Концепция С. Толыбекова находится в резком противоречии с историческими фактами, она лишь затрудняет понимание исторического прошлого кочевых народов.
Нельзя в этой связи не вспомнить замечание В. Бартольда: «Пишущего эти строки изучение истории Востока все более и более приводит к сознанию тех простых истин, что на Востоке, как и на Западе... действуют одни и те же законы исторической эволюции». Мы полностью присоединяемся к этому заявлению. Реальные исторические факты, показания источников подтверждают его правильность.
Представляя материалы об общественном и политическом строе Джунгарского ханства, автор исходит из того, что во всем существенном и главном процесс материального производства и общественные отношения у ойратов совпадали с аналогичными процессами и явлениями у восточных монголов и калмыков. На этом основании автор считал и считает оправданным привлечение данных по Калмыкии и Халхе для характеристики положения в Джунгарии, учитывая при этом, разумеется, влияние времени и конкретной обстановки.
Показания монгольских, китайских и русских источников не оставляют места сомнениям, что в XVII— XVIII вв. каждое феодальное владение в Монголии располагало вполне определенной территорией, в границах которой кочевало население, подвластное правителю и собственнику данного владения. Эти границы устанавливались, изменялись и вновь определялись в ходе борьбы между ханами и князьями за перераспределение пастбищных территорий, за присвоение лучших и более обширных пастбищных угодий. Однако в каждый данный момент границы феодальных владений были строго определенными. Нарушение их и самочинный переход на территорию другого владения рассматривались как насильственное вторжение и начало войны. Законы 1640 г., как об этом говорилось, подтверждали древние правовые установления о неприкосновенности границ и предусматривали строгие санкции к их нарушителям.
Но жизнь была сильнее правовых норм. Рост численности стад, появление новых наследников и жажда обогащения вновь и вновь воспроизводили одно из основных противоречий кочевого скотоводческого хозяйства — противоречие между его развитием и ограниченными размерами пастбищных угодий. В условиях примитивной техники производства кочевое скотоводческое хозяйство могло развиваться только на базе непрекращающегося расширения пастбищных территорий. Когда их было достаточно, не возникало нужды в овладении новыми, но как только наличные пастбищные угодья переставали удовлетворять потребности ханов и князей, а все резервные площади оказывались исчерпанными, тогда борьба за передел феодальных владений, за перераспределение пастбищных территорий становилась неизбежной.
Следует отметить своеобразный характер «земельной тесноты» у кочевых народов. Приведем один пример. В начале XVII в. три сына Кучума вместе с несколькими сотнями душ подвластного населения кочевали в верховьях рек Яика, Исети и Миаса, т. е. на площади около 300 тыс. кв. км (на ней в конце XIX в. обитало 2 млн. человек). И все же они кочевали порознь «для того, что им, живучи вместе, прокормица нечем», как они сказали уфимскому сыну боярскому Артемьеву. «Земельная теснота» у кочевых народов определялась не столько числом людей на единицу площади, сколько количеством скота, а также качеством земли — ее плодородием и обеспеченностью водой. Широко распространенное в домарксистской литературе представление о «вольном», «свободном», никем, ничем и никогда не ограничиваемом передвижении кочевых скотоводов является глубоко ошибочным. Уже Жербийон, хорошо знакомый с монгольскими кочевьями, пришел к убеждению, что в этой стране в конце XVII в. «каждый владелец живет в своей области, и ниже ему самому, ниже его подданным позволяется переходить в соседственное владение».
В источниках XVII—XVIII вв. содержится довольно много сведений о земельной тесноте у монголов и вызванной ею борьбе за передел пастбищных территорий. Некоторые сведения этого рода мы уже приводили выше. Из новых данных заслуживает внимания излагаемый В. Бакуниным доклад майора Беклемишева о вспыхнувшей в Калмыкии в 20-х годах XVIII в. острой междоусобной борьбе. «А ему, Беклемишеву, от того их отвращать, хотя б как он старался, не можно, для того что владельцев умножилось, и один у другого под властью быть не хочет, и один перед другим для кочевания своего занимает лучшие места, и не надеется он, Беклемишев, той их ссоре окончиться без того, чтобы одни других не разбили и тем владельцев не убавили, как и прежде хан Аюка родственников всех своих передавил и улусами их он один завладел».
Мнение Беклемишева о причинах и вероятных перспективах междоусобной борьбы в Калмыкии совпадало с мнением самих калмыцких феодалов. Об этом свидетельствует просьба, с которой летом 1725 г. обратилась к русским властям одна из группировок калмыцких владетельных князей: «Чтоб их с улусами оставить до льду внутрь Царицынской линии, представляя, что их, калмыцкие, междоусобия издавна продолжаются, и пока владельцев их не убудет, то и мир их ничто, и для того они имеют намерение, когда реки льдом покроются, собрав все свои войски, итти на Черен-Дондукову сторону и владельцев их перевесть или своих потерять, чтоб улусы их были у кого-нибудь в одних руках».
Земельная теснота была одной из главных причин междоусобных конфликтов, она в известной мере обусловливала и внешние войны ойратских феодалов. Калмыцкий владетельный князь Доржи Назаров в феврале 1727 г. писал в Петербург, что осенью 1726 г. «пришли касаки и каракалпаки кочевать на наши места в урочища, называемые Зем река, и мы пошли на них для обороны мест своих».
В предыдущей главе уже отмечалось, что Джунгарское ханство в первой половине XVIII в. испытывало острый недостаток пастбищных территорий. Представитель Цэван-Рабдана Борокурган летом 1721 г. говорил в Петербурге по поручению своего хана: «Раньше его люди кочевали в верховьях р. Иртыш и никто их не стеснял. Теперь там русские построили городки. Во избежание конфликтов контайша отвел своих людей из этих мест, вследствие чего наблюдается недостаток кочевий. Контайша просит, чтоб государь разрешил его людям кочевать по обе стороны Иртыша невозбранно». Через 11 лет, т.е. в 1732 г., ойратский сановник Батур-зайсан, назначенный Галдан-Цереном для переговоров с русским послом Угримовым, требовавшим возвращения в Россию задержанных в ханстве русских людей, говорил: «А другое де наше дело нужнее и людей, земли, и о том де подлинного ответу от вас нет. А мы де больше и отдачу (русских людей. — И. З.) учинить хотели для земель, понеже де вы и сами знаете, что нам в земле нужда, и ежели бы де оные земли не наши, то бы де мы и не вступались, и ссора у Ямышева сделалась о земле, а не об людях».
Общеизвестно, что во главе каждого монгольского феодального владения стоял хан или князь, к которому оно переходило по наследству от отца и который сам в положенное время мог и должен был передать его своему наследнику. Феодальное владение переходило из поколения в поколение как умчи, т. е. как наследственная собственность данного омока. Каждый владетельный князь выступал перед внешним миром, перед другими владетельными князьями как бесспорный собственник своего владения. Отрицание этого права собственности означало войну, ибо только силой оружия можно было отнять у феодала его владение, его умчи.
Что представляло собой умчи с точки зрения экономической и социальной? Всматриваясь в то, каким оно изображается всеми источниками, мы прежде всего замечаем, что умчи вполне четко делилось на улус и нутуг. Известно, что на эти же две части делились феодальные владения Монголии и в XII—XIII вв. «Удел-xubi состоял из 2 частей, — писал Б. Владимирцов, — из определенного количества кочевых семейств (ulus) и из достаточного для их содержания пространства пастбищных и охотничьих угодий (nutug)». Основная структура феодальных владений в Монголии оставалась неизменной на протяжении всей эпохи феодализма. В. Бакунин, лучший знаток жизни и быта современной ему Калмыкии, говорил: «Калмыцкий народ разделяется на разные улусы (а улус на российском языке, как вначале сего описания означено, значит народ)».
Источники приводят множество данных, из которых со всей очевидностью вытекает, что под словом «улус» всегда подразумевались лишь люди, народ, непосредственные производители, подвластные собственнику феодального владения — тому или иному владетельному князю. Мы позволим себе не приводить этих данных полагая, что едва ли возможны споры о значении слова «улус».
Второй частью феодального владения был нутуг. «Пространство, по которому могла кочевать какая-либо хозяйственно-социальная единица, — писал Б. Владимирцов, — называлось по-монгольски nuntux — nutug, а по-тюркски yurt. На современном монгольском языке под словом нутуг также подразумевается место обитания, кочевье, местность, а сочетание слов «нутуг» и «улус» образует понятие «местные люди», «местные жители».
Итак, можно считать установленным, что каждый владетельный князь в Монголии описываемого времени являлся феодальным государем улуса, т. е. людей, обитавших в его владениях, и собственником нутуга, т. е. земли, пастбищных угодий, составлявших его феодальное владение.
Подтверждают ли источники наше заключение? Безусловно да.
Биография Зая-Пандиты, например, сообщает, что в 1639 г. Зая зимовал в Тарбагатае на территории, собственником которой был Очирту-тайджи, что в 1644 г. Зая вновь прибыл к Очирту-тайджи — на этот раз в местность Харатал, которая также принадлежала Очирту. Этот же источник рассказывает о свидании Зая-Пандиты с хошоутским Аблаем, торгоутским Дайчином и сыном Очирту-тайджи Галдамой, отмечая спешный отъезд Галдамы, который мотивировал его тем, что его нутуг остался без хозяина.
Много интересных фактов, характеризующих владетельных князей как собственников земли, на которой кочевали их подданные, сообщает «История» И. Россохина. В связи с вторжением в 1688 г. ойратских войск в Халху почти все князья и рядовые кочевники Халхи, как об этом говорилось выше, снялись с насиженных мест и, ломая границы ханств и княжеств, в полном беспорядке устремились в пределы Цинской империи. В результате такого панического бегства самые основы феодального правопорядка на какое-то время оказались нарушенными; ханы и князья потеряли свои нутуги и улусы, утратили всякую связь с вассалами и крепостными; в свою очередь крепостные араты, не зная местонахождения своих феодальных владык, вышли фактически из-под их власти. Предстояло чуть ли не заново восстанавливать нормальные для феодализма общественные связи и отношения, над чем немало потрудились власти Цинской империи.