и тогда над всем пространством от берегов Каспия на западе до Алашани на востоке и от Урала на севере до пределов Индии к югу. Это могущество дало им возможность вслед за сим овладеть еще Восточным Туркестаном, а в конце XVII в. распространить свои завоевания на всю Монголию... Перекочевка Хо-Урлюка с его калмыками в Россию совершалась с общего ведома, одобрения и согласия всех ойратских поколений».
Такова позиция крупнейшего монголоведа конца XIX — начала XX в. Она может служить образцом упрощенного анализа исторических явлений, в результате чего этот анализ оказывается в полном противоречии с исторической действительностью.
Н. Веселовский в своих лекциях об истории монголов выражал согласие с точкой зрения Иакинфа на причины откочевки из Джунгарии торгоутов и хошоутов. Ссылаясь на авторитет Н. Бичурина, Н. Веселовский говорил, что «это был хорошо задуманный план для завоевания новых земель и восстановления империи Чингисхана, а вовсе не удаление из вражды».
С. Козин, исследуя исторические корни калмыцкого эпического сказания «Джангариада», в свою очередь писал: «Достаточно известны соображения Иакинфа Бичурина, а за ним профессоров Н. Веселовского и А. Позднеева, приписывавших ойратским предводителям идеи политического преемства наследия юаньских императоров, а также политические замыслы и планы восстановления в XVII столетии и, может быть, еще раньше, уже при Эсене в XV столетии, восстановления Юаньской империи; концепция эта получает неожиданное подкрепление в столь необычном источнике, как наша эпопея». Ниже мы постараемся доказать несостоятельность попытки подкрепить концепцию Н. Бичурина, А. Позднеева и их единомышленников с помощью «Джангариады».
Следует отметить, что и Б. Владимирцов, не разделявший указанной концепции, в некоторых своих работах давал двусмысленные характеристики общей обстановки в Монголии и, в частности, у ойратов в конце XVI — начале XVII в., когда, как он говорил, «вместе с укреплением некоторых монгольских ханств и племенных союзов начинается общее возрождение монгольской жизни ...начинают возникать новые духовные потребности. Монголов, в особенности их аристократию, перестает удовлетворять первобытный шаманизм». Что же касается ойратов, то Б. Владимирцов утверждал: «Буддийское возрождение в Монголии оказало свое влияние и на ойратов, которые как раз в ту эпоху переживали период большого национального развития и мечтали об организации сильного кочевого государства — последняя в истории попытка образования кочевой империи в Центральной Азии». Достоверные исторические факты не подтверждают мнения Б. Владимирцова о буддистском возрождении монголов, о том, будто национальный подъем ойратов выразился в новой попытке создать кочевую империю в Центральной Азии.
Другие русские востоковеды представляли себе суть событий того времени иначе. Г. Грум-Гржимайло, например, связывал откочевку из Джунгарии торгоутов и хошоутов с военными неудачами ойратов в борьбе против внешних противников и обострением внутриойратской борьбы во второй половине XVI — первой трети XVII в. Он писал: «Лишившись надежды овладеть южной Джунгарией, калмыки, теснимые, по-видимому, с востока халхасцами, с одной стороны двинулись долиной Иртыша на северо-запад и там достигли рек Ишима и Тобола, с другой — устремились на юг, за Нань-шань, к Кукунору. Эти передвижения ойратов в поисках свободных земель особенно усилились в первой половине XVII в., когда к вызвавшей их причине присоединилась другая, а именно: во главе дурбэн-ойратов встал воинственный и энергичный потомок Эсеня, глава джунгарских улусов, Хутугайту Хара-хула, предпринявший объединение всех калмыцких племен под своей властью».
Конец XVI и первую половину XVII в. в истории ойратов В. Успенский выделяет как эпоху Хара-Хулы и Батур-хун-тайджи. Он отмечает, что в трудах китайских историков того времени встерчаются лишь редкие упоминания об ойратах, главным образом о борьбе указанных двух правителей за укрепление центральной власти, т. е. за образование объединенного ойратского ханства.
Главная трудность, стоящая на пути исследования истории ойратов рассматриваемого времени, заключается в том, что до нас не дошли летописные и иные материалы самих ойратов, — хотя доподлинно известно, что каждый ойратский княжеский дом вел подробные генеалогические записи. Некоторые из них в XVIII в., после разгрома Джунгарского ханства, попали в руки цинских властей, частично опубликовавших их в китайских историко-географических сочинениях, использованных в свою очередь Н. Бичуриным в его трудах о Джунгарии и ойратах. Кое-какие ойратские летописные материалы и генеалогические записи попали к калмыкам на Волгу, где с ними, по-видимому, ознакомились Габан-Шараб и Батур-Убаши-Тюмен. У ойратов в Джунгарии, как говорили П. Палласу правители и князья волжских калмыков, кроме генеалогических таблиц велись и исторические хроники. Известно, что подобная хроника велась при ставке Батур-хунтайджи и его преемников. Но все эти материалы до нас не дошли. «Испытанные ими превратности судьбы, — писал об ойратах В. Котвич, — не способствовали сохранению исторической литературы, которая несомненно у них существовала».
В основе нашего изложения истории образования Джунгарского ханства лежат «Сказания» Габан-Шараба и Батур-Убаши-Тюмена, биография Зая-Пандиты и, наконец, русские архивные материалы. Эти источники, взятые вместе, составляют значительную документальную базу. Об особенностях «Сказаний» и биографии Зая-Пандиты как источников по истории ойратов мы уже говорили во «Введении». Что же касается русских архивных материалов, то главное о них было сказано В. Котвичем в неоднократно упоминавшейся нами специальной работе. Остается лишь добавить, что в 1959 г. в Москве вышел в свет специальный сборник «Материалы по истории русско-монгольских отношений», в который вошли и систематически подобранные документы по русско-ойратским отношениям, охватывающие 1607—1636 гг. и, следовательно, освещающие события первых лет существования Джунгарского ханства. Нужно отметить, что сведения об ойратах появились в России раньше, чем представителями русской государственной власти был составлен о них первый официальный документ. Об этом свидетельствуют старинные сибирские летописи — Есиповская, Строгановская, Ремезовская и Черепановская. Первые три опубликованы и достаточно широко известны, четвертая, к сожалению, еще остается в рукописи и хранится в фондах ЦГАДА. Между тем летопись Черепанова имеет немалую ценность как источник по истории народов Сибири и сопредельных народов, в том числе ойратов. Для нас ее значение определяется тем, что она доводит историю ойратов и русско-ойратских отношений до самого конца существования Джунгарского ханства и сообщает факты, проверенные летописцем. Данные Черепановской летописи по ойратской истории можно считать достоверными, так как они подтверждаются показаниями других источников.
Опираясь на указанные выше монгольские и русские источники, мы пришли к выводам, существенно расходящимся с концепцией Н. Бичурина, А. Позднеева, С. Козина, Н. Веселовского и их последователей в отношении того периода ойратской истории, который непосредственно предшествовал и закономерно обусловил образование Джунгарского ханства.
1. ЗАПАДНАЯ МОНГОЛИЯ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVI
Середина и особенно вторая половина XVI в. характерны значительными передвижениями монгольских кочевий, приведшими к общему расширению занимаемой ими территории. Начало этим передвижениям положил упоминавшийся выше восточномонгольский Ибири-тайджи, который в начале XVI в. восстал против Даян-хана, но потерпел поражение и бежал на запад, в район Кукунора. В это время монголы прочно обосновались в степях к югу от Гоби. К середине XVI в. восточномонгольские феодалы стали хозяевами Ордоса, откуда туметский Алтан-хан в 1559 г. проник в Кукунор и Амдо, которые он передал в наследственное владение своим сыновьям. Сюда же на свободные пастбищные территории вслед за ними прибывали и другие восточномонгольские князья.
Какова причина этих передвижений? Китайские источники объясняют их тем, что ханы и князья искали новых пастбищ, богатых травой и водой. Почему же они покинули старые кочевья, кормовые и водные ресурсы, которые до этого их удовлетворяли? Прямого ответа ни китайские, ни монгольские источники не дают. Мы находим в них лишь косвенные данные, свидетельствующие, что старые пастбищные территории оказались недостаточными вследствие роста стад, что ограниченность кормовых ресурсов стала лимитировать рост скотоводства, особенно в крупных феодальных хозяйствах. Рост поголовья скота требовал дополнительных кормовых угодий. Отмечаемые всеми источниками значительные перемещения монгольских кочевий явились, видимо, прямым следствием указанных обстоятельств.
О росте численности стад в Монголии мы можем судить по данным, относящимся к XVI и XVII вв. Об этом, например, говорят упорство и настойчивость, с которыми монгольские владетельные князья добивались открытия Китаем меновых рынков. Лишь острая экономическая потребность в налаженном обмене излишков продукции растущего скотоводческого хозяйства на китайские земледельческие и ремесленные товары может объяснить политику туметского Алтан-хана — могущественнейшего в то время феодала Южной Монголии — по отношению к Минской династии Китая. Алтан-хан неоднократно обращался к китайским властям с предложениями об открытии рынков, подчеркивая, что при этом условии вдоль монголо-китайской границы воцарится устойчивый мир, китайцы смогут беспрепятственно заниматься земледелием, а монголы скотоводством. Заслуживает внимания указание «Мин ши» о том, что к 30-м годам XVI в. Алтан-хан «был весьма богат и силен, управляя многими десятками тысяч войска и обладая огромным количеством скота и другого имущества. Он стал воздерживаться от военных действий и, отделившись от многочисленных племен, пребывавших на северо-западной границе, откочевал на восток». Нам кажется несомненным наличие прямой связи и зависимости между крупными размерами хозяйства Алтан-хана, его отделением от других хозяйств, откочевкой на новые, никем не занятые территории и, наконец, его стремлением к миру и торговле. Вопросы меновой торговли составляли главное содержание переговоров между монгольскими правителями и китайскими властями, причем за неудачным исходом переговоров каждый раз следовало возобновление вооруженных вторжений монгольских феодалов и в первую очередь самого Алтан-хана в пределы Китая. По данным «Мин ши», в 1571 г., когда была легализована монгольская торговля в Китае, на четырех рынках (в Датуне, Синине, Чжанцзякоу и Шанси) в течение двух-трех недель монголы продали казне и частным купцам около 29 тыс. лошадей. Известно также, что в начале XVII в. правительство Китая ежегодно закупало только у наследников Алтан-хана около 52 тыс. лошадей; оно покупало скот и у других монгольских феодалов. Существовали частные закупки монгольского скота и китайскими купцами.