Следует отметить, что вопрос о подданстве и ясаке был в Сибири в описываемое время довольно сложным и запутанным. В течение столетий отношения между обитавшими там племенами и народами регулировались исключительно правом сильного. Поражение на поле боя ставило побежденного в зависимость от победителя, превращало его в так называемого кыштыма, обязанного платить ясак победителю. До конца XVI в. наиболее могущественными в этом районе были феодальные владения енисейских киргизов, в кыштымной зависимости от них находился ряд других, более слабых племен и народов. Образование державы монгольского Алтын-хана и ее экспансия изменили сложившееся соотношение сил; киргизы и их кыштымы стали кыштымами Алтын-хана. Появление новых соседей — Джунгарского ханства и Русского государства — еще более усложнило обстановку, обострив борьбу за обладание ясачными людьми. В качестве примера приведем события, изложенные 22 августа 1644 г. в грамоте Сибирского приказа тобольскому воеводе Г. "С. Куракину. Эта грамота обязывала тобольские власти искать новые волости, «которые нашего ясаку не платят, и тех захребетных людей под нашу царскую высокую руку приводить. А буде которых волостей люди иод нашею царскою высокою рукою быть не похотят и ясаку с себя не дадут», — принудить их к этому силой. Воевода выполнил указание, причем мандуйскйе, тутошские и кезегецкие захребетные люди не захотели быть в российском подданстве и давать ясак. Для того чтобы они подчинились, пришлось применить силу. Вскоре выяснилось, что раньше они платили ясак «на контайшу и на киргиз и иные де землицы с них ясак имали ж».
Не мудрено, что в этих условиях тез и дело возникали споры и взаимные претензии, таившие опасность серьезных конфликтов между сторонами, жаждавшими ясака. Батур-хунтайджи жаловался Вл. Клепикову, что русские отняли у него Керсагальскую волость, издавна поставлявшую ему ясак, и просил волость вернуть.
Приведенных данных, как нам кажется, вполне достаточно для выяснения характера противоречий между Джунгарскнм ханством и Русским государством в вопросео подданстве местных племен и народов и о сборе с них ясака. Хотя эти противоречия и были, как мы видим, довольно серьезны, они в годы правления Батур-хунтайджи не привели к вооруженному конфликту, если не считать таковыми несколько мелких инцидентов чисто местного значения. Разрешение противоречий пошло по линии фактического признания обеими сторонами двоеподданства и двоеданства.
Уступчивость Батур-хунтайджи объясняется, видимо, тем, что он понимал полную невозможность и бесперспективность войны с Россией. Такая война могла не только сокрушить его власть, но и обессилить самое ханство. Русские власти также не были заинтересованы в развязывании войны против ойратов. Об этом весьма красноречиво говорит грамота Сибирского приказа от 20 января 1645 г. Г. С. Куракину, предлагавшая ему отправить к хунтайджи послов, «чтобы ему все неправды ево выговорить, а в большой задор с ним не войти».
Каждая из сторон не только не хотела войны, но не теряла надежды получить военную помощь другой стороны для борьбы против своих противников.
Выше мы уже говорили о предложении, сделанном в 1639 г. Батуром русским властям через Томилу Петрова — направить воинских людей хунтайджи против тех, кто будет совершать набеги на русские города. Это предложение было принято тобольским воеводой Пронским, который в свою очередь пообещал Батуру свою военную помощь, когда тот будет в ней нуждаться. И вот в феврале 1641 г. послы Батура обратились в Тобольск с просьбой: «Чтобы ты, государь, ево, контайшу, пожаловал, как ему, контайше, понадобятца твои государевы ратные люди против ево недругов, велел бы ты, государь, датн ему своих государевых ратных людей тысечю человек с вогненным боем. А кон де тайша против тово тебе, государю, на твоих государевых изменников и нёпослушников твоим государевым ратным людей даст своих ратных люден, сколько ты, государь, укажешь». В конце того же 1641 г. Батур вернулся к этому вопросу в беседе с русским послом Иеустроевым, которого он спросил о судьбе своего предложения. Неустроен ответил, что в Тобольск указания из Москвы еще не поступили. Выслушав этот ответ, Батур сказал: «В том де государская воля, как он, государь, укажет».
В 1644 г. вопрос о военном сотрудничестве возник снова, но на этот раз по инициативе русской стороны. Вл. Клепиков, командированный к Батур-хунтайджи, предложил последнему вернуть перебежавших к нему тарских и тюменских ясачных татар, изменивших русскому царю, обещая за это, что государь будет его «жаловать», от недругов оборонять. Клепиков пытался убедить хунтайджи выступить вместе с русскими ратными людьми против торгоутского Хо-Урлюка, вызвавшего гнев царских властей своими операциями в районе Астрахани, но успеха не имел. С аналогичным предложением русские власти обратились к крупному ойратскому владетельному князю Аблаю, сыну хошоутского Байбагас-хана.
Русские архивные материалы свидетельствуют, что переговоры о военном сотрудничестве между Джунгарским ханством и Россией не привели к положительному результату. Ни одного случая, когда бы русские и ойратские войска выступили совместно в какой-либо операций, нам неизвестно.
Как уже было отмечено, Батур-хунтайджи обижало и раздражало упорное нежелание Москвы допустить его послов в столицу Русского государства. За 20 лет своего правления он лишь дважды имел возможность вести переговоры непосредственно с правительством России в Москве: в 1645 и 1647 гг. В первый раз в Москву были пропущены два ойратских посланника, именуемые в документах Тюна и Сырян. Материалов, освещающих деятельность этого посольства, сохранилось очень мало. Мы знаем лишь, что послы, прибыв в Москву, уже не застали в живых царя Михаила Федоровича и были приняты Алексеем Михайловичем. Их пребывание в Москве было Недолгим и завершилось вручением 16 декабря того же 1645 г. жалованной грамоты русского Царя Батур-хунтайджи. Грамота была составлена в самых общих выражениях и не содержала в себе ничего конкретного: «Из давных лет, — говорилось в грамоте, — калмыцкие тайши со всеми своими калмыцкими улусными людьми были в повеленье и в послушанье, а они, великие государи, их жаловали и берегли... и николи от отца нашего, великого государя, вы отступны не бывали». Отметив, что Михаил Федорович умер и на престол вступил его сын и наследник Алексей Михайлович, авторы грамоты от имени нового царя хвалили хунтайджи за службу, обещая «жаловать» его, «оберегать», давать «повольные и беспошлинные торги», как это было и раньше, при царе Михаиле Федоровиче. Новым было лишь то, что Москва разрешила тобольским воеводам пропускать в столицу России послов Батур-хунтайджи, если он будет настаивать.
Что же касается второго ойратского посольства, то о нем известно лишь, что оно 27 января 1647 г. выехало из Тобольска в Москву, имея в своем составе двух человек, Ноедая и Сыряна. Никаких иных сведений об этом посольстве мы не имеем. Оно было последним. Москва вновь запретила тобольским властям пропускать в столицу послов Батура, предлагая рассматривать и решать возникающие вопросы на месте, в Тобольске, лишь информируя Москву о ходе и результатах переговоров: Такая позиция Москвы, разумеется, не устраивала Батура. В конце 1651 г. он жаловался тобольскому послу И. Байгачеву, что послов Джунгарии Москва принимать не желает. При этом он добавил: «А только де государь не пожалует ево, контайшу, послов ево к себе, государю, к Москве отпустить из Тобольска не велит, и их бы де в Тобольску воеводы не задержали, отпустили их назад в Калмыки к нему, контайше, да и послов бы де к нему, контайше, не присылали».
Среди спорных вопросов, осложнявших русско-ойратские отношения, не было таких, которые были бы связаны с организацией взаимной торговли. Обе стороны были в равной мере заинтересованы в торговом обмене. В качестве иллюстрации приведем следующий эпизод. В июле 1647 г. в Тюмени стало известно, что туда двигается торговый караван с лошадьми, коровами, овцами и т. д., а с караваном идет ойратское посольство в составе 32 ойратов и бухарцев. По указанию Москвы тюменский воевода отказался впустить караван в город и предложил ему идти на Тобольск, где торговля с ойратами была разрешена. Три раза приходили ойратские послы с караванами к Тюмени и каждый раз вынуждены были возвращаться. В четвертый раз, приблизившись к городу, они заявили: «А только де ныне их послов на Тюмень не примут и торгу де им повольного не дадут, и то де знатно, что де без ссоры и без войны не будет». До войны, однако, дело не дошло. В поддержку требований ойратов выступили чуть ли не все слои населения Тюменского уезда. Об этом воевода И. Тургенев в июле 1647 г. писал в Сибирский приказ: «А в нынешнем, государь, во 155 г. били челом тебе, государю... тюменские головы стрелецкой и татарской, и дети боярские, и сотники стрелецкие, и атаманы казачьи, литва и немцы, и черкасы, и конные и пешие казаки, и стрельцы, и юртовские служилые тотаровя, и ямские охотники, и посадцкпелюди, и пашенные и оброчные крестьяне, а мне, холопу твоему, в съезжей избе подавали челобитные за руками не но одно время, чтоб ты, государь, их пожаловал, велел на Тюмень ис калмыцких улусов калмыцких послов с торгом примать и торг им давать с ними повольней против прежнего, чтоб от безлошадства б им не погинуть вконец и твоей бы царской им службы, а пашенным крестьяном пашни, не отбыть». Через полгода «Москва разрешила открыть Тюмень для торговли с ойратами.
Этот эпизод интересен своими типичными чертами, убедительно раскрывающими закономерности, определявшие экономические взаимосвязи оседлых земледельческих и кочевых скотоводческих народов. Наряду со многими другими, ему подобными — о некоторых из них мы уже говорили, о других скажем ниже, — он свидетельствует, что кочевое скотоводство невозможно без налаженного обмена с народами оседлых культур, а при наличии взаимной заинтересованности в налаженном обмене исчезает и экономическая основа для вооруженных конфликтов между кочевниками и оседлыми земледельческими обществами.