Далеко не случайно поэтому, что спорадические попытки японцев к пространственной экспансии всегда заканчивались неудачей. Так было в VII в., когда японский экспедиционный корпус потерпел жестокое поражение на Корейском полуострове. Так было и тысячелетие спустя: храбрые японские воины оказались бессильны, попав в мир с другими пространственными и культурными измерениями, когда экспедиция Тоётоми Хидэёси (1536–1598), вынашивавшего планы посадить на китайский престол японского императора, вела боевые действия в Корее.
«О! Эта страна большая! Я б сказал, что она намного больше Японии» (один из соратников Хидэёси во время пребывания экспедиционного корпуса в Корее).
Крупнейший стратегический провал ждал Японию и при вступлении ее во Вторую мировую войну, когда было принято фатальное решение о нападении на Перл-Харбор. И это в то время, когда японская армия прочно увязла в необъятном Китае. И дело здесь не в природной «глупости» руководства страны, а в его в буквальном смысле этого слова «недальновидности», т. е. культурно обусловленной неспособности оперировать невиданными до сих пор геополитическими масштабами.
Ограниченность мира, в котором реально обитали японцы, привела к тому, что их достижения, признанные всем миром, связаны прежде всего с малыми формами (включая и плоды современного научно-технического прогресса), требующими точного глазомера, умения оперировать в малом пространстве, приводить его в высокоупорядоченное состояние. Легкость, с которой японцы овладели цивилизационными достижениями Запада, обусловлена, среди прочего, и тем, что процедура тотального измерения (с которой начиная с нового времени тот связал свое благополучие) была освоена японцами очень давно и прочно, что, в частности, находит выражение в крайне разработанной шкале измерений с удивительно малой для донаучного общества ценой деления. Давнее и воплощенное в каждодневной деятельности стремление к точности и порождает известный всему миру перфекционизм японцев.
«Детское личико, нарисованное на дыне… Трогательно-милы куколки из бумаги, которыми играют девочки. Сорвешь в пруду маленький листок лотоса и залюбуешься им! А мелкие листики мальвы! Вообще, все маленькое трогает своей прелестью» (Сэй-сёнагон, «Записки у изголовья», начало XI в., пер. В.Н. Марковой).
Наивысшие достижения в миниатюрном письме принадлежат Ёсида Годо: 600 иероглифов на зернышке риса, 160 — на кунжутном семени, 3000 — на соевом бобе. В Японии есть Музей микроискусства, где собрано около 20 тысяч образцов миниатюрного письма, для рассмотрения которого требуется по меньшей мере лупа.
Говоря о взаимосвязанности природных условий и историко-культурного процесса, мы совсем не имеем в виду, что этот процесс является жестко детерминированным. Эта взаимосвязанность задает лишь основные параметры, в рамках которых проявляются собственные закономерности социально-исторического и культурного развития. Кроме того, фактор исторической случайности также имеет огромное значение. Причудливое сцепление закономерного и случайного и образует реальный исторический процесс, изложению которого в древности и посвящена эта книга.
Раздел IДоисторическая Япония
Глава 1Общее состояние японской археологии
Переходя к изложению материала, относящегося к доисторической (археологической) эпохе, следует сделать несколько предварительных замечаний. Японцы всегда интересовались собственными древностями (подтверждением этому может служить хотя бы обилие исторических сочинений, продуцировавшихся этой культурой, по крайней мере, в VIII в.). Этот интерес проявлялся достаточно рано и по отношению к артефактам, являвшимся предметами коллекционирования.
Однако сколько-нибудь систематическое изучение и коллекционирование древних артефактов начинается только в период сёгуната Токугава. До этого времени японские знатоки древностей основное внимание уделяли все-таки анализу сообщений, которые содержались в письменных текстах, или интересовались тем, что мы сегодня называем исторической археологией, в орбиту которой традиционно входили дворцы императора и знати, а также буддийские храмы.
Первые попытки систематического изучения древних курганов относятся ко времени сёгуната Токугава: крупный феодал из княжества Мито (префектура Ибараки) по имени Токугава Мицукуни (1628–1700) в 1692 г. провел раскопки одного из курганов и сделал его обмеры (после этого он восстановил сооружение). В период Токугава был также составлен список и проведены обмеры около двухсот захоронений курганного типа в Фукусато (префектура Окаяма). Появились и ученые трактаты, посвященные курганам (Сайто: Саданори, 1774–1830, Яно Кадзусада, 1794–1879). Гамо: Кумпэй (1768–1813) попытался дать типологию эволюции курганов, исходя из их формы. Аояги Танэнобу (1766–1835) исследовал погребальные керамические сосуды и инвентарь захоронений в провинции Тикудзэн (префектура Фукуока). Камэи Ниммэй (1743–1814) предположил, что обнаруженная в 1784 г. золотая печать является тем самым врученным в 57 г. н. э. китайским императором местному японскому правителю знаком инвеституры, о котором сообщается в китайской хронике «Хоухань-шу» (424 г.).
Первым из европейцев, кто познакомил Запад с японскими артефактами древности в своем труде «Ниппон», был немецкий врач Филипп Франц фон Зибольд (1796–1866), получивший доступ к коллекции ботаника Ито: Кэйсукэ (1803–1901) во время своего пребывания в Японии (1823–1828) в качестве врача голландской миссии в Дэсима.
Однако внедрение современных (западных) методов археологических исследований на профессиональной основе началось только после Мэйдзи. Оно связано с именами таких ученых, как американский биолог Э. Морс (Е.D. Morse, 1835–1925), англичанин В. Гоулэнд (W. Gowland, 1842–1922) и др.
Пионером японской археологии по справедливости считается Э. Морс. Прибывший в Японию в 1877 г. для исследования моллюсков, он обнаружил в О:мори вблизи Токио доисторическую «раковинную кучу» (shell midden, японская калька — кайдзука), похожую на ту, что он раскопал ранее в Новой Англии. Получив преподавательскую должность в Токийском университете, Морс провел раскопки в О:мори и посетил со своими студентами множество других стоянок. Часть учеников Э. Морса после его отъезда самостоятельно продолжала археологические изыскания.
В. Гоулэнд, связанный по своим служебным обязанностям с Монетным двором в Осака, обследовал ряд курганных погребений в районе Осака-Нара во время своего пребывания в Японии в 1872–1888 гг. Его детальные описания и рисунки оказали большое влияние на японских археологов. Именно с его именем связывают ныне начало по-настоящему научного изучения курганного периода.
В 1896 г. было организовано Археологическое общество Японии. Формирование современной археологической школы в Японии можно отнести к началу XX в. Первый учебный курс по археологии был прочитан в 1909 г. в университете Киото.
В настоящее время работа археологов вызывает интерес не только среди профессионалов. Она имеет и огромный общественный резонанс. Совершенно обычным является то, что сообщения о новых находках выносятся на первые полосы газет, обсуждаются в качестве важнейших событий на телевидении. Помимо общепочтительного отношения японцев к собственной истории вообще, это объясняется и все еще продолжающимся поиском средств этнической самоидентификации, в процессе которого историческим и, в особенности, археологическим исследованиям массовым сознанием отводится в настоящее время первостепенная роль (в 1970-80-х гг. эту роль играли этнографические исследования и наблюдения иностранцев над особенностями японской культуры, образа жизни, национального характера).
В случае особенно замечательных находок территория признается археологическим заповедником и становится «музеем под открытым небом». И такие музеи пользуются настоящей популярностью у простых японских граждан.
Хороший пример являют собой раскопки поселения Ёсиногари в префектуре Сага (остров Кюсю). Это поселение было обнаружено в 1982 г. на территории, предназначавшейся для постройки технопарка. К 1986 г. стало понятно, что на этом месте располагалось крупное поселение, датируемое I–III вв. н. э. За три года полномасштабных раскопок выяснилось, что эго было крупнейшее из обнаруженных до этого времени поселений эпохи яёй: около 350 жилищ и 2000 могил. Под давлением общественности и местных властей территория поселения площадью в 30 га была объявлена заповедником. К началу 1995 г. билеты на его посещение приобрели 8 миллионов человек!
Такие археологические заповедники разбросаны по всей стране. При тесноте, в которой проходит жизнь японцев, выделение таких территорий под немыслимые древности является нагляднейшим свидетельством, что эти древности зачем-то японцам нужны.
При этом следует иметь в виду, что японские археологические памятники — это не римские руины и не египетские пирамиды. Поскольку основным строительным материалом в Японии всегда было дерево, то никаких толп туристов со всего света эти музеи-заповедники обеспечить не могут, хотя у человека «понимающего», организация музейного дела в этих заповедниках вызывает восхищение. Но, несмотря на равнодушие иностранцев, сами японцы посещают заповедники с отменной охотой.
По-настоящему широкие археологические исследования начались в Японии непосредственно после окончания войны. Отчасти это было связано с тем обстоятельством, что только в это время был обеспечен доступ археологов ко многим памятникам и стала возможной свободная от идеологической заданности их интерпретация. Однако получаемый на работу археологов отклик свидетельствует в первую очередь об общественных потребностях в разысканиях такого рода.
Это связано с тем, что в результате поражения во Второй мировой войне и последовавшего за ним крушения всей идеологической модели, строившейся вокруг «священной» фигуры императора, остро ощущалась потребность в чем-то другом. Для очень многих людей публичное признание императором Хирохито (Сёва) своей человеческой, а не божественной природы явилось экзистенциональным крушением. Отсюда — идеологический разброд нации, сопровождавшийся болезненным поиском общественного согласия относительно того, что является для страны наиболее важным и значимым. В это время получают широкое распространение коммунистические и социалистические идеи, появляется громадное количество самых немыслимых «новых религий». Мучительный поиск «новой» модели национального сознания включал в себя и вполне бессознательное обращение к прошлому. И в этом процессе не было ничего нового ни