Представление Японии о себе как о местном гегемоне также полностью утрачивает свою актуальность. Когда в VIII — первой половине IX в. корейцы из Силла, корабли которых прибивало к японским берегам, просили о переходе в подданство японскому императору, то такое разрешение всегда им давалось (поскольку считалось за признание Японии в качестве местного гегемона), а во второй половине IX в. властям Кюсю было приказано снабжать их продовольствием и отправлять обратно. Когда в 918 г. было воссоздано государство Корё (Когурё), покорившее Силла в 935 г. и объединившее, таким образом, Корейский полуостров, оно пожелало восстановить официальные контакты с Японией и даже обязалось приносить дань, признавая себя вассальным по отношению к ней государством. Однако Япония это предложение отвергла. Осознав свою самодостаточность, не обменивалась Япония посольствами и с наследницей Тан — Сунской империей. Это не означает перерыва в торговых отношениях, однако они переходят в частные руки, причем морскую торговлю осуществляли прежде всего китайские и корейские (но не японские) купцы.
Зримым свидетельством существовавших посольских и иных контактов с материком является сокровищница храма То:дайдзи — Сё:со:ин (древнейшее из сохранившихся зданий храмового комплекса). Начало ее коллекции было положено после смерти Сё:му, когда его вдова — Ко:мё: — преподнесла То:дайдзи те вещи, которые он особенно любил и ценил. С тех пор сокровищница пополнялась различными предметами. Ценность коллекции признается настолько большой, что в настоящее время она выступает в массовом сознании как один из символов нации. С 1875 г. экспонирование предметов этой коллекции может быть осуществлено только при получении разрешения от императора.
Коллекция распадается на три основных части. Первая — эго предметы, подаренные Ко:мё:. Судя по составленному тогда списку подаренного (около 700 предметов), утеряно было немного, и большинство из этих предметов дошло до нас. В основном они имеют континентальное происхождение. Среди них имеется различная утварь (шкафчик, ширма), музыкальные инструменты, оружие, лекарства, благовония и др. Вторая группа — это предметы буддийского культа, собранные собственно храмом То:дайдзи (в основу положены вещи хэйанской эпохи, но есть и ведущие свое происхождение со времени основания храма — например, предметы, использовавшиеся при церемонии освящения статуи Вайрочаны). Кроме того, в Се:со:ин находится древнейшее собрание документов («документы Сё:со:ин»). Самостоятельной ценностью обладают китайские книги суйского и танского времени, переданные в Сё:со:ин уже в эпоху Мэйдзи.
География происхождения предметов коллекции Сё:со:ин чрезвычайно широка: не говоря уже о Китае и Корее, это юг Аравийского полуострова, Восточная Африка, Индия, Персия, Суматра, Таиланд, Бирма. Однако, разумеется, эти образцы искусства и культуры были завезены в Японию не в результат прямых контактов с представителями этих цивилизаций, но при посреднической миссии Китая и Кореи (в настоящее время доказано, что многие предметы были приобретены у силланских торговцев), куда они попадали по Великому шелковому пути. В любом случае, предметы из Сё:со:ин представляют собой единичные экземпляры и характеризуют скорее широкие контакты танского Китая (там были основаны и зороастрийские, и мусульманские, и даже христианские храмы) и Кореи, чем Японии.
Наиболее многочисленные личные контакты японцев с носителями континентальной культуры осуществлялись не посольствами, а достаточно мощным потоком переселенцев с Корейского полуострова, вызванным крушением Пэкче (663 г.) и Когурё (668 г.), когда Силла удалось объединить Корею. Как свидетельствуют генеалогические списки «Синсэн сёдзироку», в высшей элите японского общества около трети были исторически недавними выходцами с Корейского полуострова и из Китая.
Кроме того, японцы предпринимали усилия по привлечению тех специалистов, в услугах которых они были сами заинтересованы. Хорошим примером подобных усилий может послужить история переселения китайского монаха Гандзин (см. главу «Политическая история»). Однако при ограниченном количестве контактов с материком целенаправленное приглашение специалистов с континента было скорее исключением, чем правилом.
Проявляя неоспоримый интерес к материковому опыту (в первую очередь — китайскому), моделируя государственное строительство по китайскому образцу, японцы делали это прежде всею с помощью письменной информации и — поначалу — в значительной степени руками уже готовых кадров из Китая и Кореи.
В этом историческом опыте заложены стереотипы культурно-исторического поведения японцев на протяжении почти всего последующего исторического периода: мудрость приращивается, прежде всего, письменным словом; не столько самим искать контактов с внешним миром, сколько ожидать, когда этот внешний мир откроет тебя. В то время как, начиная с IX в. китайские торговцы значительно активизировали свою деятельность, включив в нее и Японию, в самой Японии стал действовать запрет на посылку на материк частных торговых судов. Такая же ситуация сложилась и с прибытием в XVI в. в Японию португальских торговцев: именно они, а не японские купцы взяли на себя ответственность за морские перевозки. Крайне немногочисленные, приближающиеся к нулю контакты Японии с внешним миром в период Токугава также соответствуют этой модели: японцы были готовы изредка принимать иностранные суда, но не посылать свои.
Оценивая в целом характер связей Японии с внешним миром, следует отметить, что, помимо решения задач по повышению собственного престижа (как в собственных глазах, так и в глазах зарубежья), обмен между Японией и материком осуществлялся, прежде всего, в информационной, а не товарной сфере (товарный обмен ограничивался предметами роскоши). Японцев значительно больше интересовали идеи (в особенности это касается науки управления государством), технологические know-how, а не готовые к употреблению продукты. При этом их интерес практически исчерпывался Китаем, Кореей и Бохай. Достаточно отметить, что первая попытка непосредственного проникновения на родину буддизма — Индию — была предпринята лишь во второй половине IX в. (путешествие туда сына императора Хэйдзэй, принца Такаока, которое завершилось его смертью в пути).
«Внешний мир», о котором говорилось выше, лежал за морем. Но существовал и сухопутный внешний мир, расположенный на самом архипелаге. Это были, во-первых, племена юга Кюсю и прилежащих к нему островов («южные варвары» — хаято) и, во-вторых, племена на севере Хонсю, имеющие в японских источниках обобщенное уничижительное название эмиси («креветочные восточные варвары», предки айнов). И те и другие всячески противодействовали включению их в число подданных государя Японии.
Хаято были покорены сравнительно рано (непокоренные хаято именуются в «Кодзики» и «Нихон сёки» племенами кумасо), хотя их интеграция продолжалась в течение всего VIII в. Часть хаято была переселена в Центральную Японию (район Кинай и соседние провинции), и в середине VII в. они выступали в качестве охранников царских владений (миякэ). В период Нара они занимались производством в столице бамбуковых изделий, входили в охрану государя. Во время выездов императора они сопровождали его и лаяли по-собачьи, что должно было показать их преданность и навести ужас на врагов. Хаято на Кюсю активно противодействовали введению там надельной системы землепользования. Но жестоко подавленные восстания хаято в 713 и 720 гг. стали фактически последними их выступлениями против господства центрального правительства, после чего его отношения с обитателями южного Кюсю перешли в политическую и экономическую плоскость. Этапами подчинения хаято было создание на Кюсю провинций Сацума и Оосуми в начале VIII в. и реальное введение надельной системы в 800 г.
Покорение и интеграция эмиси протекали особенно трудно: эмиси не восприняли рисосеяние и весь связанный с ним культурный комплекс — между ними и «японцами» существовали культурные различия стадиального характера (культуры присваивающего и производящего типа). Граница между Японией и не-Японией в начале VIII в. находилась на линии равнины Оосаки (побережье Тихого океана) — граница современных префектур Акита-Ямагата. Несмотря на то что к концу VIII столетия удалось несколько потеснить эмиси к северу, на протяжении всего средневековья граница фактически проходила по реке Коромогава (префектура Иватэ). Определенную роль, конечно, сыграло и то, что эмиси были решительно настроены на защиту своей независимости и весьма неплохо экипированы в военном отношении (обладали конницей и развитым производством вооружения). И хотя имперские амбиции правящей элиты нарской Японии подталкивали к военной экспансии, для остальных обитателей страны эмиси не представляли собой никакого потенциально возможного источника культуросодержащей информации, ибо находились на значительно более низкой стадии развития. Не представляли они особого интереса и с точки зрения земли, которую занимали: там было маловозможно рисосеяние, т. е. интенсивное хозяйствование, к которому склонялись японцы. Окончательное покорение северных племен происходит только при сёгунате Токугава.
Для самоосознания японской правящей элиты было чрезвычайно важно, чтобы на «окраинах империи» находились «дикие» племена, которые признавали бы власть «императора». В этом случае он становился подобен танскому императору. Вот каким обратом фиксирует хронист в записях 715 г. один из фрагментов церемонии встречи Нового года: «Государыня Гэнсё: вышла из дворца Дайгокудэн и приняла новогодние поздравления чиновников. Наследный принц впервые надел церемониальные одежды и выстроился вместе с поздравлявшими. Эмиси из провинций Муцу и Дэва, люди южных островов Амами, Яку, Токуносима преподнесли свои дары. Во время этой церемонии по обе стороны ворот Судзакумон находились барабанщики, флейтисты и конные воины. Употребление гонгов и барабанов во время встречи Нового года ведет свое начало с этих пор» («Сёку нихонги»).