Мы привели выдержки из письма Цэван-Рабдана не потому, что они могут оправдать джунгарского хана обвинить казахского. У нас нет оснований верить как в благородство Цэван-Рабдана, так и в бескорыстие Тауке. Можно заранее сказать, что оба хана имели более пли менее равное основание обвинять друг друга в проступках, подобных тем, о которых джунгарский хан писал к Сюань Е. Война 1698 г. положила начало новой полосе вооруженных столкновений между ойратскими и казахскими феодалами. Именно с этого времени джунгарская опасность начала превращаться в главную опасность, угрожавшую самостоятельному существованию феодального Казахстана. Если в XVII в. Джунгарское ханство воевало против казахских ханов и султанов в 1643 и 1681 —1684 гг., то в годы правления Цэван-Рабдана эти войны следовали одна за другой-в 1711 —1712, 1714, 1717, 1723 и 1725 гг. Но и этот перечень не является исчерпывающим, так как не учитывает ряда ответных ударов казахских ханов и султанов по ойратским феодалам.
Что же лежало в основе всех этих войн? Факты, подобные перечисленным в письме Цэван-Рабдана, даже если все они соответствовали действительности, могли служить лишь поводом к началу военных действий. Причины же ойратско-казахских войн XVIII в. лежали глубже.
Заслуживает внимания и вопрос о причинах, побудивших Цзван-Рабдана послать Сюань Е письмо с целью объяснить и оправдать начатую против казахов войну. Источники убеждают нас в том, что Цынни-Рабдан вопреки мнению А. Позднеева и К. Пальмова не был ни ставленником Цинской династии, ни ее вассалом и, следовательно, не был обязан отчитываться в своих действиях. Но были другие, не менее веские причины, внушившие правителю ханства мысль о необходимости послать такое письмо, а именно особенности внутреннего и внешнего положения Джунгарского ханства на рубеже XVII и XVIII вв.
Хотя ханство и выстояло перед бурями и невзгодами правления Галдана, оно тем не менее существенно от них пострадало. В итоге галдановых войн ханство понесло территориальные потери — обширные пастбищные угодья на восточных склонах Алтая, в долине р. Кобдо и в Урянхае. Большое экономическое и политическое значение этих потерь видно из того, что вопрос о возвращении утраченных территорий занял главное место во взаимоотношениях джунгарских правителей с цинскими властями Китая в течение чуть ли не всей первой половины XVIII в. Помимо территории ханство потеряло часть населения убитыми, пленными и добровольно поселившимися за пределами Джунгарии. Трудно определить цифру этих потерь. Известно, что Галдан вступил в Халху с 30-тысячной армией; предполагая, что одна семья давала одного воина — а так бывало в Монголии обычно, — мы можем допустить, что он вывел из Джунгарии около 30 тыс. семей; в каждой из них было два-три человека (нетрудоспособные старики и дети оставались дома), а всего — около 70 тыс. Анализируя показания источников, мы приходим к заключению, что из этого числа было навсегда потеряно для ханства около 50 тыс. человек.
Ойратское государство лишилось также значительного количества скота — основного богатства страны. Некоторое представление об этом мы можем получить, если учтем, что в одних лишь майских боях 1696 г. в районе Цзун-Мод армия Галдана оставила цинским войскам 20 тыс. голов крупного и более 40 тыс. голов мелкого скота.
Легко понять, что все это ослабило Джунгарское ханство и в военном отношении.
Хотя большинство ойратских владетельных князей поддерживало Цэван-Рабдана, сводя к минимуму опасность губительных межфеодальных усобиц, однако он не мог не считаться с тем, что имеет серьезных противников в лице бывших соратников Галдана — Даньдзилы, Дань-дзин-Гомбо, Дугар-Рабдана и др., большая часть которых обосновалась в Кукуноре, где блокировалась с местными правителями — потомками Гуши-хана, относившимися к Цэван-Рабдану недружелюбно.
Военные неудачи и гибель Галдана, неустойчивое положение в самой Джунгарии, где позиции Цэван-Рабдана еще не успели окрепнуть, создавали благоприятную обстановку для давления на ханство с севера и запада, со стороны России и Казахстана. Как известно, в начале XVIII в. новая волна русской колонизации устремилась к верховьям Енисея, Тобола и Иртыша. В течение первых 15—20 лет XVIII в. вся прииртышская долина была присоединена к России, тогда как до этого крайним русским поселением на Иртыше была слобода Чернолуцкая (примерно 60 км ниже впадения Оми в Иртыш)16. Столь же быстро осваивались и долины среднего и верхнего течения Енисея, где еще в 1701 г. к югу от Красноярска не было ни одного русского селения. Успехи русской колонизации неминуемо влекли за собой оттеснение ойратских кочевий. Так возникли новые противоречия между Русским государством и Джунгарским ханством. Эти противоречия с течением времени становились все более острыми; они, как мы увидим ниже, составили важную страницу в истории русско-ойратских отношений XVIII в.
Мы имеем основание полагать, что небывалое обострение джунгаро-казахских отношений в XVIII в. также — имело в своей основе противоречия территориального характера. Казахские ханы и султаны, нуждаясь в дополнительных пастбищных угодьях, метались с. востока на запад и с севера на юг, но не находили свободных, никем не занятых земель. Именно этим, по нашему мнению, объясняются их многочисленные конфликты с калмыками, башкирами и т. п. Используя сложившуюся в Джунгарии обстановку, казахские феодалы в 90-х годах XVII в. продвинули свои кочевья на восток и юг — в сторону ойратского государства. Следует отметить вместе с тем, что территориальные споры, играя главную роль в джунгаро-казахских отношениях, не были единственной причиной войн между ними. Немалое значение имело также стремление феодальных группировок каждой стороны установить свой контроль над торговыми путями и центрами торговли, поживиться богатствами противника и т. д.
В результате в конце XVII — начале XVIII в. Джунгарское ханство оказалось стиснутым на ограниченной территории, причем давление извне имело тенденцию усиливаться; на восточных рубежах ханства место халхаских феодальных владений заняла могущественная Цинская империя, явно стремившаяся распространить свою экспансию на Запад, на северных и северо-западных рубежах ханства располагались владения не менее могущественной Российской державы.
Таким было положение ойратского государства в то время, когда Цэван-Рабдан пришел к власти. Обстановка была довольно сложной и требовала от него большой осмотрительности. Слишком уж много было неблагоприятных для него факторов, чтобы он мог позволить себе риск одновременной борьбы на нескольких фронтах. Начинать пришлось с укрепления центральной власти. Дальнейшие события показали, что эту задачу Цэван-Рабдан решил успешно. Свидетельство этому мы находим, между прочим, на страницах Черепаповской летописи, где под 1716 г. записано: «Эрдени Шурукту контайша, которой перед тем Цаган-Араптан назывался и в 1697 г. принял правление, последуя правилам дяди своего Бушукту-хана, покорением рассеянных по разным местам калмытских улусов под свою власть так усилился, что он не только начатую Бушукту-ханом против мунгал и китайцев войну мог продолжать, но и тибетцкой и тангутской земле побеждением тамошнего хана и прогнанием Далай-ламы делался страшным».
В первые годы своего правления Цэван-Рабдан избегал всего, что могло испортить отношения с Китаем. Его письмо к Сюань Е по поводу войны, начатой им против казахского хана Тауке, следует рассматривать как одно из проявлений этой тактики. Цэван-Рабдан делал вид, что считает себя почтительным и послушным — если не вассалом, то учеником Сюань Е, которого он намерен информировать чуть ли не о каждом своем шаге. Аналогичными соображениями, видимо, руководствовался Цэван-Рабдан и осенью 1702 г., когда в принудительном порядке-с помощью 2,5 тыс. воинов вывел подвластные ему киргизские улусы из долины Енисея далеко в глубь своих владений; он сделал это с целью устранить одну из причин возможных русско-ойратских осложнений. Нам неизвестен исход войны 1698 г., но мы знаем, что после этого Джунгарское ханство более полутора десятилетий ни с кем не воевало и поддерживало мир на всех своих рубежах. Цэван-Рабдан занимался в эти годы преимущественно вопросами внутренней жизни ханства. Многочисленные источники свидетельствуют, что он, как и его предшественники, стремился развивать земледелие и ремесленные промыслы. Немало интересных сведений, подтверждающих сказанное, мы находим в журнале И. Унковского. На основании данных И. Унковского и других материалов в Коллегии иностранных дел России в 1734 г. был составлен обзор внутреннего положения Джунгарского ханства. В обзоре, между прочим, сообщалось, что Цэван-Рабдан «по смерти дяди своего Бошту-хана над всеми людьми владетелем учинен, и от Далай-ламы дано ему другое имя — Эрдени-Журюкту-Батыр-контайша... Перед тем временем, как Унковский был, лет за 30, хлеба мало имели, понеже пахать не умели. Ныне пашни у них от часу умножаются, и не только подданные бухарцы сеют, но и калмыки многие за пашню приемлются, ибо о том от контанши приказ есть. Хлеб у них родится: зело изрядная пшеница, просо, ячмень, пшено сорочинское. Земля у них много, соли имеет и овощи изрядные родит... в недавних летах начали у него, контайшп, оружие делать, а железо у них, сказывают, что довольно находится, из которого панцыри и куяки делают, а завели отчасти кожи делать и сукна, и бумагу писчую у них ныне делают».
Тобольский дворянин М. Этыгеров, командированные в 1729 г. из Тобольска к хану Джунгарии, в своем журнале также отмстил, что он и сопровождавшие его люди, спустившись с Талкинского перевала и приближаясь к ханской ставке, «шли степью, а по той степи имеетца пахоты контаншина владения бухарцев и калмыков», а затем снова «шли степью по правую сторону реки Цаган-Усупа мимо пашен бухарских».
Приведем также свидетельство Габан-Шараба, вообще говоря, весьма сдержанно относившегося к Цэван-Рабдану, поскольку тот незаконно и несправедливо, по мнению калмыцкой знати, поступил с сыном Аюка-хана Санжибом, отобрав у него 15—20 тыс. подвластного населения и отпустив его самого с шестью-семью служителями к отцу. Габан-Шараб писал: «Дел (т. е. заслу