Антигоне противопоставляется Креонт. Взяв правление в трудный момент, он выступает с твердым намерением восстановить расшатанный порядок в государстве и для этого не останавливается ни перед какими мерами. Обольщенный только что полученной властью, он наводит страх на граждан, грозит расправой Стражу, жестоко глумится над Антигоной, заявляя, что не прольет ее крови, а заключит в подземелье, где она умрет естественной смертью. Он готов казнить вместе с Антигоной и ни в чем не повинную Исмену, и только осторожное вмешательство хора останавливает его (770 сл.). Прикрывая деспотический произвол принципиальными соображениями, он читает наставление о государственной мудрости сыну Гемону. Но эта твердость и принципиальность сохраняются у Креонта только до тех пор, пока он не сталкивается с другой силой. В разговоре с Тиресием он снова пытается выставить свои государственные принципы: ему мерещатся крамола, заговор и подкуп. Но угроза Тиресия близкой расплатой заставляет его одуматься и забыть о своем величии и принципах; он спешит похоронить останки Полиника и освободить Антигону. Но поздно. Удар за ударом падают на его голову — сначала смерть сына, потом смерть жены Эвридики. Креонт остается разбитым и одиноким в своем несчастье. Призрачное величие его пало, и остался слабый, беспомощный человек. Моральная победа оказывается на стороне Антигоны.
Нельзя не обратить внимания на то, что в конечной части «Семеро против Фив» Эсхила решение лишить Полиника погребения исходит не от Креонта, а от Совета, и таким образом отпадает вопрос о личной ответственности кого-либо. Софокл же, приписав это решение Креонту, тем самым перенес всю ответственность на него одного. Это и дало ему возможность в полном свете показать личную драму человека, что так характерно для творчества Софокла.
Креонт в «Эдипе в Колоне» обрисован уже самыми отвратительными чертами грубого тирана. Зато в «Царе Эдипе» он играет роль невинно заподозренного, а в конце не помнит обиды и благородно старается облегчить положение несчастного Эдипа. Только черты некоторой сухости напоминают Креонта из «Антигоны».
Глубокое сочувствие вызывает Деянира в «Трахинянках». Искренне преданная Гераклу, она продолжает его любить и после того, как узнала об его измене. У нее нет мысли о мщении: она хочет лишь вернуть утраченную любовь, и разве можно ее винить за то, что все повернулось наоборот? Слабая женщина, замкнутая в своем «гинекее», она живет воспоминаниями и узким кругозором окружающей среды и, веря в силу «приворотных» средств, в трудную минуту обращается к ним. Ее переживаний мы почти не видим, но страшный конец позволяет догадываться о глубине их.
Обаятельный образ девушки, благородной и нежной, прекрасной в своей женской слабости, представляет Исмена в «Антигоне». Если у нее нет силы и решительности сестры, то, принимая на себя вину за подвиг Антигоны (536 сл.), она поднимается до подлинной моральной высоты. Всего в одной сцене появляется в «Антигоне» жених героини Гемон, но образ его запоминается как тип настоящего афинского эфеба, каких любили изображать греческие художники. Вращаясь среди народа, он понял всю фальшь рассуждений отца и со всей скромностью, полагающейся его возрасту, пытается подсказать правильное решение отцу, но тот объясняет это влиянием женщины. О любви говорит только песня хора (7 81 — 8 0 0): Софокл еще не развивает таких тем. Но свою невысказанную любовь Гемон запечатлел смертью над трупом невесты.
Из второстепенных образов отметим образ Клитемнестры в «Электре». Она еще глумится над памятью убитого ею Агамемнона, но, измученная мыслью об ожидающем ее мщении Ореста, изливает всю злобу на Электру. Угрожающее сновидение отнимает у нее твердость. Оправдание ею убийства местью за жертвоприношение Ифигении решительно опровергнуто Электрой, и она не находит ничего лучшего, как обратиться к силе Эгисфа. Но вот она слышит о смерти Ореста. Материнское чувство на минуту вызывает у нее некоторую жалость, но тут же над скорбью торжествует радость избавления от страха мести. Это примиряет зрителя с ее ужасным концом. Самым гнусным злодеем показан Эгисф.
Образ Одиссея в «Аяксе» представляется двойственным: сначала он изображается хитрецом, который выслеживает действия противника, а под конец — благородной личностью, которая стоит выше личных счетов и умеет оценить благородство Аякса. В «Филоктете», наоборот, ему приданы черты хитрого интригана: он пользуется неопытностью и простодушием Неоптолема и делает его орудием своей интриги против Филоктета; однако в конце концов он терпит неудачу вследствие того, что честность не позволяет Неоптолему совершить подлость по отношению к Филоктету.
В характеристике действующих лиц в произведениях Софокла бросается в глаза стремление поэта придать им особенную яркость путем противопоставления и контрастов: сила воли и женская слабость — Антигона и Исмена, Электра и Хрисофемида; хитрость и простодушие — Одиссей и Неоптолем; властитель и подданная, судья и подсудимая — Креонт и Антигона. При таком сопоставлении отчетливее выступают характерные черты каждого образа. Поэт получает возможность заметнее показывать различия в оттенках и в деталях. Исмена, как и Антигона, понимает свой долг по отношению к брату, но не обладает достаточной смелостью и силой воли, а Хрисофемида соглашается даже подчиняться правителям («Электра», 394 — 401). В таком противопоставлении одного лица другому определяются индивидуальные свойства каждого, персонажи приобретают больше жизненности и силы, получают большую разносторонность.
Наконец, необходимо отметить у Софокла попытки введения некоторых бытовых черт и наделения простых людей психологией, типичной для их круга. Таков Дядька Ореста в «Электре», руководитель и бдительный страж его действий; отчасти подходит сюда и Нянька Деяниры в «Трахинянках». К образам бытовой комедии приближается Страж в «Антигоне», который с наивной откровенностью говорит о боязни за собственную жизнь (228, 327 — 332, 437 — 440). Таков и Вестник в «Трахинянках», который, желая выслужиться перед госпожой, спешит первым принести ей известие о возвращении Геракла (180—191), а потом раскрывает ей ложь в сообщении Лиха (346 — 348). Интересен в этом отношении и коринфский Вестник в «Царе Эдипе». Желая выслужиться перед Эдипом, он спешит сообщить ему весть об избрании его на престол в Коринфе, хотя никто его на это не уполномочивал (939 сл.). Он рассчитывает на награду (1005 сл.) и в дальнейшем подчеркивает, что именно он спас Эдипа от гибели, принеся в дом Полиба (1030).
Так эти мифологические герои выступают перед нами как живые, без всякой ходульности и трафаретности, яркие, полные жизни, понятные нам в своей жизненной правде и мужественной простоте, способные у всякого человека вызвать сочувствие. В этом их вечная прелесть и непреходящее значение.
8. ЯЗЫК СОФОКЛА
Язык Софокла отличается возвышенным характером, как это вообще свойственно греческой трагедии, но значительно проще, чем язык Эсхила. Он более приближается к разговорной речи, менее насыщен диалектными формами — эолизмами, ионизмами, архаизмами и гомеровскими формами; в хоровых частях по-прежнему преобладает искусственный дорийский диалект. Софокл не прибегает к таким смелым словообразованиям и сочетаниям слов, как Эсхил. Однако особенности трагического жанра не позволяют снижать язык до уровня обыденного. Плутарх назвал его стиль в высшей степени выразительным, или характерным ((ηϋικώτατον)[168], хорошо выражающим внутренние свойства (этос) людей.
Язык Софокла обладает большим богатством образных и фигуральных выражений. Так, смуты в государстве он сравнивает с бурей: «Боги, потрясши наше государство сильной бурей, поставили теперь его снова на правильный путь» («Антигона», 162 сл.); с бурей же сравнивает и душевную болезнь Аякса («Аякс», 206 сл.); часто образ болезни связан с расстройством домашних дел («Электра», 1070), особенно смутами в государстве: «Из-за твоего неразумия болеет государство» («Антигона», 1015). А Эдип заявляет собравшимся просителям: «Я знаю хорошо, что все вы болеете, и, хотя вы болеете, из вас нет никого, кто бы болел так, как я» («Царь Эдип», 60 сл.). Последнее сравнение интересно еще и тем, что в нем содержится двойной смысл — и мор физический и смутное состояние государства. А вот соединение нескольких образов в полных загадочности предвещаниях Тиресия: «Какая пристань, какое место Киферона вскоре не будет откликаться на твой крик, когда ты распознаешь, как неблагополучен был для дома тот гименей (свадебная песня), под звуки которого ты прибыл сюда после удачного плавания!» («Царь Эдип», 420 — 423). Тут имеется в виду, что в горах Киферона фиванский пастух передал коринфскому младенца Эдипа и что Эдип после многих трудностей прибыл — на горе себе и другим — благополучно в Фивы и отпраздновал там свой злосчастный брак. Эта образность языка живо воспроизводит эмоциональность говорящих.
Достижением Софокла является то, что он стал индивидуализировать речь своих героев, вносить в нее большое разнообразие. Язык Антигоны отличается краткостью, резкостью и категоричностью. Скупой на слова Аякс вдается в некоторую пространность, когда чувствует в себе полный надлом. Речь Креонта полна готовыми изречениями и правилами мудрости, когда он сознает свою силу и превосходство, но делается короткой и отрывистой, когда он чувствует, что теряет под собой почву. В «Аяксе» речи Агамемнона и Менелая, а отчасти и Эдипа в «Царе Эдипе» полны общих мест. Речь простых людей — Стража в «Антигоне», коринфского Вестника в «Царе Эдипе», Вестника в «Трахинянках» и т. п. — полна юмора, лукавства и наивного остроумия, свойственного людям этого круга.
Ввиду того что было увеличено число актеров и главное внимание было перенесено на изображение характеров, должен был расшириться и объем диалогических частей. Однако, несмотря на это, разговор между тремя все еще остается редкостью. А монолог в полном значении этого слова весьма огранич