Приведем еще один пример из «Сокровенного сказания». «"Какая же награда вам будет теперь по душе?" — спросил Чингисхан у Сорхан-Шира. Тот ответил: „Не благоволишь ли разрешить, пожаловать нам дарханное кочевье? Не предоставишь ли нам в дарханное кочевье Меркитские земли по Селенге?" Указ Чингисхана гласил: „Занимайте же вы своим кочевьем Селенгу, Меркитскую землю и будьте вы ее невозбранными державными пользователями. Дарханствуйте даже до потомков ваших"». В данном случае идея собственности хана на все подвластные ему земли выступает еще более ясно и убедительно, равно как и его право переуступать определенную часть его собственности другому лицу, вследствие чего это лицо само приобретало качество собственника пожалованной ему земли.
Напомним также рассказы нашего источника о многочисленных случаях пожалования Чингисханом сородичам и соратникам в уделы различных улусов, тем, тысяч и т. п., причем считалось само собой разумеющимся, что каждое такое пожалование состояло не только из людей, аилов, составлявших эти улусы, тьмы и пр., но и из земли, из пастбищ, необходимых для их производственной деятельности, из кочевий, без которых они не могли существовать. Не будучи собственником земли, пастбищных территорий, на которых кочевали эти аилы, Чингисхан не мог бы жаловать людей, обитателей аилов.
Укажем, наконец, еще на один пример из «Сокровенного сказания», имеющий непосредственное отношение к рассматриваемому вопросу. Первый преемник Чингисхана, Угэдэй, издал указ, предусматривавший раздел земельно-кочевых и водных угодий. «Для этого дела, — говорится в указе, — представлялось бы необходимым избрать от каждой тысячи особых нутугчинов — землеустроителей по отводу кочевий». Из текста указа следует, что земля, пастбищные территории уже как-то были разделены и речь шла о переделе пастбищных угодий, о новом отводе кочевий, о новом наделении ими пользователей. Такая операция была бы немыслима, если бы хан не был верховным собственником земли, если бы земля была ничьей или собственностью самих кочевников, их аилов, омоков и т.п. Содержание указа свидетельствует, что земля противостояла пользователям как чужая собственность, как нечто, находившееся в распоряжении и управлении хана и нойонов.
Но если в эпоху империи земля была собственностью самого повелителя империи — Великого хана, то в дальнейшем она стала превращаться в собственность местных удельных правителей. Процесс экономического и политического укрепления уделов создавал ту объективную основу, на которой возникла и выросла феодальная раздробленность, пришедшая на смену объединенному раннефеодальному государству монгольских нойонов. Этому же, с другой стороны, способствовало ослабление центральной ханской власти, вызванное военными неудачами, восстаниями и другими обстоятельствами. Что же касается самих местных правителей, то они, опираясь на свою возросшую мощь и используя ослабление центральной власти, стремились превратить пожалованные им земли, пастбищные территории в свою полную и наследственную собственность.
В соответствии с этим мы наблюдаем превращение пожалований типа хуби, т. е. условных пожизненных владений, в наследственную собственность правителей местных ханств и княжеств. В этой связи важно отметить, что термин хуби, много раз встречающийся в «Сокровенном сказании» для обозначения ханского пожалования, включавшего в себя пастбищные территории и кочующих на них скотоводов, к XVII в. исчезает, уступив место в источниках другому термину — умчи, выражавшему понятие собственности, передаваемой по наследству. Так, автор «Шара Туджи», повторяя рассказ «Сокровенного сказания» о раздаче Чингисханом уделов его братьям, называет эти уделы не хуби, а понятным ему и его современникам словом умчи. Этим же термином «Шара Туджи» называет уделы, выделенные тибетским Алтан-Сандалиту-ханом его братьям. Один из разделов «Сказания» Габан-Шараба озаглавлен так: «Повествование о том, как ойратские нойоны раздавали уделы сыновьям», причем и здесь понятие удел передано словом умчи. Саган-Сэцэн, автор «Эрдэнийн Тобчи», сообщает, что один из внуков Даян-хана Билик-Мерген (1506—1550) имел девять сыновей, которые, получив в наследство отцовский улус, разделили его на девять частей. При этом Саган-Сэцэн, говоря об улусе, наследстве, разделе улуса на части, пользуется этим же словом умчи. Этим же словом пользовался и Батур-Убаши-Тюмен во всех случаях, когда он говорил о владениях ойратских и калмыцких ханов и князей, передававших их по наследству своим сыновьям.
Тот факт, что феодальные владения во всей Монголии в XVI—XVII вв. были наследственной собственностью правящих омоков, настолько очевиден и общеизвестен, что едва ли есть необходимость увеличивать число доказательств. Гораздо труднее ответить на вопрос: как развивался процесс превращения хуби в умчи и к какому времени можно отнести его завершение в основных монгольских районах, в частности в Западной Монголии, у ойратов? Известные нам источники не дают материалов для окончательного решения этого вопроса. Мы можем лишь высказать предположение, что этот процесс начался и развивался одновременно с распадом империи потомков Чингисхана, что изгнание монгольских феодалов из Китая дало мощный толчок к его ускорению, что в центральных и западных районах Монголии он полностью завершился на рубеже XV—XVI вв.
Выше мы уже приводили свидетельство «Мин ши», позволяющее заключить, что во второй половине XV в. наблюдалась возросшая самостоятельность владетельных князей Восточной и Западной Монголии. Нам представляется, что это свидетельство отражает превращение местных монгольских (в том числе и ойратских) правителей из пожизненных держателей ханской земли и кочевавших на ней аилов в полных и наследственных собственников этой земли.
Превращение земли и пастбищных территорий в монопольную собственность правящего класса феодалов имело своим естественным результатом превращение непосредственных производителей, трудящихся кочевников-скотоводов в экономически зависимый класс, в объект феодальной эксплуатации. Уже в эпоху «Сокровенного сказания» были широко распространены такие понятия, как «податной народ», «народ, выполняющий повинности» (albatu irgen), «наследственные подданные», «наследственные крепостные» (xariyatu omci-yin irgen), просто «крепостные» (xariyatu irgen), «подданные», «трудящиеся» (arad irgen). «Сокровенное сказание» говорит, что Чингисхан, разгромив Чжуркинский улус, превратил чжуркинцев и их подданных в своих собственных, наследственных крепостных (ober-un omci irgen), что Ван-хан, разбитый найманами, обратился к Чингисхану с просьбой помочь ему вернуть «податной народ и богатство» (minu albatu irgen ba ed korungge). «Сокровенному сказанию» известен и. такой общественный слой, как «челядь», «дворовые люди» (ger-un kumun).
Находясь в экономической и политической зависимости от правящих омоков, трудящийся народ Монголии выполнял всевозможные повинности в пользу своих господ и феодального государства. Источники мало говорят о характере и размерах этих повинностей, за исключением военной службы. Первый известный науке законодательный акт, призванный регулировать народные повинности, связан с именем Угэдэй-хана. «Сокровенное сказание» излагает содержание его указа, из которого видно, насколько велико было бремя поборов и повинностей, возложенных на народ. В указе Угэдэя говорится: «Не будем обременять государство... возрадуем народ тихим благоденствием... введем порядки необременительные для народа». Из дальнейшего текста выясняется, что «заботы» хана о благе народа свелись к следующему: а) каждое аратское хозяйство обязано было ежегодно сдавать для ханского стола одну двухгодовалую овцу, а в налог для содержания бедных и неимущих — по одной овце от каждой сотни овец; б) каждая тысяча обязана была выделить некоторое число кобылиц в казенные табуны и доильщиков для их подоя, заведующих казенными пастбищами и кочевьями, стражей для охраны казенных складов, смотрителей почтовых станций (ямчинов) и верховых почтарей (улачинов) по 20 на каждую станцию, лошадей и баранов для продовольствия проезжающих, дойных кобыл, упряжных волов и повозки в установленном числе на каждую станцию.
Если таковы были «милости» хана Угэдэя, то можно представить, насколько более тяжелыми были государственные поборы до его указа. Следует к тому же иметь в виду, что указ Угэдэя регулировал повинности аратских хозяйств по отношению к государству и совершенно не вмешивался во взаимоотношения между аратами и их непосредственными владыками нойонами, на землях которых эти араты кочевали. Учтем также, что пребывание на военной службе и участие в походах не освобождало семьи воинов от обычных налогов и повинностей. Суммируя все это, мы ясно представим себе противоположность классовых интересов в монгольском обществе того времени и довольно высокий уровень феодальной эксплуатации народных масс. Конечно, острота классовых противоречий стушевывалась и смягчалась, с одной стороны, пережитками родовых отношений, весьма еще значительными в XIII—XIV вв., а с другой — успешными завоевательными войнами и эксплуатацией покоренных народов монгольскими феодалами, имевшими возможность выделять известную часть военной добычи и дани в пользу рядовых воинов и их семей. Однако такое «участие» в добыче не вело и не могло вести к ликвидации классового неравенства и классовых противоречий.
Крушение империи, резко ухудшившее военно-политические позиции монгольских феодалов, одним из своих результатов имело дальнейшее классовое расслоение монгольского общества, что в свою очередь повлекло за собой обострение классовой борьбы. «Мин ши» сообщает, что в середине XV в. один из монгольских владетельных князей обратился к императору Чжу Ци-чжэню с жалобой на подвластных ему аратов, из которых 1500 семей самовольно покинули его владения и откочевали. Не имея возможности своими силами вернуть беглецов, этот князь просил императора о помощи. Помощь была оказана и бежавшие возвращены их «законному» владельцу. Насколько нам известно, этот случай — первое прямое указание на классовую борьбу, которое мы находим в источниках. В дальнейшем сведения такого рода встречаются чаще; они позволяют сделать вывод, что самовольные, «незаконные» откочевки феодально-зависимого аратства от их господ являлись самой ранней и распространенной в монгольском феодальном обществе формой классовой борьбы. Не приходится сомневаться, что приведенный в «Мин ши» случай не был не только первым, но и единственным проявлением классовой борьбы аратов против феодальных владык.