распад Могулистанской державы привел к сокращению, а затем к полному прекращению вооруженных конфликтов между ойратскими владетельными князьями и княжествами Восточного Туркестана. Однако участились конфликты между ойратами и правителями казахских феодальных владений, в свою очередь испытывавших недостаток пастбищ и стремившихся к полному изгнанию ойратов из Семиречья. В начале рассматриваемого периода казахские правители, имея в своем распоряжении силы и средства объединенного раннефеодального казахского государства, одерживали верх над разъединенными и раздробленными ойратскими владениями, нанося им поражения. Наметившееся в XVII в. единство действий казахских феодалов и восточномонгольских Алтын-ханов создавало непосредственную угрозу ойратским ханам и князьям, толкая их на путь преодоления политической раздробленности и создания объединенного государства.
Исключительно важное значение и серьезные последствия имело принятие ойратскими феодалами буддизма-ламаизма как официальной религии. В основе этого события лежали военно-политические интересы ханов и князей, на опыте восточномонгольских феодалов убедившихся в важном значении союза с ламаистской церковью Тибета, для которой приобретение новых адептов в свою очередь сулило огромные преимущества. Особенности конкретно-исторической обстановки обусловили как более позднее по сравнению с восточномонгольскими владениями приобщение Западной Монголии к ламаизму, так и ряд существенных отличий церковной организации у ойратов. Данные источников не подтверждают точку зрения Б. Владимирцова, преувеличивавшего культурно-историческое значение перехода ойратов к ламаизму. Но эти же данные опровергают и утверждения, начисто отрицающие какое-либо положительное значение отказа от шаманизма и принятия ламаизма монголами. Единство религиозной идеологии в то время не могло не способствовать укреплению идеи общемонгольского единства, создавая некоторую идеологическую основу, способную облегчить преодоление раздробленности и при наличии других благоприятных условий объединить страну. Прямым следствием принятия ламаизма явились также некоторые новые успехи в развитии письменности и литературы монголов, знакомство с древними культурами Индии и Тибета, отказ от некоторых диких обрядов шаманизма и т. д.
Политика Русского государства по отношению к ойратским владениям была объективно благоприятной для их правителей: Москва разрешала им кочевать свободно, «где похотят», обещала защищать и оборонять их от любых недругов, шла навстречу в вопросах торговли, сбора ясака и т. п., требуя, однако, в обмен на все это перехода в русское подданство, обязательства служить русскому царю «вечно и неотступно». Именно такая «либеральная» политика соответствовала интересам правящих кругов тогдашней России, рассчитывавшей при помощи таких методов без применения силы укрепить и расширить свои владения в этом крае.
ГЛАВА ТРЕТЬЯДЖУНГАРСКОЕ ХАНСТВО В КОНЦЕ ПЕРВОЙ НАЧАЛЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVII В.
Общей тенденцией развития ойратского феодального государства в период правления Батур-хунтайджи и его первого преемника Сенге, т. е. с 1635 по 1671 г., была его внутренняя консолидация и упрочение внешнеполитических позиций. Это развитие, однако, не было последовательным и непрерывным, ему были присущи колебания и зигзаги.
В отличие от более ранних периодов ойратской истории эти десятилетия сравнительно богато представлены в источниках. Биография Зая-Пандиты, «Сказания» Габан-Шараба и Батур-Убаши-Тюмена, китайские произведения, собранные, переведенные и обобщенные в трудах П. Попова, В. Успенского, В. Васильева, Л. Шрама и других, наконец, русские архивные материалы из фондов Центрального государственного архива древних актов (ЦГАДА) и Архива Академии наук СССР (ДАН), взятые вместе, создают базу для более или менее полного изучения хода исторических событий.
Несмотря на это, приходится констатировать, что в целом события указанного периода истории Джунгарского ханства изучены и освещены в литературе недостаточно. Историки XIX — начала XX в. существенно расходились между собой по ряду важных как общих, так и более частных вопросов ойратской истории рассматриваемого времени.
А. М. Позднеев, ознакомившись с дневником путешествия в Джунгарию И. Унковского, опубликованным Н. И. Веселовским, писал последнему: «Оказывается, что исторические показания этого путешественника совершенно расходятся с показаниями Жербильона; последние в свою очередь различествуют от показаний китайских историков... Чтобы разобраться в этой путанице известий, мне по поводу Вашего издания захотелось пересмотреть как толкуют об этом периоде собственные монголо-ойратские сказания, которые, замечу мимоходом, до сего времени еще и вовсе не были разработаны в Европе... Оказалось, что все это, давая новый и обильный материал, в то же время опять-таки расходится с прежде известным».
Главной фигурой, стоящей в центре событий ойратской истории того времени, был основатель Джунгарского ханства и его первый правитель Эрдэни-Батур-хунтайджи, внутренняя политика которого во многих отношениях носила несомненно прогрессивный характер. Однако исследователи по-разному оценивали историческую роль этого деятеля. Н. Бичурин, например, склонен был поставить его в один ряд с Петром I. Он писал: «Батор-хонь-тайцзи был то же для элютов, что Петр I для России, но не имел ни образования, ни примеров, ни руководителей» Иным было мнение К. Пальмова, утверждавшего, что «властолюбие Джунгарского Батур-хунтайджи, вообразившего себя чуть ли не новым Чингисханом и задавшегося подчинить себе всю Монголию, не только препятствовало прочному объединению западномонгольских племен, но повело к полному разрыву между восточной и западной Монголией, тем более что в среде восточных монголов оказался столь же властолюбивый человек, которому не давала покоя мечта стать во главе всей Монголии, это — Ликдан, хан чахарский». Так радикально расходились эти два исследователя в оценке деятельности Батур-хунтайджи. Следует при этом отметить, что попытка провести аналогию между Батур-хунтайджи и чахарским ханом Лигданом несостоятельна уже по той причине, что вступление на ханский трон первого совпало по времени с гибелью второго. Мнения других историков располагались между крайними позициями Н. Бичурина и К. Пальмова.
Немало разногласий вызывало установление даты смерти Батур-хунтайджи. П. Паллас относил это событие к 1665 г., Г. Грум-Гржимайло — к 1663 г., Г. Миллер и И. Фишер полагали, что Батур-хунтайджи умер в 1660 г., а Байков в своем статейном списке датировал кончину этого правителя Джунгарии 1650 г. Указанные расхождения объясняются тем, что в русских источниках смерть Батур-хунтайджи не нашла сколько-нибудь заметного отражения. Как мы покажем ниже, полную ясность вносит биография Зая-Пандиты, оказывающаяся единственным и вполне достоверным свидетельством о смерти и погребении первого правителя Джунгарского ханства.
Не меньше споров вызвал и вопрос о том, кто и когда стал преемником Батур-хунтайджи. А. Позднеев, например, возражая Жербийону, И. Унковскому, Н. Бичурину и многим другим, утверждал, что между годом смерти Батура и воцарением Галдана главную роль в жизни ханства играл не Сенге, а его старший брат Цецен-тайджи (которого А. Позднеев почему-то именует Цецен-ханом). «Всматриваясь в историю ойратов того времени, — писал, А. Позднеев, — нетрудно заметить, что по смерти Батура-хунтайджи главным действующим лицом в среде зюнгарских князей является Цецен-хан, а никак не Сенге, который представляется какою-то бесцветною личностью, исполняющей только второстепенные роли... Сенге по смерти Батура-хун-тайчжия, т. е. с 1653 и до сего времени (до 1659 г. — И. З.), едва ли был признаваем за законного владетеля зюнгарских поколений, и что если он и почитался таковым впоследствии, то власть эту он приобрел себе путем сравнительно долгой борьбы и усилий. Но опять-таки... власть над зюнгарскими поколениями (т. е. над владениями дома Чорос. — И. З.) не совмещала в себе главенства над всем ойратским союзом и в этом отношении... трудно представить то, чтобы Сенге считался когда-либо старейшим в общей семье ойратских князей».
Г. Грум-Гржимайло также не решался ответить на вопрос о первом преемнике Батур-хунтайджи и считал, что Сенге вступил на ханский трон лишь в 1665 г.
Указанные расхождения объясняются, видимо, особенностью источников, которыми пользовались упомянутые авторы. Жербийон, как известно, имел дело только с официальными маньчжурскими документами и устными монгольскими преданиями. Н. Бичурин как обычно, руководствовался исключительно китайскими историческими сочинениями, написанными, как правило, через много десятилетий после описываемых событий на основании расспросных данных. Что касается А. Позднеева, то он исходил только из показаний монгольских летописей, упуская из виду, что авторы большей части этих летописей находились под сильным влиянием официальной китайской историографии и ламаистской церкви, к середине XVIII в. превратившейся в орудие политики Цинской династии.
Главными нашими источниками для этой главы явились три ойратских исторических сочинения (биография Зая-Пандиты и два «Сказания») и русские архивные документы. Одним из ценных преимуществ ойратских материалов является то, что они, отражая интересы и идеологию феодалов Джунгарии, вместе с тем вполне независимы от посторонних, китайских или русских, влияний.. Что же касается русских архивных документов, то они как это будет видно из дальнейшего, в ряде случаев существенно дополняют и уточняют показания монгольских, в том числе и ойратских, источников.
1. ВНУТРЕННЯЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА БАТУР-ХУНТАЙДЖИ
Общее положение ойратского общества к середине 30-х годов XVII в., когда к власти пришел Батур-хунтайджи, по сравнению с концом XVI — началом XVII в. заметно улучшилось. Ему уже не угрожали противники с запада и юга, где еще так недавно располагались владения могущественного Могулистана. Их место заняли многочисленные ханства, бекства и султанства, непрерывно враждовавшие и воевавшие друг с другом, причем борющиеся стороны, как и раньше, не останавливались перед приглашением на помощь ойратских владетельных князей с их войсками. Вмешательство последних имело своим результатом лишь дальнейшее ослабление Турфана, Кашгара, Хотана, Яркенда и других мусульманских владений Восточного Туркестана. Источники часто приводят случаи, когда те или иные ойратские владетельные князья оказывались «на службе» у какого-либо мусульманского правителя, боровшегося против другого такого же правителя, и, наоборот, когда отдельные мусульманские правители состояли на такой же «службе» у того или иного ойратского владетельного князя, боровшегося против своих соперников. Следует вместе с тем отметить, что в источниках XVII в. почти не упоминаются случаи нападений восточнотуркестанских ханов и султанов на ойратские владения.