Во-первых, двор Ямато желал подчеркнуть, что отныне Китай имеет дело с обновленной страной, жизнь в которой устроена на цивилизованный манер (напомним, что непосредственно перед визитом японского посольства был введен в действие законодательный свод «Тайхо: рицурё:»). Само новое название — «Присолнечная» (т. е. лежащая на востоке) страна — явно корреспондировало (как своим двухсоставным иероглифическим обозначением, так и принципом названия, исходящим из положения в пространстве) с самоназванием Китая — «Срединная страна» (яп. Тю:гоку), т. е. в акте переименовании содержался «интернационализирующий» элемент.
Во-вторых, сам акт переименования государства был призван подчеркнуть самостоятельность страны и ее независимость от Китая, поскольку те страны, правители которых получали инвеституру при дворе китайского императора, не имели права ни на введение собственного законодательства (скажем, Силла такого законодательства не имела), ни на использование собственных девизов правления, ни на несанкционированное изменение названия страны. Танский двор был вынужден согласиться с этим, хотя Япония, вероятно, и обязалась приносить дань раз в двадцать лет.
И в-третьих, процесс упрочения позиций правящего рода в его ритуально-магической функции привел к повышению статуса его прародительницы — богини солнца Аматэрасу («светящая с неба» или «освещающая небо»), в связи с чем вся солярная семантика (включая пространственную) приобретала особое значение. Достаточно отметить, что престолонаследник именовался «сыном солнца, сияющего высоко» (такатэрасу хи-но мико), а сам акт восхождения на престол описывался как «наследование небесному солнцу» (амацу хицуги). Согласно предположению Ёсида Такаси, название Нихон является фамилией правящего рода, принятой им в это время. По мнению Ёсида Такаси, эта фамилия представляет собой сокращение ритуальной формулы «страна, где восходит солнце, управляемая сыном солнца» (хи-но мико-но сирасу хи-но дэ-но куни).
Согласно «Нихон сёки», легендарный первоимператор Дзимму так объясняет постигшее его временное поражение при покорении восточных земель: «Я — дитя Небесных богов, а сражаюсь с врагом, обратившись к солнцу. Это противоречит Пути Неба. Лучше я повернусь и отступлю, покажу, что я слаб, восславлю богов Неба, богов Земли, со спины мне божество Солнца силу придаст, буду нападать, на собственную тень ступая. Тогда, и не обагряя меч кровью, я непременно одержу победу над врагом» (пер. Л.М. Ермаковой).
Ни в буддизме, ни в китайской религиозно-философской традиции восток не имеет того значения, которое он приобрел в Японии. Как свидетельствует вышеприведенный мифологический эпизод, для японской традиции характерно понимание восточного, солнечного направления как несчастливого, сулящего поражение, если быть обращенным к нему лицом. Вполне возможно, что это была одна из причин, по которой правители Японии пожелали «заложить» эту магическую мину под Китай и Корею: ведь чтобы «увидеть» Японию с континента, следовало обратиться лицом к востоку.
Провокационный характер нового названия страны косвенно явствует и из записи китайской хроники «Суй-шу», в которой сообщается, в какое негодование пришел китайский император при получении послания Суйко, в котором Ямато ассоциирует себя с востоком («Сын Неба страны, где восходит солнце, обращается с посланием к Сыну Неба страны, где солнце заходит»). Обычно в этом эпизоде видят только уравнивание статуса правителей Китая и Японии, но нам представляется, что гнев китайского императора мог быть вызван и тем, что данная формулировка игнорирует «срединное» положение Китая в геополитической модели мира.
Иллюстрация 38. Корона императора с изображением солнца.
Попытки повышения дипломатического статуса Ямато продолжаются на всем протяжении VII в. Целью походов против эмиси, проведение которых активизируется в пореформенное время, было не только увеличение территории, подконтрольной государю Ямато. Плененных эмиси брали с собой даже во время визитов ко двору китайского императора. Уже в это время четко проявляется желание японцев создать свою мини-империю на китайский манер. Одним из свойств такой геополитической модели была окруженность центра (Ямато) варварскими племенами, которые признают зависимость от «метрополии» и приносят ей регулярную дань.
Чрезвычайно показательным в этом отношении было посольство 659 г., когда ко двору танского императора были доставлены мужчина и женщина из числа эмиси. На расспросы императора посланники отвечали, что эмиси живут на северо-востоке страны, не занимаются земледелием («они едят мясо и живут этим») и не строят домов (последнее, конечно же, расходилось с действительностью). Целью такой характеристики эмиси была демонстрация того, что власть благодетельного государя Ямато распространяется даже на самых диких варваров.
Таким образом, вместе с приобретением страной другого названия в начале VIII в. Японией был сделан важный шаг в процессе становления самоидентификации государственной, что создавало в дальнейшем предпосылки и для самоидентификации этнической.
На практике оба названия Японии длительное время сосуществовали (и даже сосуществуют ныне) параллельно, и двум иероглифам «ни» и «хон» зачастую приписывалось чтение «Ямато». Тем не менее, поскольку сфера употребления термина «Нихон» имела тенденцию к расширению, в своем дальнейшем изложении мы будем использовать слово «Япония» (пришло в русский язык из португальского через немецкий или французский). Что касается обитателей архипелага, то следует иметь в виду, что еще в VIII в. корейская летопись «Самгук саги» называет обитателей архипелага «людьми Ва», а первое именование их как «японцев» (нихондзин — «люди Нихон») впервые встречается намного позднее в литературном памятнике рубежа XII–XIII вв. «Удзи сюи моногатари», где корейцы из Силла называют так человека, приплывшего туда из Японии. Начало широкого бытования термина нихондзин в среде самих японцев относится только к периоду Мэйдзи. Видимо, только начиная с этого времени можно говорить о реальном формировании японского этнического самосознания.
Кроме того, следует иметь в виду, что Япония попыталась построить выработанную Китаем геополитическую модель мира, поместив себя в ее центре. Поэтому-то японские хронисты также использовали термин «срединная страна» по отношению к Японии. Эта «срединная страна» должна быть окружена «бескультурными» странами и народами. Среди них существовало несколько градаций. Сам Китай при этом именовался «великой страной Тан» и попадал в категорию «соседней страны» (не имеет обязанностей по принесению дани), в то время как Силла и Бохай относились к «дальним соседям», обязанным приносить дань. Ни те ни другие не находились под благодетельным влиянием государя, но имели возможность «вернуться» к нему. Поэтому переселенцев в Японию именовали кикадзин, т. е. «вернувшиеся к культурности».
Категории «соседей» были неприменимы к окраинным обитателям Японского архипелага (хаято на юге Кюсю и эмиси). Хотя они номинально и проживали на территории, находящейся под цивилизующим влиянием японского правителя, а также приносили ему дань и формально входили в состав податного населения, они (в противоречие с китайской геополитической моделью) считались «варварами». Хаято относились к «южным варварам», а эмиси — к «восточным» (обитатели той части северного Хонсю, которая обращена к Тихому океану) и «северным» (побережье Японского моря). Поэтому по отношению к ним и были возможны меры силового воздействия (посылка войск). Особенно настойчиво эта силовая политика проводилась на севере Хонсю.
Данная модель определяла совершенно различную внешнюю политику Японии по отношению к различным регионам. Хотя Танская империя и попадала в разряд стран, не подверженных «цивилизующему» влиянию тэнно:, но Япония приносила ей дань. В то же самое время Японии (Ямато) еще в VII в. удалось добиться особого статуса в отношениях с Китаем — ее послы являлись ко двору китайского императора, но не каждый год, как то были обязаны делать государства Корейского полуострова. Что же до Силла и Бохай, то Япония считала их своими данниками. Поэтому-то японская правящая элита с таким вниманием следила за развитием событий на Корейском полуострове, и вопрос о посылке туда войск обсуждался в VIII в. по меньшей мере дважды.
В VIII в. происходит стабилизация всей политической системы управления, во главе которой стоял правящий род. Несмотря на многочисленные придворные интриги, эффективность работы государственного и репрессивного аппаратов в VIII в. не вызывает сомнений. В системе государственной идеологии кодифицируется и место синтоизма (в непосредственной временной перспективе его роль имеет явную тенденцию к увеличению). Это находит свое отражение как в законодательных сводах (где формулируется список общегосударственных синтоистских ритуалов и правила их проведения), так и в нарративных памятниках — мифологическо-летописных сводах «Кодзики» и «Нихон сёки».
Иллюстрация 39. Типы синтоистских святилищ.
Аматэрасу отныне прочно занимает главное место в синтоистском пантеоне, существенно повышается и статус ее святилища в Исэ (следует, однако, иметь в виду, что роль «императора» как основной «несущей конструкции» государственного синтоизма во многом определяется силой неписаных обычаев, ибо в японском законодательстве отсутствует систематизированное изложение статуса «императора», его прав и обязанностей).
Храмовый комплекс Исэ (префектура Миэ) состоит из двух основных святилищ: внутреннего (найку:) и внешнего (гэку:). Первый из них посвящен Аматэрасу, второй — богине пищи Тоёукэ. В «Нихон сёки» рассказывается, что Исэ было выбрано в качестве святилища правящего рода в правление Суйнин. «Аматэрасу рекла… наставление: „Эта страна Исэ… страна отдаленная [от Ямато] и прекрасная. Здесь я желаю пребывать“». Происхождение «внешнего храма» традиция связывает с тем, что Тоёукэ подносила ритуальную пищу Аматэрасу. В настоящее время обычно считается, что Тоёукэ является локальным божеством, «в ведении» которого находится та земля, на которой впоследствии было построено святилище Аматэрасу.