ем известно, лежали не кровнородственные, а территориальные связи. По своему характеру оток представлял собой феодальное владение, ханский или княжеский удел, получивший в цинскую эпоху название хошун, хотя по своей внутренней сущности хошун ничем не отличался от отока. Ясно, что оток (или хошун) мог появиться лишь в условиях сравнительно развитого феодализма. Естественно поэтому, что в XI, XII и даже XIII вв. стоков не могло быть,, вследствие чего они были неизвестны автору «Сокровенного сказания» — вот почему в данном памятнике мы не находим этого термина. Но к XVII в. положение существенно изменилось. В общественной структуре монгольского (ойратского в частности) общества отоки заняли прочное положение, что нашло свое отражение на страницах «Алтан Тобчи», Шара Туджи» и других монгольских и калмыцких источников, где об отоках говорится часто и обстоятельно. Интересно отметить, что множество омоков, упоминаемых в «Сокровенном сказании», в позднейших источниках вступают как отоки Тякпкя например, судьба омоков Солонгут, Онгут, Ингигут, Холбон и других, являвшихся омоками в «Сокровенном сказании» и ставших отоками в «Алтан Тобчи». Нельзя не согласиться с Б. Я. Владимирцовым, относившим утверждение отоков в общественном строе монголов к XV в. и считавшим, что «группа кочевых аилов, объединенная тем, что занимала определенную территорию под свои раскочевки, группа, на которую распадались ulus'ы, или тумены (tumen), называлась отоком — otog. Оток в рассматриваемую пору и являлся основной социальной и хозяйственной единицей... Монгольский (в том числе, конечно, и ойратский. — И. З.) оток основывался именно на территориальном единстве». В другом месте Б.Я. Владимирцов писал: «Монгольский оток никак не был союзом кровных родственников, а его предводители, тайши и т. д., вовсе не были родовыми старейшинами... На оток (и аймак) можно смотреть как на кочевой феод (feodum), кочевую сеньёрию, основную феодально-домэниальную единицу». Теперь наконец мы можем ответить на ранее поставленный вопрос о том, что собой представляли объединения хошоутов, дэрбэтов, хойтов, торгоутов, багатутов и т. д., совокупностью которых являлось ойратское общество XV — XVII вв.
После всего изложенного становится очевидным, что эти объединения не были ни родовыми, ни племенными, что в их основе лежали не кровнородственные, а исключительно территориальные связи. Мы можем утверждать, что все эти объединения представляли собой крупные феодальные ханства — улусы, делившиеся на более мелкие княжества — отоки, которые в свою очередь делились на крестьянские аилы (группа индивидуальных семей) и индивидуальные семьи. Таким образом, мы могли бы сказать, что Зая-Пандита был выходцем из ханства Хошоутовского, отока Гуручинского, аила Шангасского. Помимо улусов, отоков и аилов население ойратской земли знало и такие организации, как аймаки и хотоны, но о них мы будем говорить в главе, посвященной сложившемуся Джунгарскому ханству.
Ойратские феодальные владения различались по численности населения, по числу составляющих их отоков и аилов, значительности занимаемой ими территории, по их экономической и политической мощи. Мы уже видели, что Габан-Шараб весьма пренебрежительно относился к багатутам, хойтам и некоторым другим ойратским владениям, удельный вес которых в политической жизни того времени был незначительным, что могло объясняться лишь их экономической и политической слабостью. Главную роль в исторических событиях XVI — XVII вв. играли улусы хошоутов, чоросов, дэрбэтов и торгоутов. Что касается багатутов, хойтов и других, то они, по-видимому, были поглощены более крупными и мощными отоками и улусами, вследствие чего с течением времени и вовсе, за исключением хойтов, перестали упоминаться в источниках.
Во главе улусов и отоков стояли наследственные правители, принадлежавшие к высшим аристократическим семьям, являвшимся или считавшим себя прямыми потомками братьев и ближайших сподвижников Чингисхана. Фактически они были правящими династиями, державшими в своих руках все отоки и аилы Западной Монголии. Ненасытная жажда обогащения толкала их на путь захватнических войн против соседей, равно как и на междоусобную борьбу за преобладание над другими улусами, за захват лучших пастбищных территорий, увеличение числа зависимых аилов, господство над торговыми путями и т. д. Мы могли бы согласиться с автором «Шара Туджи» и вместе с ним называть эти семьи, эти династии омоками с той, однако, оговоркой, что данные омоки объединяли лишь членов ханской или княжеской семьи, в руках которых находилась вся полнота экономической и политической власти над массой непосредственных производителей, что эти последние, находясь в экономической и политической зависимости от членов омока, сами в состав омока не входили.
Габан-Шараб, например, излагая легенду о божественном происхождении зюнгарских (т.е. чоросских) и дэрбэтских нойонов, устанавливает, что десять сыновей Аманая и четыре сына Домоная явились основателями джунгарского и дэрбэтского улусов, что они некогда вместе со своими подданными образовали эти улусы. Из этих слов следует, что улусы включали в себя не однородную массу близких и дальних кровных родственников, а господ и подвластных, эксплуататоров и эксплуатируемых, причем первые были членами правящего омока, вторые к омоку не принадлежали, они были простым народом, харачу. В другом месте Габан-Шараб рассказывает, как ойратские нойоны увеличивали число подвластных им аилов. По его словам, торгоутский Дайчин вначале имел всего 160 семей албату (алба — повинность, албату — несущие повинности, податные, зависимые), но потом довел их число до 100 тыс.; джунгарский Зориктухунтайджи имел соответственно 7 и 40 тыс.; торгоутский Лубсан — 7 и 8 тыс. и т. д. Приведенные примеры, а их число можно увеличить во много раз, свидетельствуют, что состав властвующего омока и преемственность власти в нем являлись постоянными и неизменными, а численный и персональный состав их улусов, т. е. подвластных членам омока аилов, был весьма изменчив. Члены омока относились к остальным членам улуса как помещики в странах Запада к подневольным крестьянам, как властвующий эксплуататорский класс к непосредственным производителям, как собственники основных средств производства к лишенным этих средств производства, как феодалы к зависимым крестьянам. Члены омока и остальные члены улуса были связаны узами не кровного родства, а отношениями господства и подчинения, основанными на том, что члены омока являлись монопольными собственниками и распорядителями всей земли улуса, всех пастбищных угодий, игравших роль главного средства производства кочевников-скотоводов.
Вопрос о земле и земельной собственности у монголов в эпоху феодализма в главных своих чертах был выяснен Б. Владимирцовым, который положил в основу своих выводов неоспоримые свидетельства первоклассных монгольских источников и летописей Рашид-ад-дина. Б. Владимирцов также доказал, что уже в XI—XII вв. монголы кочевали в пределах строго ограниченных территорий (нутугов), передвигались с пастбища на пастбище по вполне определенным маршрутам, перекочевывая с места на место в зависимости от сезона, травостоя и водоснабжения. В отличие от древних времен, когда пастбищные территории находились в коллективной собственности членов родовых общин, т. е. омоков, к XIII в. в основном завершился процесс лишения этих общин прав собственности на пастбища. Фактическим и единственным собственником этих земель становилась феодализировавшаяся знать. В период Чингисхана и его преемников верховными собственниками земли, пастбищных территорий были Великие ханы, раздававшие ее своим приближенным в качестве хуби в пожизненное условное владение на правах своеобразного акта или бенефиция вместе с людьми, кочевавшими на этой земле.
Б. Владимирцов писал: «Чингисхан создает уделы, отдавая во владение определенному лицу тот или другой клак, то или другое поколение в вознаграждение за верную службу... Древнемонгольские нукеры за свою службу военным вождям получают от своих предводителей в удел (xubi) то или другое количество кочевых ayil'ов, господами и правителями которых они становятся; вместе с этим они получают достаточное количество территории, на которой они могли бы кочевать вместе со своими людьми и охотиться... получение людей в управление налагало на него (нукера. — И.З.) обязательство продолжать военную и иную службу своему вождю вместе с известным контингентом воинов, которых могли выставить данные ему в управление аилы... Удел (xubi) состоял из двух частей: из определенного количества кочевых семейств (ulus) и из достаточного для их содержания пространства пастбищных и охотничьих угодий (nutug). Внимание кочевника, конечно, сосредоточено на людях, потому что nutug мог быть найден и другой; ввиду этого словом ulus и стали обозначать самый удел, выделенный тому или другому лицу».
Со времени опубликования исследования Владимирцова об общественном строе монголов прошло около трех десятилетий. За прошедшие годы советская наука обогатилась рядом новых трудов, посвященных истории и общественным отношениям кочевых народов, как входивших в состав бывшей Российской империи, так и не входивших в нее. Особенно большой интерес представляют труды по истории Казахстана, Бурятии, Якутии и других республик СССР, народы которых еще в сравнительно недалеком прошлом были по преимуществу или целиком кочевниками-скотоводами. Обильный конкретно-исторический материал, многочисленные фактические данные, представленные в этих трудах, не оставляют места сомнению, что главные, принципиальные положения концепции Б. Владимирцова соответствуют историческим фактам не только в отношении Монголии, но и в отношении феодального (или феодализирующегося) общества всех кочевых народов, открывая тем самым надежный путь к выяснению закономерностей исторического развития этих народов.
Едва ли есть необходимость в новых доказательствах, подтверждающих тезис Б. Владимирцова о том, что в Монголии уже в XIII в. сложилась монополия собственности феодалов на землю, на пастбищные территории. Нельзя, однако, не отметить фактов, на которые исследователи до сих пор обращали мало внимания. «Сокровенное сказание», например, сообщая о распределении Чингисханом уделов между его родичами и сподвижниками, говорит, что в отношении Хорчи хан повелел: «Пусть он невозбранно кочует по всем кочевьям вплоть до при-Эрдышских Лесных народов». Такой указ мог издать лишь собственник земли, имеющий власть переуступить на определенных условиях свое право собственности на данную территорию другому лицу. Важно еще и то, что лицо, получившее это пожалование, в свою очередь приобретало право «невозбранно» владеть пожалованной территорией, стать ее собственником на все время действия пожалования. Иное истолкование этого случая нам представляется невозможным.