Батур-хунтайджи старался возможно крепче привязать к себе дэрбэтов Далай-тайши. Судя по всему, сближение между ними происходило не без трудностей. В начале 1636 г. Батур-хунтайджи весьма осторожно высказывался о своем влиянии на правителя дэрбэтов. Когда русский посол Томила Петров по поручению тобольского воеводы требовал, чтобы ойратские власти разыскали и вернули на родину русских людей, захваченных в плен дэрбэтскими и другими князьями, Батур-хунтайджи ответил, что «он о том полону пошлет к Куйше и к Талай-тайше говорить послов своих. Да и сам он Куйше и Талай-тайше, где с ними съедетца, о том полону и о службе говорити учнет... А будет де Куйша и Талай-тайши его, контайши, не послушают, тарского и тюменского полону не отдадут... и ему де уняти их не уметь, только де от него, контайши, з государевыми людьми войны не будет». Однако советы Батур-хунтайджи, видимо, оказали соответствующее влияние на Далая, ибо последний вскоре прислал в Тобольск своих послов со всякого рода объяснениями и заверениями. Посланцы заявили, что «Талай и Куйша тайши с ними, с контайшею в свойстве и в дружбе». По данным русских источников, Далай-тайша умер в 1637 или 1638 г., сохраняя свою лояльность к Батур-хунтайджи и сотрудничая с ним.
Одним из наиболее важных событий времени правления Батур-хунтайджи был съезд ханов и князей Халхи, Кукунора, Джунгарии и Поволжья, состоявшийся в начале сентября 1640 г. в Тарбагатае, на территории Джунгарского ханства. На этот съезд прибыли 44 виднейших деятеля феодальной Монголии. Халха была представлена Дзасакту-ханом Субуди и Тушету-ханом Гомбо; престарелый Цецен-хан Шолой прислал вместо себя двух сыновей; были и другие халхаские князья. Из Кукунора прибыл Гуши-хан с несколькими сыновьями и родственниками. С Волги приехал Хо-Урлюк с сыновьями. Большая группа князей представляла собственно Джунгарское ханство. В работах съезда участвовали и церковные феодалы. Не было лишь представителей южномонгольских феодалов, но они в это время уже были формальной фактически подданными маньчжурских императоров.
Известные нам монгольские (в том числе ойратские) и русские источники содержат мало сведений о том, как готовился Джунгарский съезд и как проходила его работа. Возможно, что тибетские источники богаче сведениями, но они исторической науке еще недоступны. Монгольские летописи XVII—XIX вв., равно как и китайские источники, а также оба ойратских «Сказания» даже не упоминают о съезде. Биография Зая-Пандиты лишь однажды и весьма лаконично говорит, что в году дракона(1640) собрался съезд хошунов (т.е. Халхи) и четырех ойратов, на котором присутствовали Дзасакту-хан, «хоёр тайджи» (ойратские Очирту-Цецен-хан и Батур-хунтайджи) и другие. Вот все, что мы можем почерпнуть из упомянутых выше источников. Но если мы не знаем подробностей съезда, то известно, что он закончился утверждением целого ряда правил, называемых в литературе «Монголо-ойратскими законами 1640 г. (Цааджин бичиг)». Участники съезда торжественно поклялись свято соблюдать утвержденные правила. Текст монголо-ойратских законов попал в калмыцкое ханство на Волге, где был в XVIII в. обнаружен, переведен на русский язык и опубликован.
Не будет преувеличением сказать, что эти законы представляют собой первоклассный источник, облегчающий понимание как внутренней жизни монгольского общества, так и его тогдашнего внешнеполитического положения. В их основе лежала троякая цель: урегулировать внутренние взаимоотношения феодалов и исключить возможность междоусобной борьбы; обеспечить объединение сил и взаимною помощь в борьбе против возможной внешней опасности; укрепить феодальные порядки и власть Ханов и князей над трудящимися.
Первые статьи «Цааджин бичиг» посвящены обеспечению внутреннего мира в Монголии. Ими устанавливалось, что в случае нападения одного из правителей на какое-либо крупное монгольское владение все остальные «монголы (т. е. халхасы. — И. З.) и ойраты должны соединиться» и наказать нарушителя мира, конфисковав все его имущество и скот; одну половину конфискованного надо отдать потерпевшим от нападения, а другую половину, разделив пополам, раздать ойратским и монгольским (халхаским) правителям. В случае нападения на небольшое владение виновный должен был уплатить штраф — «сто панцирей, сто верблюдов и тысячу лошадей», а все захваченное нарушителями имущество должно быть возвращено или возмещено потерпевшим. Различие в санкциях за нападения на крупное и мелкое владение объясняется, видимо, тем, что в первом случае законодатели усматривали опасность возникновения серьезной междоусобной войны, способной потрясти страну, а во втором — только конфликт местного значения.
Особое место в «Цааджин бичиг» занимали меры борьбы против внешней опасности. Смертная казнь угрожала тем, кто, узнав о неприятельском вторжении, не сделает всего необходимого для широкого оповещения о возникшей опасности. «Кто увидит или услышит о неприятеле и не сообщит, того, изгнавши с потомками потомков, убить, разорить». Смертной казни подлежали также лица, не явившиеся по вызову на место сбора для участия в походе, равно как и те, кто не оказал князьям, находившимся в опасности, помощи в бою. Важно отметить, что законодатели, утверждавшие «Цааджин бичиг», сочли возможным карать смертью лишь за эти три вида нарушений. Все остальные проступки и преступления рассматривались ими как менее тяжкие, не требовавшие столь сурового возмездия. За трусость в бою следовало виновного нарядить в женское платье и предать осмеянию. Подлежали различным наказаниям и те, кто во время сражений кидался за добычей, нарушив порядок. Доблесть и мужество, проявленные в боях, поощрялись и награждались.
Ряд законов предусматривал необходимость урегулирования старых споров и взаимных претензий, постоянно таивших в себе возможность вооруженных конфликтов и междоусобных войн. Съезд решил аннулировать и предать забвению взаимные претензии, возникшие до 1628 г. «Баргуты, батуты и хойты, — говорит «Цааджин бичиг», — находящиеся с года огня-змеи (1617) до года земли-дракона (1628) у монголов (т. е. у халхаских правителей. — И. З.), должны оставаться во владении монголов, а находящиеся у ойратов — во владении ойратов. Впредь все перебегающие семейства должны быть выдаваемы друг другу без задержки. Нарушающие подлежат штрафу в размере 20 лошадей и двух верблюдов за каждого задержанного перебежчика... Если к кому придут перебежчики, отнять у них половину имущества, а самих возвратить... Кто из князей, приютивших беглых, откажется их выдать, того оштрафовать».
Нет сомнения в том, что в основе этих законов лежало стремление ликвидировать халхаско-ойратские противоречия. В этом смысле указанные законы можно рассматривать как своеобразный мирный договор, подводящий итог прошлым халхаско-ойратским войнам. Его авторы проявили заинтересованность в аннулировании старых споров и взаимных претензий, расчистив таким образом почву для новых, добрососедских и даже союзнических отношений между феодалами Халхи и Джунгарии.
Заметное место в «Цааджин бичиг» занимают статьи, посвященные ламаистской церкви. Они узаконивали ламаизм как официальную государственную религию всей Монголии, всех ее ханств и княжеств; они объявляли войну шаманизму и шаманам, поощряя в то же время переход аратов в ламы. Давно уже сложившийся фактически союз ламаистской церкви и монгольских феодалов получил в монголо-ойратских законах 1640 г. очерёдное юридическое оформление.
Значительная часть этих законов была прямо и непосредственно направлена на укрепление крепостнического строя и власти феодалов над трудящимися. Ими предусматривалось суровое наказание за самовольные откочевки аратов от их феодальных владык, за несвоевременное выполнение установленных поборов и повинностей, за неподчинение распоряжениям князей и чиновников, за нанесение им оскорблений, за кражу у них скота и т. п. «Кто оскорбит главного князя, — гласит текст закона, — того разорить; кто оскорбит чиновников князей или табунанов (табунан — зять хана или князя. — И. З.), с того взять один девяток (9 голов скота. — И. З.); кто ударит, с того взять 5 девятков. Кто оскорбит малых князей или табунанов, с того взять пять (5 голов скота И. З.)… Человек, перешедший от другого владельца, возвращается в место своего прежнего жительства... Если будет перерыв в продовольствии главных князей (т. е. в поставках продуктовой ренты. — И. З.), то с виновного взять 9 девятков; если будет перерыв в продовольствии для чиновных людей или табунанов, то взять один девяток; если будет перерыв в продовольствии малых князей и табунанов, то взять лошадь». Законы разрешали применять телесные наказания за нарушения аратами воли их господ, причем не считалось преступлением забить наказываемого до смерти — повинные в его смерти не привлекались к ответственности: «Кто из чиновных князей и табунанов, сановников (управителей), из малых князей и табунанов, дэмчиев и шуленг побьет кого-либо ради [исполнения] распоряжений, приказаний и законов государя, то в этом вины нет; если кто после побоев и умрет, то и тогда в вину не ставить».
«Цааджин бичиг» охватывал широкий круг важных вопросов внутренней жизни монгольского общества и его внешнеполитического положения. Его статьи убедительно свидетельствуют о стремлении ханов и князей укрепить феодальный строй Монголии, объединить ее на началах своеобразной федерации ханств и княжеств, связанных общими классовыми интересами их правителей и узами взаимной помощи для борьбы против общих внешних врагов.
"Источники не говорят о том, кто был инициатором созыва Джунгарского съезда, кто разрабатывал статьи «Цааджин бичиг», как шло их обсуждение и т. д. Нельзя поэтому считать вполне доказанным бытующее в литературе утверждение, что автором этого документа был Батур-хунтайджи. Но нельзя вместе с тем и Отрицать возможность того, что Батур-хунтайджи играл главную роль этой попытке преодолеть разобщенность и раздробленность страны с целью объединить ее силы для отпора внешним врагам. Для решения этой задачи было избрано не насильственное подчинение местных правителей Центральной ханской власти, как это было при Эсене и Даян-хане, а метод переговоров и соглашений. Нам неизвестно в деталях отношение Батур-хунтайджи к маньчжурской экспансии. Источники, однако, устанавливают, что он до конца жизни не вступал в контакт с завоевателями, несмотря на все их успехи, несмотря на то, что ко времени Джунгарского съезда регулярные сношения с маньчжурскими-императорами уже поддерживали халхаские феодалы, что вскоре после съезда на этот же путь встали правители Кукунора и сам далай-лама. Даже заинтересованность в торговом обмене с Китаем не вынудила Батур-хунтайджи хоть раз вступить в сношения с цинским правительством. Нам представляется несомненным, что мирное и объединительное направления деятельности Джунгарского съезда в основе своей совпадали с характером внешней внутренней политики Батур-хунтайджи, искавшего надежные пути к укреплению феодальных порядков в Монголии и к обеспечению ее политической самостоятельности. Вот почему мы считаем оправданным предположение о руководящей роли Батур-хунтайджи в подготовке текста монголо-ойратских законов и в созыве съезда, утвердившего их. Дополнительным свидетельством в пользу этого предположения служит и тот факт, что съезд проходил не в Халхе, не в Кукуноре, не на Волге, а в центре Джунгарского ханства, в кочевьях Батур-хунтайджи и его друга и союзника хошоутского Очирту-Цецен-хана.