Сказанное подтверждается и донесениями неофициального посланника России в Пекине Лоренца Ланга, часто встречавшегося и беседовавшего с пекинскими сановниками и с самим Сюань Е в 1721 и 1722 гг. 21 октября 1721 г. Л. Ланг писал в Петербург: «Война с контайшами (т. е. с Джунгарским ханством. — И. З.) китайцам есть весьма трудна, понеже их армия, которая, как я уведал, состоит в 200 000 человек и ежегодно от морового поветрия умаляется... тако ж нужда в провианте так велика, что принуждены ясти падшие верблюды, лошади и другую скотину... Сия есть причина, что мор великий в их войсках, которые они принуждены по вся весны паки рекрутировать». В этом же донесении Л. Ланг писал, что Сюань Е требует, «чтобы контайшы о сем нарушенном мире просили прощения, токмо контайша к тому не склоняется и велел сему двору в прошедшем году (т. е. в 1720 г. — И. З.) чрез своего посланника объявить, что он к миру склонен, ежели его богдыханово величество в сем пункте согласится, чтоб мунгальская степь за вольное государство объявлена была». Годом позже, в сентябре 1722 г., Л. Ланг сообщил, что «контуш (контайша, Цэван-Рабдан — И. З.) с китайским государством ни в какое примирение вступать не хочет, разве ему провинция Хами паки уступлена будет и мунгалы вольными людьми объявлены будут».
Как видим, цели войны для хана Джунгарии сводились к тому, чтобы добиться ухода цинских войск из всех районов Джунгарии и Восточного Туркестана, а также «освободить» Халху, т. е. фактически присоединить последнюю к ойратскому государству и образовать объединенное монгольское государство под властью Чоросской династии.
В ходе войны у ойратских военачальников выработалась своя тактика. Зная, что их войска, не располагавшие или почти не располагавшие артиллерией, мало приспособлены к наступлению на укрепленные позиции противника, ойратское командование ограничивало операции своих войск, как правило, сражениями в открытом поле. Л. Ланг докладывал в Петербург, будто бы Цэван-Рабдан через своих послов объявил в Пекине, «что он всегда готов будет с китайской армией баталию дать, ежели оная к ним придет, для того что его народы не привыкли китайские ретрейшементы атаковать, а ежели оные от них оставлены будут и пойдут в их собственную землю, то и он за ними вскоре с своею армией следовать будет».
Трудности войны, невозможность склонить Россию к военному сотрудничеству против Цэван-Рабдана раздражали императора и его министров. Л. Ланг сообщал, что к нему приезжали министры Сюань Е, выражавшие неудовольствие дружбой России с Джунгарскнм ханством, тогда как это ханство является противником Цинской империи, с которой Россия также намерена дружить. Они настаивали на том, что «тот, который против одного из двух монархов неприятельски поступает, от другого неприятельски трактован имеет быть».
В таких условиях наиболее выигрышным было положение России, в помощи которой нуждались обе стороны. В этой связи представляет интерес посольство Асан-ходжи, который летом 1722 г. прибыл от Цэван-Рабдана в Тобольск. Напомнив губернатору Сибири князю Черкасскому, что между русскими и ойратами издревле существовали хорошие отношения, посол отметил, что эти отношения ухудшились, когда русские начали двигаться в верховья Иртыша, строить там города и крепости, сгоняя ойратов с их кочевий. Теперь Цэван-Рабдану стало известно, что Россия намерена направить против него свои поиска; если сведения верны и эти войска начнут его теснить, то единственным для него выходом будет подчиниться Цинской империи и перейти в ее подданство. Князь Черкасский заверил Асан-ходжу, что русский царь никогда и не думал о посылке войск против Джунгарии, что подобные слухи могут распространяться лишь теми, кто хочет запугать Цэван-Рабдана и заставить его покориться цинскому императору.
Крупнейшим событием в русско-ойратских отношениях 1722—1723 гг. было посольство И. Унковского к Цэван-Рабдану. Мы не будем останавливаться на истории этого посольства, поскольку самые важные документы, имеющие к нему отношение, были в свое время опубликованы Н. Веселовским. Известно, что целью посольства было убедить Цэван-Рабдана отправить в Тобольск своих полномочных представителей для подписания договора о его добровольном переходе в российское подданство на условиях, аналогичных положению Аюка-хана. Когда такой договор будет подписан, «тогда уже, — гласит параграф 5 инструкции, данной И. Унковскому, — его императорское величество изволит его, яко своего подданного, от других оборонять, и китайского хана может сперва через посылку грамоты своей склонять, чтоб он ему, контайше, яко подданному его императорского величества, никаких обид не чинил, а буде того хан китайской не послушает, то сыщутся способы и силой сто к тому привесть, а от других его неприятелей может его императорское величество и оружием оборонять, и другие народы ближайшие повелит в его послушание привесть, и в том ему сибирскими своими вонски вспомогать».
По миссия И. Унковского не достигла цели. Цэван-Рабдан отказался перейти в российское подданство и не принял выдвинутого И. Унковскнм предложения о постройке на территории ханства русских крепостей с русскими гарнизонами, Столь радикальная смена позиции объясняется тем, что план присоединения к России всегда встречал сопротивление некоторых влиятельных лиц, окружавших джунгарского хана. Оппозиция этому плану резко усилилась в связи со смертью Сюань Е и вступлением на престол в Китае Инь Чжэня. Характерен в этом отношении ответ Цэван-Рабдана И. Унковскому. Он сказал, что «было де его наперед сего прошение, чтоб го-роды построить для того, что китайцы на улусы его чинили нападения, а ныне де старый китайский хан умер, а на место его сын вступил, который прислал к нему послов своих, чтоб жить по-прежнему в дружбе, также мунгальские и кошеуцкие (хошоутские из Кукунора. — И. З.) послы к нему за тем же приехали, и китайцы де стали быть в худом состоянии, для чего ныне и городы ему, контайше, не надобны».
Цэван-Рабдан вновь выдвинул на первое место старые спорные вопросы о сборе ясака и о границе. Он говорил И. Унковскому, что «они от того сумневаются и так думают, когда Иртыш отнят, так и к ним будут». Нет сомнения, что активное продвижение линии русских поселений в верховья Иртыша и Енисея серьезно напугало Цэван-Рабдана и многих других владетельных князей Джунгарии.
Цэван-Рабдан направил в Россию вместе с И. Унковским своего нового посла Доржи, который 4 апреля 1724 г. был принят Петром в Петербурге. В ходе переговоров выяснилось, что Доржи не имел поручения говорить о переходе Джунгарии в российское подданство, равно как и о разведке недр русскими на территории ханства. Он был уполномочен говорить только о том, чтобы Россия и Джунгарское ханство жили в дружбе и согласии, чтобы Петр I приказал защитить Цэван-Рабдана в случае какого-либо нападения на него, чтобы власти возвращали в Джунгарию лиц, бежавших оттуда. Этими вопросами и ограничилась его миссия. Получив 28 сентября 1724 г. ответное письмо Петра I Цэван-Рабдану, в общей форме выражавшее согласие поддерживать традиционную дружбу, Доржи отправился на родину.
Было очевидно, что наступившее со смертью Сюань Е затишье на восточных рубежах ханства вернуло внешнюю политику его правителей в привычное русло. В спорных районах Южной Сибири вновь появились посланные Цэван-Рабданом сборщики ясака, его посол в Пекине в 1726 г. снова поставил вопрос о возвращении ханству Хами, Турфана и территорий, отошедших к Халхе, усилился натиск ойратских феодалов на казахские кочевья в Семиречье. В 1723 г. Цэван-Рабдан, собрав крупные силы, нанес удар по владениям Большого и Среднего жузов Казахстана, подчинив большую их часть и превратив в своих данников.
Есть основание полагать, что и в эти годы Цэван-Рабдан не оставлял мысли о присоединении Халхи к Джунгарии. А. Позднеев, ссылаясь на халхаские аймачные хроники, сообщает, что хан Джунгарии пользовался каждым удобным случаем, чтобы поднять население Халхи против власти Цинов. В этих целях хан «постоянно волновал слотов и урянхаев, которые, состоя в плену у маньчжуров, были расселены в разных местах халхаских кочевьев... Такого рода беспокойства, возникавшие собственно под влиянием чжунгар... совершались на различных концах Халхи почти ежегодно и продолжались они вплоть до самой смерти Цэван-Рабдана».
В 1723 г. в Кукуноре вспыхнуло крупное восстание хошоутских владетельных князей во главе с внуком Гуши-хана Лубсан-Даньдзином. Целью восстания было свержение власти Цинов и восстановление былой самостоятельности хошоутских владений. Восставшие поддерживали контакт с ойратским государством в Джунгарии. Через год, однако, это восстание было подавлено цинскими войсками. Сам Лубсан-Даньдзин нашел приют и убежище у Цэван-Рабдана, который решительно отклонил требование пекинских властей о выдаче беглеца.
Взаимоотношения между Джунгарским ханством и Цинской империей в эти годы могут быть охарактеризованы как перемирие. В августе 1725 г. Л. Ланг писал в Петербург из Пекина, что цинские войска отошли от джунгарской границы, «однако же между китайским ханом и контайшею мир еще не учинен потому, что контайша у него взятые бухарские провинции Хами и Турфан назад требует, а оные уступить китайцы не хотят». Об этом же в мае 1727 г. писал в своем статейном списке граф Савва Рагузинский, возглавлявший российское посольство при переговорах с Китаем, завершившихся подписанием Кяхтинского договора 1727 г. «С контайшею не помирились, — писал С. Рагузинский в мае 1727 г., — ибо они не дают завоеванных городов от контайши, а контайша без того не мирится. Правда, что армия их держала поле, а контайша генеральной баталии не смел дать, хотя китайцев никогда более 44 тысяч не было, хотя и разглашивали будто двести тысяч. Однако ж контайша частыми партиями более число разбил».
В нашем распоряжении очень мало данных о положении народных масс в ойратском государстве в годы правления Цэван-Рабдана. Но некоторое представление об этом можно составить по рассказу одного из ойратских перебежчиков, явившегося в мае 1726 г. в Верхиртышскую крепость, откуда он был доставлен в Тобольск. Этот ойрат по имени Баисхалан родился в урочище Баин-Ула. Его отец умер в ставке джунгарского хана, а брат четыре года назад решил бежать на Волгу, но был схвачен, «бит плетьми и клеймен на щеках горячим железом и н