукидид, сурово обвиняли его самого в легковерии; однако его труды, по-видимому, оказали сильное влияние на дальнейшую историческую традицию. Гекатей писал на чистом ионийском наречии простым и понятным языком.
Гелланик Митиленский, автор «Аттиды», т. е. истории Аттики, принадлежит уже всецело V в. до н. э. Он писал местную историю, рассказывая о событиях просто, без прикрас. Ему приписывали ряд сочинений по мифологии и географии и, кроме того, хронологический список жриц при храме Геры в Аргосе (по их именам там велось летосчисление). Фукидид довольно часто полемизирует с ним, находя неточности в его изложении.