Во многих трагедиях Эврипид изображает действия богов совершенно противоречащими нравственности. Так, Афродита губит Ипполита и Федру из чувства мелкой личной злобы; Гера насылает безумие на Геракла по своему произволу. Ее преследования дают основание отцу Геракла, Амфитриону, обвинять Зевса в том, что он не препятствует гибели от коварства Геры семьи своего сына («Геракл», 339 — 347). Аполлон обольстил царевну Креусу и вынудил ее подкинуть родившегося ребенка («Ион», 10 — 21), а потом стыдится признаться перед сыном в своем грехе (1557 сл.).
Эврипид многократно подчеркивает, что боги ничуть не лучше, а иногда и хуже людей. Геракл, увидев, что невольно сделался убийцей семьи, в ответ на утешения Тезея говорит («Геракл», 1341 — 1346):
... Я не верил и не верю.
Чтоб бог вкушал запретного плода,
Чтоб на руках у бога были узы
И бог один повелевал другим.
Нет, божество само себе довлеет:
Все это — бредни детские певцов.
{Перевод И. Ф. Анненского)
Ифигения как жрица, которая должна приносить в жертву Артемиде греческих пленников, возмущается, как богиня может требовать таких жертв, и приходит к мысли, что это — выдумки самих людей («Ифигения в Тавриде», 380—391). Подводя итоги своим горестным размышлениям, Эврипид в одной из не дошедших до нас трагедий говорит: «Коль боги что позорное творят, они не боги» (фр. 292, 7).
Необходимо отметить жестокие нападки Эврипида на жрецов, которые, восседая на пророческих престолах и как будто возвещая волю богов, в действительности обманывают людей (фр. 795). Хитрости и обманы жрецов наглядно показаны в «Ионе», где герой в качестве храмового служки выведывает у пришедших к оракулу вопросы, с которыми они хотят обратиться, и в «Ифигении в Тавриде», где героиня, пользуясь своим жреческим положением, обманывает царя рассказом о мнимом чуде со статуей богини и таким образом устраивает побег.
Но, должно быть, эти радикальные суждения, требовавшие разрыва с общей религиозной, традицией, с усвоенными с детства верованиями, давались поэту нелегко и стоили долгих, мучительных переживаний. Таким стоном наболевшей души звучит песня хора в «Ипполите» (1102-1110):
Если о силе богов мне на сердце раздумье приходит,
Сразу стихает тревога,
Но и надежда таинственный промысл постигнуть
Падает, как посмотрю на судьбы и деяния смертных:
Вечно во всем перемены,
Много превратностей всяких
Жизнь человеку приносит.
Возникал вопрос: как надо понимать трагедию «Вакханки», где в прекрасном виде, как нечто чудесное и святое, представлена религия Диониса? Некоторые ученые готовы были видеть в этой трагедии отречение поэта от его прежних радикальных взглядов. Однако такие рассуждения надо признать ошибочными. Не говоря о том, что одновременно поставленная трагедия «Ифигения в Авлиде» не содержит никаких признаков отречения, в «Вакханках» сам Дионис, доводящий безумных женщин до ужасного злодеяния, ничем не лучше богов, изображенных в других трагедиях, и в уста Вестника вкладывается критическое замечание: «В страстях богам не подобает равняться со смертными» (1348). Кажущаяся идеализация культа с чудесными каринами природы, открывающей верующим свои дары, не имеет ничего общего с традиционным культом, а является откликом распространенного в современной Эврипиду философии прославления природы. Такое же значение имеет повторяющееся в песнях хора прославление сердечной простоты в противоположность человеческому высокомерию и суемудрию (395 сл.). А речь Тиресия, прославляющая религию Диониса как какое-то начало природы, резко противоречит традиционному мифу, согласно которому Дионис был одним из новых богов. Во всем этом скорее всего надо видеть романтический мотив, вытекающий из современных общественных настроений.
Но если в творчестве Эврипида мы находим суровую критику религиозной традиции, то было бы ошибочным считать его атеистом. Отказавшись от общепринятых положений народной религии, он на основе своих философских воззрений создает круг новых религиозных понятий. Интересна в этом отношении молитва, влагаемая в уста Гекубы в «Троянках» (884 — 888):
Земли носитель, на земле сидящий,
О, кто б ты ни был неисповедимый, —
О Зевс! — природы ль ты закон, иль разум
Людей, — молюсь тебе. Путем бесшумным
Грядешь ты, все дела ведя по правде.
Ясно, что такое обращение не имеет ничего общего с народной релиией И является созданием философскоймысли.
В мировоззрении Эврипида нередко проглядывают черты пессимизма и мировой скорби. «Реки священные вспять потекли; правда и все вообще повернулось», — говорит хор в «Медее» (410 сл.), и этим характеризуется общий моральный упадок. Противоречие между идеалом и действительностью нередко вызывает у поэта мечты о том, чтобы уйти куда-то в лучшее место (например, «Ипполит», 732 — 775), мечты о переустройстве всего мира, об уничтожении лжи и неправды («Медея», 516 — 519), о другом способе рождения детей — без женщин («Ипполит», 616 — 624; «Медея», 573 сл.), о необходимости двух разных языков — справедливого и лживого («Ипполит», 925 — 931) и т. д. Встречаются даже рассуждения, что для человека лучше всего было бы вовсе не родиться на свет или что жизнь есть смерть (фр. 908, 833, 638), и т. д. Однако он все же верит в силу свободной личности и в образах своих героев рисует действие свободной воли В высшей степени показательны примеры самопожертвования героев. Алкестида добровольно умирает, и ее жертва имеет тем большее значение, что она понимает ценность жизни. «Нет ничего более ценного, чем жизнь», — говорит она (301). С полным сознанием этого умирают Ифигения, Макария, Поликсена, Менекей И др.
5. ОБЩИЙ ХАРАКТЕР ТВОРЧЕСТВА ЭВРИПИДА
Эврипид, как младший из числа знаменитых греческих трагиков, в начале своей деятельности застал драматическую и театральную технику вполне установившейся. Необходимые средства были выработаны, и государство не допускало сколько-нибудь существенных отступлений от заведенного порядка. Это, с одной стороны, упрощало, но, с другой — осложняло работу, так как, повторяя тематику и формы, уже использованные предшественниками, продолжателю необходимо было вносить в них что-нибудь новое и оригинальное. Этими историческими условиями в значительной степени определяется характер творчества Эврипида.
Хор был исконным и обязательным элементом драмы, но поскольку интерес все более переносился с лирической части на драматическую, значение хора стало падать. У Эврипида он часто остается по традиции, сохраняя только отдаленную связь с действием, почти перестает быть действующим лицом, как справедливо отмечал уже Аристотель[173]. Присутствие хора иногда становится даже помехой действию, так как он оказывается ненужным свидетелем. Зная о действиях или намерениях героя, хор должен все это скрывать или же своим присутствием стеснять откровенные высказывания действующих лиц Обычно такая возможность игнорируется поэтом. Как исключение отметим, что в «Ифигении в Тавриде» царь Фоант грозит расправиться с женщинами хора за то, что они своим молчанием покрывали хитрость Ифигении (1431 — 1434). Медея просит хор молчать и не мешать ей, что бы она ни стала делать («Медея», 259 — 263), и действительно, он ничего не предпринимает, когда она убивает детей. В «Ипполите» хор не мешает Федре покончить самоубийством И не раскрывает клевету на пасынка. В «Электре» и в «Елене» хор покрывает молчанием заговор против властителей[174]. Часто песни хора служат только общим фоном разыгрывающегося действия или его истолкованием, а иногда превращаются просто как бы в музыкальные антракты. Таково прославление Афин в «Медее» (824 — 845), напутствие уезжающей из Египта Елене («Елена», 1451 — 1511), сказка о златорунном баране в «Электре» (699—746) и т. п. Замечательна своим глубоким лиризмом грусть об ушедшей молодости и о тяжести наступающей старости в «Геракле» (637 — 700): «Юность мила мне; бременем более тяжким, чем утесы Этны, лежит на моей голове старость, покрывшая тьмою свет моих очей...» И далее тут говорится: «Не перестану я соединять харит с музами — в этот сладчайший союз. Не хотел бы я жить лишенным муз; но да буду всегда увенчиваем венками». Последние слова явно имеют в виду не старцев хора, а самого поэта. Так нередко хор становится носителем мыслей автора.
Оторванность песен хора от действия трагедии получила особое значение в IV в. и позднее, когда, по материальным соображениям, стало затруднительно пользоваться хором. Преимуществом трагедий Эврипида и стало то, что их можно было ставить без хора. Вместе с тем такие песни, обособленные от действия драмы, помогали поэту высказывать свои собственные мысли и настроения. Но если хор потерял свое значение, то тем большее внимание было обращено на действующих лиц, и Эврипид был первым драматургом, который стал изображать человеческие страсти, острые психологические переживания, болезненные состояния, душевный надлом и т. п. Подобно своим предшественникам, он пользовался мифологическими сюжетами, но обращался с ними весьма свободно, часто переделывал их. Это видно, например, в «Электре», где введен совершенно оригинальный мотив фиктивного брака героини с крестьянином. В «Медее» героиня сама убивает детей, тогда как по мифу детей убили жители Коринфа, мстя за убийство Медеей царя и царевны.
По своей композиции трагедии Эврипида очень разнообразны. Некоторые из них, как «Медея», «Ипполит», отличаются единством действия; в других действие осложняется вплетением посторонних мотивов. В «Геракле» выделяются три части: сначала показывается несчастное положение семьи героя, затем возвращение его и спасение семьи, наконец, безумие его и гибель жены и детей с последующей сценой отчаяния. В «Вакханках» сначала представлено преследование нового культа, потом поворот, сопровождающийся безумием и ужасной гибелью Пенфея; к этому присоединяется жестокое моральное наказание Агавы, когда она сознает, что убила собственного сына. В «Гекубе» в