В нашу задачу не входит подробное изложение исторических событий в Тибете в середине и второй половине XVII в., сложных взаимоотношений и борьбы различных феодальных группировок, выступавших в религиозной оболочке двух главных сект — желтошапочников и красношапочников. Эти вопросы, равно как и вторжение в Тибет хошоутского Туру-Байху, установившего господство и стране «желтых» во главе с далай-ламой и его министра по делам светского управления дипы, уже получили более или менее обстоятельное освещение в русской и зарубежной литературе.
Отметим лишь, что Цинская династия с самого начала стремилась превратить ламаистскую церковь в орудие завоевания Монголии. Эта политика проводилась представителями династии весьма последовательно на протяжении всей истории завоевания Монголии. Рокхил, основываясь на китайских источниках, сообщает, что далай-лама, приглашенный цинским правительством, в середине 1652 г. прибыл в Ордос и послал императору маньчжуров Чжу Ю-цзиню письмо с предложением прибыть в Куку-Хото или в Датун для встречи его, далай-ламы. Предложение вызвало переполох в правящих кругах Пекина. В результате был издан указ следующего содержания: «В годы правления императора Тайцзуна (1627—1644) Халха (Монголия) не была подчинена. Учитывая, что все тибетцы и монголы повинуются словам своих лам, далай-ламе было послано приглашение. Но император Тайцзун умер прежде, чем его посол доехал до далай-ламы. В дальнейшем, во время регентства принца Юй далай-ламе было послано новое приглашение... сейчас он находится в пути, сопровождаемый свитой в 3000 человек. Мы желали бы выехать за наши границы для его встречи, но опасаемся, что если он прибудет в страну с такой огромной свитой в год, когда у нас плохой урожай (как нынешний год), то народу будет причинен ущерб. С другой стороны, если мы, послав ему приглашение, не поедем его встречать, то он может вернуться с полдороги в Тибет... В результате этого, Халха откажется нам подчиниться». Далее в указе говорилось, что император предложил своим советникам высказать мнение по существу вопроса. Китайские сановники высказались против поездки императора за пограничную линию (т. е. за Великую стену) для встречи далай-ламы, а маньчжурские сановники — за такую поездку, мотивируя свою позицию тем, что «если император лично встретит далай-ламу, халхасы нам подчинятся, что будет иметь очень положительные последствия; но если далай-лама, будучи приглашен, не будет встречен (лично императором), это будет нехорошо».
В этом документе позиция цинского правительства сформулирована с такой предельной ясностью, что едва ли возникает необходимость каких-либо пояснений. Эта позиция может быть сведена к следующим главным пунктам: а) Халха необходима Цинской династии, Халху надо подчинить; б) ламы вообще, далай-лама в особенности, пользуются исключительным влиянием среди монголов; в) чтобы подчинить Халху, а за ней и всю остальную Монголию, надо привлечь на свою сторону ламаистскую церковь и в первую очередь далай-лам.
Но если важность союза с ламаистской церковью понимали государи Цинской Династии, то в не меньшей мере понимали это и их противники. Укажем для примера на У Сань-гуя, который регулярно в течение ряда лет посылал в Лхасу своих представителей с дарами, стремясь использовать влияние церкви в интересах готовившегося им антиманьчжурского восстания. И это ему в известной мере удалось. Лхаса в 70-х и 80-х годах оказывала тайную поддержку чуть ли не каждому антиманьчжурскому выступлению. Это говорит о том, что среди приближенных далай-ламы были не только сторонники, но и противники Цинской династии.
Ойратские источники изобилуют фактами, свидетельствующими, что ламаистская церковь в Джунгарском ханстве пользовалась не меньшими привилегиями и влиянием, чем в ханствах и княжествах Восточной Монголии. Габан-Шараб рассказывает, что после победы Гуши-хана над противниками далай-ламы все ойратские нойоны как крупные, так и мелкие во главе с Гуши-ханом, Хо-Урлюком и его шестью сыновьями, Батур-хунтайджи, Хундулен-тайшой, Аблаем и дэрбэтовским Тойном «признали далай-ламу своим ламой», т. е. объявили себя приверженцами желтошапочников. Тут же было решено предоставить всем вообще тибетцам свободу передвижения по Джунгарии. В дальнейшем было поставлено предавать смертной казни независимо от титула и звания каждого, кто осмелится похитить что-либо у людей из Тибета. У всех слоев ойратского общества непререкаемым авторитетом пользовался Зая-Пандита. Его биограф сообщает, что Зая-Пандита в конце 40-х годов издал постановление, направленное против шаманов и шаманских обрядов, требуя строго штрафовать как шаманов, так и лиц, пользующихся их услугами; все ойраты почитали Зая-Пандиту «как лучшее украшение страны» за то, что он возвеличил религию Будды и значение Тибета как религиозного центра.
Ойратские владетельные князья и даже их жены наперебой стремились в Лхасу на поклонение далай-ламе которому подносили богатые дары, взамен получая различные почетные титулы. Так Очирту-тайджи стал в 1657 г. Очирту-Цецен-ханом. Но за все годы правления Батур-хунтайджи и Сенге не было ни одного случая посылки кем-либо из владетельных князей Джунгарии своего представителя в Пекин. Источники, правда, рассказывают, что в 1650 (или 1651) г. в составе посольства, отправленного далай-ламой и Гуши-ханом из Тибета в Пекин, каким-то образом оказался представитель хошоутского Хундулен-тайши по имени Соном, но эпизод этот, если он и имел место, прошел незаметно и бесследно.
Нам уже известна антиманьчжурская позиция Зая-Пандиты. Весьма возможно, что отрицательное отношение владетельных князей Джунгарии к вопросу о контактах с Цинской династией было результатом влияния их первосвященника. В этой связи обращает на себя внимание тот факт, что Зая-Пандита предпринял свою вторую поездку в Тибет именно тогда, когда далай-лама собирался в Пикин (1652), причем в дороге они встретились и беседовали. Хотя содержание их бесед нам неизвестно, но нельзя себе представить, что собеседники не затронули вопроса о целях путешествия далай-ламы и, следовательно, о политике по отношению к Цинской династии вообще. В этой связи невольно возникает вопрос: не является ли высокомерное требование далай-ламы, чтобы маньчжурский император лично явился встретить его далеко за пределами столицы Китая, равно как и бросающаяся в глаза непродолжительность его визита, результатом бесед с Зая-Пандитой? Мы этого не знаем. Но мы знаем твердо, что Зая-Пандита имел немало влиятельных единомышленников при лхасском дворе. Иначе было бы невозможно назначение на пост дипы известного своими антиманьчжурскими взглядами Сандзай-Джамцана, сыгравшего весьма важную роль в событиях конца XVII в., о которых пойдет речь в следующей главе.
Антиманьчжурская направленность внешней политики правителей Джунгарского ханства нам представляется несомненной. Не приходится сомневаться и в том, что такая политика в немалой степени вдохновлялась некоторыми руководящими кругами ламаистской церкви. Это подтверждается и приведенным выше заявлением хутухты Галдана, брата Сенге, русскому послу В. Былину, о том, что среди ойратов всеми хутухтами и ламами твердо решено, чтобы «ни в коих землях наши калмытцкие люди и тайши с великим государем войны не подымали». Особый интерес этому заявлению придает то, что оно принадлежит Галдану, человеку, который двумя десятилетиями позже был объявлен Цинской династией самым опасным ее противником. Антиманьчжурская направленность внешней политики Джунгарского ханства, т. е. стремление ойратских феодалов сохранить политическую самостоятельность своего государства, неминуемо вела к конфликту, который должен был тем быстрее привести к взрыву, чем быстрее Цинская династия подчиняла своему влиянию Халху.
В этих условиях укрепление внутреннего единства Джунгарского ханства превращалось в одно из важнейших условий успешной подготовки к будущей борьбе за независимость. Мы уже видели, как ламаистская церковь в лице Зая-Пандиты стремилась примирить соперничавших, уладить споры и конфликты, не допустить взрыва междоусобной борьбы. Зая-Пандита поддерживал Батур-хунтайджи, он не отказал в поддержке и его сыну Сенге. Опираясь на помощь церкви и своих союзников из дома хошоутских князей, Сенге удалось преодолеть сопротивление противников и укрепить свою власть в ханстве. Но все его успехи, конечно, не могли разрешить коренных внутренних противоречий, питавших центробежные силы в ханстве и разъедавших его единство. В конце концов Сенге пал жертвой этих противоречий.
В начале 1671 г. в Тобольск, Красноярск и другие сибирские города стали поступать сведения об убийстве Сенге. Житель Кузнецкого уезда, вернувшийся из Джунгарии, сообщил местным властям, что «Сенга-тайши убит в прошлом во 178 (1670) году до ево... приезду, а убил де ево, Сенгу, брат ево родной Маатыр-тайши у нево, Сенги, в юрте, ночью, сонново. И после де ево, Сенги, брат же ево другой Кеген-кутухта собрався с воинскими людьми, и того убойца брата своего Маатыря-тайши убил и другово брата своего Чечен-тайшу и Чокуровых тайшиных детей побил всех».
В феврале 1671 г. вернулся в Тобольск служилый человек А. Бурчеев, командированный воеводой И. Репниным сопровождать на родину посла Сенге — Аблая. Бурчеев доложил воеводе, что «не дошед де Сенгина дальнего улуса, в Тарском уезде в Барабинских волостях сказывали им Сенгина улуса кочевные люди, что де тайшу их, Сенгу, в улусе брат ево родной Баатыр-тайша убил, а Сенгины де люди ево, Баатыря, и с сыном убили ж, а большой де ево, Сенгин, брат Чечен-тайша из улуса убежал к мугальскому Сайн-контайше с тридцатью человеки, а меньшой брат ево Галдам-кутухта после смерти брата своево Сенги взял за себя жену ево, Сенгину, с людьми и повоевал Чокура-убаши-тайши сына ево Булат-манжи, убежал в улус к тестю своему к Учюрте-тайше, да и люди де ево, Сенгины, кочевные и улусные калмыки розбежались по розным кочевьям и улусам все без остатку».
Убийство Сенге в конце 1670 г. и воцарение Галдана находят подтверждение во многих русских документах. Так, например, тобольский воевода И. Репнин в одной из своих отписок в Москву сообщает, что в Красноярск в конце 1671 г. «присылал ис Черных калмыков ис Сенгина улусу Кеген-кутухта, которой владеет Сенгиным улусом, посланцов своих, а ему де, Алексею (красноярскому воеводе Сумарокову. — И. З.), на съезжем дворе говорили, что Сенга-тайша убит, а убил брат ево Батур, а Батура убил Кеген-кутухта, и ныне владеет Сенгеным улусом. А мугальской де Лоджан (т. е. Алтын-хан. — И. З.) стоит на Мугальской земле на Кемчюге, а от ево, Лоджана, стоят в одном днище калмыцкие тайши Должин-Кошючи да Абабан-хан... да он же де, Кутухта Кеген, прислал в Киргизскую землю Ейзана своего Байту-хана, для всякой розправы».