в Китае регламентирует одежду правителя, а в Японии — нет. Местонахождение китайского императора при проведении придворных церемоний четко фиксируется, а в Японии — снова нет. Фигура японского императора вообще фактически выведена за пределы любых письменных законодательных установлений. Не определяется даже такой важнейший для функционирования государства вопрос, как порядок престолонаследования (он был законодательно разрешен только в Японии эпохи Мэйдзи).
Необходимость регламентаций, касающихся императора, в Китае была напрямую связана с местом императора в ритуалах ли — китайский «сын Неба» обладает не только огромными правами, но и обязанностями. Не случайно, что в Танских установлениях относительно ли пункт о праве и обязанности императора почитать Небо идет в первых строках. Если же он по каким-то причинам не справляется со своими обязанностями, то он (или же вся династия в целом) теряет «мандат Неба» и подлежит устранению — идея, которая в Японии принята никогда не была.
Вряд ли было бы уместно допустить, что одежды императора в Японии вообще никак не регламентировались. Однако эти регламентации существовали в устной форме — все, что относилось к статусу сакрального правителя, определению его ритуальных и церемониальных действий, не подпадало под компетенцию письменной культуры и существовало в форме обычного права.
В письменной же форме, т. е. в нарративах «Кодзики» и «Нихон сёки», имплицитно обосновывалась сакральность всей династии, несменяемость ее (но не отдельного правителя). Таким образом, точно так же, как ритуалы ли (содержащие в себе основные принципы легитимизации) были выведены в Китае за пределы законодательства, основной программный документ японского государственного устройства — синтоистский миф — обладал совершенно отдельным и особым статусом. Прецедентный характер мифа и определял многие особенности функционирования не только собственно правящего дома, но и всех других влиятельных родов, японского государства и общества вообще.
В 807 г. глава старинного жреческого рода Имибэ-но Хиронари представил императору Хэйдзэй в качестве докладной записки свою родовую хронику, получившую название «Когосю:и» («Дополнения к древним историям»). Приводя текст мифа, повествующего о сокрытии Аматэрасу в пещере, он особо подчеркивает роль божества-предка Имибэ в вызволении оттуда богини солнца. Это понадобилось ему для того, чтобы обосновать несправедливость существующего положения, когда при отправлении синтоистских ритуалов род Имибэ оказался оттесненным на второй план другим жреческим родом — Накатоми. И этого оказалось достаточно, чтобы наследственные привилегии дома Имибэ были восстановлены.
Еще более яркий пример представляют собой генеалогические списки «Синсэн сё:дзироку», в которых все влиятельные роды (числом 1182), обитавшие в Кинай, были расклассифицированы в зависимости от типа предка, к которому они возводили свое происхождение (потомки императоров, потомки небесных божеств, потомки детей и внуков небесных божеств, потомки земных божеств, потомки иммигрантов). При составлении списков основным первичным источником опять же служил мифологический рассказ. Одной из главных целей «Синсэн сё:дзироку» было желание ограничить влияние в придворной жизни потомков иммигрантов, служилой знати вообще и периферийной аристократии. В исторической перспективе это привело к абсолютной самогерметизации правящего класса (родоплеменной аристократии).
Получается, таким образом, что заимствование китайских общественных установлений было в значительной степени формальным, не носило системообразующего характера и не подрывало основ традиционного социального порядка.
При этом нужно себе отдавать отчет в том, что это очень часто происходило не ввиду недостатка знаний о Китае (хотя полностью исключить этот фактор тоже нельзя), но совершенно осознанно. Заимствовав многие ритуалы танского придворного церемониала (например, празднование Нового года, праздник Танабата), царский двор отказался от такого важнейшего системообразующею ритуала, как почитание императором Неба. Не укоренился и ритуал вспашки императором весеннего поля (хотя образцы ритуальных плугов до сих пор тщательно сохраняются в сокровищнице Сё:со:ин).
Таким образом, заимствовав с достаточной легкостью многие институты и атрибуты китайской государственности (законодательство, летописание, систему «министерств», ранжирования чиновничества и конкурсных экзаменов и т. д.), японская культура, государство и общество придали им совершенно другое содержание.
Глава 17Япония и внешний мир
Специфика исторического пути Японии не может быть понята без учета ее отношений с внешним миром. При этом следует иметь в виду, что внешнее по отношению к японскому государству пространство следует подразделить, по крайней мере, на две основных зоны: заграничные государства и неподвластные японскому императору племена, обитавшие на самом архипелаге.
Связи с материком осуществлялись морем, и потому, прежде всего мы должны ответить на вопрос, чем же оно было для японской культуры и цивилизации?
Ввиду своей малоосвоенности человеком, море, в отличие от суши, в доиндустриальном обществе — это почти всегда «ничейная земля», и оно не вызывает территориальных конфликтов в такой степени, в какой они случаются на суше. Помимо хозяйственного использования, его значение для древности определяется, прежде всего, его особенностями как некоторой проводящей среды.
С одной стороны, море отъединяет одну культуру от другой, а с другой — служит проводящей информационной средой. Применительно к Японии исторический парадокс заключается в том, что оно было проводником информации (если посмотреть на дело с макроисторической точки зрения) только в одном направлении: с материка — в Японию. Не существует никаких данных о переселении сколько-нибудь значительных групп «японцев» на континент. В то же самое время насчитывается, по крайней мере, три достаточно крупных «волны» переселенцев с Корейского полуострова на архипелаг. Каждая из них способствовала кардинальным переменам в культурной, хозяйственной и государственной жизни обитателей Японии.
1. Переселенцы III в. до н. э. — III в. н. э. В результате их взаимодействия с местным населением сформировалась «культура яёй».
2. Переселенцы второй половины V — начала VI в. — отток населения из государства Пэкче, теснимого Силла и Когурё (начало распространения буддизма и письменности в Ямато).
3. Переселенцы второй половины VII в. из Пэкче и Когурё, завоеванных Силла (формирование «государства рицурё»).
Так, значительная часть населения исторической Японии была образована выходцами с материка, а сама древнеяпонская культура формировалась при непосредственном участии переселенцев, которые сумели преодолеть водный барьер, причем массовость процесса переселения указывает, что преграда эта не выглядела чрезмерной (следует, правда, иметь в виду, что поток переселенцев был направлен по наиболее короткому и легкопреодолимому маршруту — через острова Ики и Цусима в Корейском проливе).
Тем не менее, остается фактом неумение (а скорее — нежелание) японцев более позднего времени (под «японцами» мы понимаем в данном случае весь комплекс социально-государственного организма) строить быстроходные и надежные корабли, приспособленные для плавания в открытом море. Вплоть до начала интенсивных контактов с европейцами в XIX в. японцы не выучились (не хотели выучиться!) серьезному мореплаванию, а их «суда» представляли собой, как правило, долбленки, сделанные из одного бревна, размером которого и лимитировался размер судна, предназначенного по преимуществу к плаванию лишь в прибрежных водах.
В XIII–XVI вв. Япония обладала значительным кораблестроительным потенциалом, и так называемые «японские пираты» (вако:) освоили достаточно большую часть азиатского пространства и совершали налеты на прибрежные поселения в Корее, Китае и Юго-Восточной Азии. Сёгунаты же никогда не пытались поставить их на «службу отечеству» и всегда только препятствовали их деятельности, видя в них по преимуществу «вредное» начало — им были совершенно не нужны ни несанкционированная торговля, ни дипломатические неприятности. Весьма контрастный пример представляет собой морская политика Англии — приблизительно в те же времена английские пираты при соблюдении определенных условий фактически поощрялись государством — а Фрэнсис Дрейк был даже возведен Елизаветой в рыцари.
Совершенно понятно, что до середины VII в. путешествие по морю не представляло для японцев особой проблемы: тесные связи военно-политического свойства с государствами Корейского полуострова, где Ямато имело свои интересы, обусловливали посылку туда многочисленных эмиссаров и крупных контингентов войск. Так, экспедиционный корпус 663 г. составлял 27 тысяч человек. Однако в результате серии поражений он был вынужден вернуться на архипелаг, после чего Ямато отказывается от проведения активной внешней политики и начинает энергичное обустройство внутренней жизни. От моря начинают ждать неприятностей, усиливается охрана южной границы (японские правители боялись вторжения со стороны Силла, поэтому любые сведения о нестабильности на Корейском полуострове приводили в VIII в. японское воинство в состояние повышенной боевой готовности), строятся крепости. Японское государство впервые начинает отгораживаться от моря, маркируя его как свою государственную границу. Пожалуй, именно в этот момент был уже сделан окончательный выбор в пользу интенсивного пути хозяйствования, который сопровождался постепенным нарастанием общей интровертности культуры. И хотя расширение территории Ямато продолжалось вплоть до IX в. в северо-восточном направлении, водное расстояние, отделяющее Хонсю от Хоккайдо, преодолено не было. Более того, даже на севере Хонсю власть центра не была особенно прочной.