В этих условиях вопрос о феодальной собственности на землю, на пастбищные территории как на важнейшее средство кочевого скотоводческого производства получил особенно отчетливое и убедительное выражение. Документы, в изобилии приведенные в «Истории о завоевании китайским ханом Канхием...» и исходившие от монгольских владетельных князей или им адресованные, буквально пестрят определениями такого типа: «мое кочевье», «моя земля», «его земля», «земля Цецен-хана», «кочевье (т. е. нутуг. — И. З.) Джебдзун-Дамба-хутухты» и т. д.
Приведем несколько примеров. Один из владетельных князей просил Сюань Е пожаловать для кочевания полюбившийся ему район в Кукуноре. Император обратился за советом к далай-ламе. Тот ответил, что удовлетворить просьбу этого князя нельзя, «потому что тамошние места давно все разделены и населены». Сюань Е приказал местным властям найти для просителя подходящую территорию, поставить межи на ее границах и внести ее описание в соответствующие книги.
Внук Цецен-хана Галдан-Доржи был признан законным наследником владения своего отца. Вследствие его малолетства ему назначили опекуна. Указ Сюань Е предписывал: «А как скоро Галдан-Доржи прибудет, то б он (опекун. — И. З.) в свою землю возвратился, а чтоб за малолетством оного Галдан-Доржи никто не мог его обидеть и сильною рукою овладеть его землею, то им единодушно друг друга защищать».
Мы не имеем возможности остановиться на всех фактах, сообщаемых источниками. Их очень много. Отметим лишь, что эти факты не только подтверждают собственность владетельных князей на пастбищные угодья, но и свидетельствуют о начавшемся процессе превращения халхаской земли в государственную собственность Цинской империи, которая присвоила верховное право распоряжения этой землей, право пожалования земельных участков ханам и князьям, право утверждения последних в качестве фактических собственников пожалованной территории. Важно отметить также, что верховная собственность цинского императора на монгольские земли не только не отменяла фактической собственности местных владетельных князей, а, напротив, как показывает последующая история Халхи, укрепляла их позиции как представителей господствующего класса и как земельных собственников, охраняла их собственность от покушений других феодалов. Это и было одним из главных обстоятельств, длительное время миривших восточномонгольских феодалов с чужеземным господством.
Интересные сведения о земельной собственности в Монголии мы находим в истории Наробанчинского монастыря, одного из крупнейших в Халхе, изложенной его бывшим настоятелем, крупным ламаистским иерархом Делиб-хутухтой, американскому исследователю X. Врилэнду, который широко использовал сведения хутухты в своей монографии, посвященной монгольской общине и родовому строю. Произведенная нами проверка подтвердила достоверность основных фактов, сообщенных хутухтой.
Он рассказал, что в начале господства Цинской династии монгольским владетельным князьям «жаловалась земля и некоторое количество семей (т. е. нутуг и улус. — И. З.)». Наробанчинский монастырь, основанный в годы правления Инь Чжэня (может быть, Сюань Е), довольно быстро приобрел популярность, привлекавшую к его стенам множество верующих. Некоторые из них отдавались под покровительство монастыря, кочуя в его окрестностях и обслуживая своим трудом его администрацию. На этой почве возникали конфликты с владетельными князьями, которым принадлежали откочевавшие к монастырю семьи. Цинское правительство, активно поддерживавшее церковь в Монголии, в конце концов наделило Наробанчинский монастырь владельческими правами, а светский владетельный князь Хошучибэйсе, на территории которого находился монастырь, выделил ему землю на юге своего владения. Интересно отметить, что этот князь пытался также включить в свое пожалование участок земли за пределами своего владения, на котором обитала семья мелкого феодала. Последний решительно опротестовал самоуправство Хошучи-бэйсе, и тот принужден был исключить спорную землю из своего пожалования.
История Наробанчинского монастыря не является исключением. Процесс образования в Монголии монастырского землевладения во всех известных нам случаях ее повторяет.
Обратимся к документам, относящимся к Калмыцкому ханству на Волге. В мае 1732 г. князь Барятинский докладывал Коллегии иностранных дел, что к нему обратилась вдова умершего Лоузан-Шоно с жалобой на то, что «по смерти оного мужа ее имеющийся у него данной ему небольшой улус, в том числе и собственных их людей, хан удержал у себя. И просила она, Черень-Балзана, чтоб тех собственных их людей от хана возвратить к ней и ей бы, Черень-Балзане, составшими при ней людьми для кочевания определить особливое место».
И в этом случае речь идет о выделении вдове умершего князя обособленного куска земли в безраздельное владение взамен той территории, которую у нее отобрал владелец всей калмыцкой земли — хан. Следует учесть, что верховная собственность на землю Калмыцкого ханства была в это время в руках российского императора, что нисколько не мешало хану Калмыкии быть фактическим собственником этой земли, которую он уже от себя раздавал во владение младшим князьям, а в некоторых случаях и отбирал у них.
Общеизвестно, что иногда, под влиянием неблагоприятных погодных условий, кочевому населению приходилось искать спасения в перекочевке на более далекие расстояния, на территорию других феодальных владений. Правители этих владений могли по своему усмотрению допустить или не допустить бедствующее население на свою территорию, ибо только они были собственниками, единственными распорядителями земли. Так освещал этот вопрос в своих беседах с Врилэндом и Делиб-хутухта.
Как же проявлялась собственность феодалов на землю в Монголии, где до самого конца XIX в. не существовало ни купли-продажи, ни аренды земли? Она проявлялась в форме монопольного права владетельных князей распоряжаться кочевьями.
В «Описании калмыцких народов» В. Бакунина говорится, что распределение сезонных кочевий между владетельными князьями входило в компетенцию особого учреждения, называвшегося «зарго» и игравшего роль своеобразного совета министров; оно состояло из восьми постоянных членов, назначавшихся ханом из его приближенных, и из периодически сменявшихся представителей местных феодальных владык. «В той же зарге, — писал В. Бакунин, — при присутствии оных депутатов каждой весны и осени определяемо было, где которому нойону с улусом своим летовать и зимовать, и о том по конфирмации ханской давано было знать чрез тех депутатов № нойонам их, в чем и споров не бывало».
О том, как распределялись места кочевания и пастбищные угодья между отдельными группами и семьями, входившими в улус, рассказывает П. Паллас, лично наблюдавший перекочевки в Калмыкии. «Если калмыцкая орда (т.е. ханство — И. З.) или улус для сыскания свежих паств переходит с места на место... то наперед высылаются люди, которые для хана или князя, для ламы: и для кибиток, где их идолослужение совершается, выбирают лутчие места, после чего сии по объявлении через провозгласителей о их выступлении шествуют первые, а потом за ними следует весь народ и выбирает для себя, удобные места».
Так раскрывается механизм действия феодальной собственности на землю в условиях кочевого скотоводческого хозяйства. Главный собственник земли — хан утверждает распределение кочевий в ханстве, обеспечивая в первую очередь себя и верховного ламу достаточными по количеству и лучшими по качеству пастбищными угодьями, указывая затем места кочевания своим вассалам, младшим князьям. Вассалы в свою очередь обеспечивали себя и своих приближенных лучшими пастбищами, а все, что оставалось, становилось достоянием рядовых кочевников, непосредственных производителей, подвластных этому владетельному князю.
Источники более позднего времени, рисующие земельные отношения в монгольском обществе XIX—XX вв., показывая эволюцию этих отношений, в то же время полностью подтверждают данные Бакунина, Палласа и других. Как выясняется, например, из материалов Делиб-хутухты, разнообразие природных условий иногда видоизменяло формы землепользования, ни в малой степени, однако, не нарушая основы основ феодального общества — монопольной собственности феодалов на землю. Делиб-хутухта свидетельствует, что в начале XX в. в Наробанчинском владении стало правилом закрепление зимних пастбищ за отдельными семьями, независимо от их социального и общественного положения, причем на этих зимниках сооружались каменные укрытия для скота и накапливались запасы топлива. Закрепление же летников за отдельными семьями, как правило, не производилось, хотя каждая семья двигалась из года в год по одному и тому же маршруту, в одни и те же места. Но в одном из хошунов Сайн-нойон-хана вся территория была, разделена «на пастбищные угодья на все сезоны года, между отдельными семьями. Особенность же этой территории заключалась в том, что она состояла из не защищенных от ветра площадок (hugaa), от которых уходили в горы боковые долины. Вот эти боковые долины и были, распределены по отдельности между семьями, причем каждая семья передвигалась вдоль своей долины, разбивая стойбище летом внизу, а зимой наверху».
Факты, сообщаемые Делиб-хутухтой, свидетельствуют, что при абсолютном господстве феодальной собственности на землю использование этой земли могло приобретать различные формы в зависимости от многообразных местных условий. В одних случаях пастбищные угодья и стойбища ни в один из сезонов не закреплялись за пользователями, в других — закреплялись только зимники, в третьих — закреплялись зимники, летники и все промежуточные кочевья.
Сведения о собственности князей на землю, о закреплении зимников, а иногда и летников подтверждаются многочисленными документами Государственного архива МНР, частично опубликованными проф. Ш. Нацогдоржи в его труде о крестьянском движении в дореволюционной Монголии. Укажем на некоторые из них. «Отрезок земли нашего хошуна, — говорится в одной из жалоб аратов, — крайне узок, стиснут скалами и лесом, пастбища неравноценны. Ввиду этого в старое время каждое хозяйство наделялось земельным участком, что стало обычаем». В другой жалобе араты писали, что их владетельный князь использовал пастбищные угодья для своего скота, «а остальным тайджи и аратам, имеющим скот... запрещено пользование пастбищными угодьями, и [они] совершенно лишены нутуга для кочевок». В третьем документе приводится жалоба аратов одного из хошунов Дзасактухановского аймака на их князя, который разрешил ж