Глава 9Письменные источники по истории и культуре периода Нара
Период Нара является первым в истории Японии, для которого существует сравнительно удовлетворительная источниковедческая база: материалы официальной хроники «Сёку нихонги» дополняются данными законодательных сводов, комментариями и дополнениями к ним, описаниями провинций «Фудоки», материалами эпиграфики, различными документами текущего делопроизводства, генеалогическими списками «Синсэн сёдзироку», буддийскими сочинениями, поэтическими антологиями, археологическими свидетельствами и другими источниками информации.
Хроника «Сёку нихонги». «Сёку нихонги» («Продолжение анналов Японии», 797 г.) охватывает период с 697 по 791 г. Хроника составлялась в три этапа. Окончательный вид ей придали Фудзивара-но Цугутада (727–796) и Сугано-но Мамити (741–814).
Поскольку освоение письменной культурой времени мифа могло уже считаться к этому времени более или менее законченным и легитимность правящей династии была обоснована, то на смену мифологическо-летописным сводам приходит погодная хроника. По отношению к ней уже невозможно говорить о жанровой синкретичности прежних сводов. Историческая мысль окончательно выделяется в качестве самостоятельного жанра словесности. В «Сёку нихонги» мы уже почти не встречаем ярких («художественных») описаний характеров и поступков — им на смену приходит сухое изложение хрониста. Если «Кодзики» и «Нихон сёки» оказали серьезное влияние на все жанры словесности (поэзию, прозу и историографию), то непосредственное влияние «Сёку нихонги» ограничивается по преимуществу собственно исторической мыслью. В свою очередь и сама хроника «Сёку нихонги» испытывает влияние других жанров словесности в весьма малой степени.
В «Сёку нихонги» хронология (с точностью до дня) оказывается основным структурирующим принципом построения текста. Если для «Кодзики» и «Нихон сёки» одним из приоритетных начал можно считать нарративность (отдельные сообщении тяготеют к законченности сюжетов, и под одной датой редко помещаются разнохарактерные сведения, что, в частности, позволяет говорить о псевдохронологии сводов), то теперь в отчете за день может помещаться самая разнообразная информации, приращиваемая с течением времени. Событие предстает не как законченная данность, а как процесс.
Последовательное применение получают девизы правления, в соответствии с которыми и осуществляются датировки. Правитель считался «хозяином» времени. Такое понимание предполагало, что со смертью «императора» новая эра правления могла начинаться лишь с наступлением следующего после смерти года. У каждого отрезка времени мог быть только один «хозяин» — и им считался сам государь.
Показательно, что несколько позже, в конце Хэйан — начале Камакура, вместе с распространением буддийских по своему происхождению эсхатологических представлений наступление «конца времени» («конец Закона Будды» — маппо) стало связываться с истечением правления сотого императора в большей мере, нежели чем с конкретным годом, исчисленным в соответствии с буддийской эсхатологической концепцией. В настоящее время, однако, на троне находится уже 125-й (согласно официальной историографии) по счету император — Акихито.
История (хроника как жанр словесности) окончательно осознает свою связь с хронометрируемым временем, причем «плотность» его наполнения событиями значительно возрастает. «Нихон сёки» (не говоря уже о «Кодзики») обходит молчанием годы, а в «Сёку нихонги» мало месяцев, на которые не приходится хотя бы одно сообщение (обычно их несколько). Тридцать свитков «Нихон сёки» описывают события с доисторических времен до 697 г., один свиток «Сёку нихонги» охватывает в среднем период в 2 года 3 месяца. И это неудивительно, ибо записи хроники велись одновременно с происходящими событиями, а не фиксировались позднее. Позднее совершался лишь отбор наиболее важных сообщений из всего объема накопленной информации.
Совершенствовалась и «технология» летописания. Для «Нихон сёки» срок написания составил тридцать девять лет, для «Сёку нихонги» — только шесть. Общим свойством хроник является то, что они были рассчитаны не на современников событий, а на их потомков. Именно в их сознании должна была сложиться модель прошлого, которую конструировали составители хроник.
Задача по составлению хроник возлагалась на архивный отдел Министерства центра. Таким образом, данные собирались и представлялись специально уполномоченным на это государственным учреждением (т. е. чиновниками, за плечами которых было более или менее единообразное обучение в школе, что гарантировало общий фонд культурной памяти). Это минимизировало использование разнородных источников (что свойственно более ранней традиции) и вносило определенный вклад в формирование специфической чиновничьей культуры, контуры которой все более не совпадают с культурой народной.
Детализация описания сопровождалась сокращением пространства (социального и физического), охватываемого повествованием хроники. Для того чтобы попасть на ее страницы, нужно было обладать рангом не ниже пятого (или же совершить что-нибудь действительно выходящее за рамки привычного). Правитель и его непосредственное окружение (среди которого на первый план к концу периода выступила северная ветвь рода Фудзивара) по-прежнему остаются главными объектами описания хронистов. Но если раньше императору придавалась функция движения, в связи с чем повествование охватывало обширную территорию, то теперь, особенно после основания постоянной столицы Нара, император и его ближайшее окружение находятся по преимуществу в сакральном центре — дворце. В связи с этим основные события, фиксируемые хроникой, тоже происходят в столице. При этом император реализует в основном речевую сторону (провозглашение указов) своей ритуальной роли. Примером могут послужить события, которые разделяет около ста лет. Правительница VII в. Саймэй сама вместе с наследным принцем отправляется в Киби и Иё, чтобы готовить военную экспедицию на Корейский полуостров (для восстановления режима Пэкче), в то время как в 60-х гг. VIII в. поход против Силла готовится с помощью чиновничьего аппарата и ни о каких личных «инспекциях» императора Дзюнин не может идти и речи. Продолжение и создание новых генеалогических связей по-прежнему занимают выдающееся место в жизни императора, чем и обусловлено столь большое значение, уделяемое «матримониальным» записям, предшествующим изложению событий, случившихся в правление того или иного государя. Такая трактовка генеалогии нарушает хронологический порядок изложения и несвойственна китайским прототипам японских хроник.
Следует заметить, что, заимствовав многие формальные особенности ведения хроник, японцы обошли вниманием важнейшие особенности китайского исторического мышления. Как уже говорилось в главе, посвященной письменным источникам по истории ранней Японии, в первую очередь это относится к игнорированию концепции, известной как «мандат Неба», концепции, предполагающей возможность смены неправедного правителя или династии. Несмотря на увеличивающуюся сферу применения культурой этических оценок, император (и даже не столько конкретный император, сколько вся династия) оставался фигурой сакральной и практически выведенной за пределы этой этической шкалы. Если китайские хроники в конце каждого правления имели обыкновение давать более или менее «сбалансированную» оценку деятельности каждого императора, то японские или отказываются от такой оценки, или же ограничиваются перечислением его достоинств.
Необходимо также отметить, что стимулы к составлению хроник в Китае и Японии также были различны. В Китае хроники составлялись уже при новой династии, получившей «мандат Неба» вместо династии старой, его утратившей. В Японии же мотивы составления не имеют к этому отношения, поскольку она не знала смены династий. Составление «Нихон сёки» имеет своим побудительным мотивом легитимизацию правящей династии, создание общегосударственной идеологии, а также желание выглядеть «цивилизованным» государством в глазах Китая и Кореи. Что касается «Сёку нихонги», то период, охватываемый этой хроникой, отличается большей политической стабильностью по сравнению с временем, описываемым в «Нихон сёки» (разумеется, с определенными оговорками: эпоха Нара знает немало придворных заговоров и интриг, которые, однако, не были направлены на подрыв кардинальных основ существующего положения вещей). К тому же к этому времени уже была сформирована одна из доминант японского менталитета — установка прежде всего на преемственность. В связи с этим основной идеологической задачей «Сёку нихонги» было формирование такого образа прошлого, который бы эту установку подтверждал.
При этом необходимо отметить, что японцы прекрасно отдавали себе отчет в том, как были устроены китайские исторические сочинения. В донесении 769 г., направленном ко двору из Дадзайфу (Главное управление по делам округа Сайкайдо:, располагалось на острове Кюсю) сообщалось, что, несмотря на большое число учащихся, там имеются только экземпляры «Пятикнижия», однако отсутствуют хорошие копии «Исторических записок», «Истории Хань» и «Истории поздней Хань», что создаст неудобства для студентов. В связи с этим обращением испрашиваемые (а также некоторые другие — «История троецарствия», «История династии Цинь») исторические сочинения были незамедлительно высланы, что свидетельствует о налаженной работе по переписке произведений китайской исторической мысли. В реестре книг, ввезенных в Японию к IX в. из Китая и уцелевших после пожара («Нихонкоку кэндзайсё мокуроку»), содержится более двухсот названий (4200 свитков) исторических сочинений.
Если оценивать достоверность сообщаемой «Сёку нихонги» информации, то ее следует признать весьма надежной. С развитием исторической археологии мы получаем все больше и больше доказательств, свидетельствующих в пользу этого заключения. Мы можем говорить о сознательном ограничении мира, изображаемого хронистами, о его моделировании, но огульное заключение о преднамеренном искажении исторического процесса было бы сильным преувеличением. Подтверждением могут служить хотя бы записи о знаменитом монахе этого времени — Гё:ги (668–748). Первая запись «Сёку нихонги» (указ 717 г.) описывает его как «жалкого монаха», который своими ложными проповедями обманывает толпы доверившихся ему людей. В следующей записи он уже именуется «учителем дхармы Гё:ги», некоторым последователям которого разрешается принять монашество. А в записи 745 г. сообщается, что он был назначен