по устью реки Черной Оми постановили границу и учинили во знак той границы засеку с таким договором, чтоб от того времени со обеих; сторон никому в чужих местах зверей не ловить, крепостей и других жилищ не строить... И от того времени как ваши люди в нашу землю, так и наши люди в вашу землю не въезжали... А в последующее потом владение другого белого царя (Петра I. — И. З.) за устьем означенной реки Черной Оми с вашей стороны сделана была крепость (Ямышевская. — И. З.), и для взятия оной посылано было от нас войско, отчего тогда произошла немалая ссора. А ныне ваши люди в наших местах, построя крепость, ловят зверей, и выкапывают золото, и берут медь... И ежели, те ваши люди на нашей земле по-прежнему так останутся, то уже и землею моею завладеть могут, а я земли моей отдать не могу. И хотя бы я тех людей ваших и собою сослать мог, но, во-первых, почитаю постановленный с вами о согласии и дружбе договор; второе, что ныне у вас с турками война, и ежели мне при таком случае оное произвесть в действо, то могу за бессовестного причтен быть... Того ради прошу милостиво повелеть вышеупомянутых людей ваших свесть. Ежели же оные сведены не будут, то я их в моей земле жить допустить никак не могу».
Как видим, позиция Галдан-Церена, его аргументация и требования представляли собой прямое продолжение линии его отца; эта позиция оставалась неизменной на протяжении всей первой половины XVIII в. Споры о границе прекратились лишь после смерти Галдан-Церена, в условиях, когда его преемники, поглощенные междоусобной борьбой, не имели уже ни сил, ни средств отстаивать требования своих предшественников.
Что касается русской стороны, то она твердо отклоняла аргументы ойратских правителей, отстаивала право России владеть спорными территориями, но стремясь вместе с тем не доводить дело до крайней степени обострения и принимая меры на случай возможного вооруженного конфликта. Правительство России утверждало, что никаких переговоров с Джунгарией о границе никогда не вело, что у ойратских правителей нет никаких доказательств, подтверждающих их слова о якобы согласованной границе по линии р. Омь.
Следует отметить, что земли, на которые претендовали ойратские феодалы, тянулись на 1 тыс. км вдоль Иртыша и включали на одном конце Усть-Каменогорск, на другом — Омск и всю Барабинскую степь, через которую проходил единственный в то время сухопутный тракт из центральных областей России в Восточную Сибирь и Забайкалье. Естественно, что правящие круги России никак не склонны были идти на уступки в этом вопросе.
Вопрос о границе был тесно связан с вопросом о ясаке. Утверждая, что указанная выше территория принадлежит Джунгарскому ханству, его правители тем самым требовали, чтобы за ними было признано монопольное право и на сбор ясака с населения. На этом основании в июне 1742 г. послы Галдан-Церена представили подробный перечень своих кыштымов, когда-то плативших ясак только в ойратскую казну, а затем под нажимом русских властей переставших вносить туда этот ясак или принужденных вносить его и Джунгарии и России. Указанные в перечне кыштымные аймаки были расположены в районах, прилегавших к Томску, Кузнецку и Красноярску, в них насчитывалось в общей сложности более 5 тыс. юрт (юрта — семья).
Галдан-Церен требовал возвращения ему как спорной территории, так и всех бывших кыштымов джунгарских ханов 147. Российские же власти настойчиво добивались возвращения в Россию всех русских и всех вообще подданных России, задержанных в Джунгарии, в первую очередь захваченных в 1716 г. в боях под Ямышевом нескольких сот солдат и офицеров, а также волжских торгоутов, силой отобранных в 1701 г. Цэван-Рабданом у Санжиба (15—20 тыс. юрт).
Стремясь к урегулированию накопившихся спорных вопросов, царское правительство направило в 1731 г. в Джунгарию своего официального представителя в ранге посланника — майора Угримова. Его снабдили необходимой доверенностью и полномочиями на право подписания соответствующих договоров и соглашений. В одной из многочисленных инструкций, данных Л. Угримову, говорилось, что в случае, если Галдан-Церен или его приближенные поставят вопрос о границе, ему надлежит отводить их претензии, указывая, что на Черной Оми никаких ойратских засек никогда не было, что ойраты в тех местах никогда не кочевали, что городок на Иртыше, на Черном острове принадлежал царю Кучуму, «который городок и в нем люди завоеваны российскими войски и сожжен... А калмыков при том месте не было, и не кочевали». В подтверждение ему были даны копии грамот русских царей от 1595, 1633 и 1644 гг., «в которых и о барабинских ясашных иноземцах прописано, что они издревле подданные Российской империи, а не их, калмыцкого, владения».
Л. Угримов был тепло принят Галдан-Цереном, много раз встречался с ним и вел деловые беседы. Состоялись и детальные переговоры с высшими сановниками ханства по всем вопросам, связанным с торговлей, границей, ясаком и т. п. Но результат его миссии был тем не менее весьма скромным. Единственным достижением было то, что Л. Угримов вывел из Джунгарии около 400 русских с которыми и прибыл на родину.
Столь же незначительными были успехи миссии, отправленной Галдан-Цереном во главе с Зундуй-Замсу в Петербург для продолжения начатых переговоров. Эта миссия выехала из Джунгарии вместе с Л. Угримовым и в марте 1734 г. прибыла в столицу, где дважды была принята императрицей Анной Ивановной. В июле 1735 г. в Коллегии иностранных дел миссии вручили ответ российского правительства на все вопросы, по которым велись переговоры. «По выслушании и по принятии того ответа посланцы говорили, что они тем ответом недовольны, объявляя, что подлинные их, зенгорские, земли к Российской стороне присвояются и что когда чрез нынешнюю их здесь бытность о разграничении определения не учинено, то уже впредь в том владельцу их надежды нет». Что же касается ясака, то ответ правительства России содержал юридическое признание двоеданства как временного состояния.
Последней попыткой Галдан-Церена добиться положительного для себя решения спорных вопросов было посольство Лама-Даши (1741 —1745). Но и эта миссия успеха не имела.
Итак, многолетняя борьба Цэван-Рабдана и Галдан-Церена за возвращение ханству обширных территорий в Халхе и Казахстане, на которых некогда кочевали ойраты и другие народы, подвластные их предкам, закончилась неудачей. Государство ойратских феодалов было вынуждено потесниться, уступив Халхе земли между Хангайскими и Алтайскими горами, а Казахстану — долину среднего и верхнего течения Иртыша и Енисея. Попытки силой решить в свою пользу территориальные опоры с Цинской империей закончились поражением Джунгарского хамства.
С тем большим рвением обрушились ойратские феодалы на казахов, не прекращавших борьбы за полное вытеснение ойратов из Семиречья. Обстановка на казахско-ойратских рубежах в годы правления Галдан-Церена была весьма напряженной; здесь всегда находились значительные военные силы для охраны ойратских кочевий от нападений казахских войск, равно как и для выполнения роли передового отряда на случай вторжения ойратских армий в пределы Казахстана. Вооруженные столкновения были частым явлением. Несмотря на отдельные успехи, военные действия в целом протекали для казахских феодалов неудачно. Они терпели частые, иногда крупные поражения, в результате которых вынуждены были бросать насиженные места и откочевывать далеко к Аральскому морю, к Уралу и Волге, что в свою очередь вызывало новые конфликты между пришельцами и старыми обитателями Приаральских, Поволжских и Приуральских степей. Русские источники изобилуют данными, характеризующими напряженное положение в указанных степных районах. Одержанные ойратскими феодалами в начале 40-х годов XVIII в. победы временно превратили правителей Среднего казахского жуза в их вассалов и данников.
2. ОБЩЕСТВЕННЫЙ И ПОЛИТИЧЕСКИЙ СТРОЙ ДЖУНГАРСКОГО ХАНСТВА
Эволюция общественного и политического строя кочевых народов вообще и монголов в частности — один из наименее изученных аспектов их исторического развития. Объясняется это главным образом крайней малочисленностью принадлежащих самим кочевым народам и доступных вещественных и письменных памятников, убедительно и объективно раскрывающих отношения, складывавшиеся в кочевых обществах в процессе материального производства, виды и формы собственности, классовую структуру этих обществ и т. п. Малочисленность источников вынуждала исследователей решать вопросы истории общественного и политического строя кочевых народов на основе всякого рода косвенных данных, что открывало широкий простор для всевозможных схематических построений, где главную роль играли личные взгляды исследователей, а не реальные исторические факты. Единственным исключением является широко известный труд Б. Владимирцова об общественном строе монголов, в котором каждый вывод и каждое обобщение основаны на богатом конкретно-историческом и лингвистическом материале, извлеченном из монгольских летописей. Прямо противоположный подход к проблеме мы находим в труде С. Толыбекова об общественном строе казахов. Большое место в нем занимают рассуждения об общих закономерностях общественного развития кочевых народов различных стран и в различные исторические эпохи. Свою концепцию автор основывает по преимуществу не на конкретно историческом материале, а на одном теоретизировании, подкрепленном цитатами из трудов многих авторов, принадлежащих к самым различным школам и направлениям.
Основные положения концепции С. Толыбекова не являются новыми и оригинальными; мы найдем их в произведениях А. Позднеева, Г. Грум-Гржимайло, Н. Веселовского, В. Радлова, В. Григорьева и др. С. Толыбеков считает, что общие закономерности феодализма, свойственные всем оседлым народам мира, неприменимы к кочевым народам, которые в своем развитии не могут подняться выше так называемых патриархально-феодальных отношений. Эти отношения, — утверждает С. Толыбеков, предстают перед нами как особая общественно-экономическая формация с особым базисом и особой надстройкой. Но и этот тезис не так уж нов. В. Радлов еще в конце XIX в. писал: «Понятия: князь, чиновник, народ, государство, область, собственность и т. п. имеют в жизни кочевников не то значение, какое у оседлых. Равным образом война и мир влияют на социальные отношения кочевников не так, как у культурных оседлых народов».