ителям соседнего хошуна «кочевать в своем нутуге и берет с них так называемый ?вс?н ц?в?н (налог за пользование пастбищами)». Отметим еще один документ, рассказывающий о том, что в 1846 г. владетельный князь Балдар-Доржи из аймака Тушету-хана потребовал возвращения группы аратов, откочевавших в соседний хошун. Но те не хотели возвращаться и обратились к Балдар-Доржи и к князю хошуна, в котором они в то время кочевали, с просьбами разрешить им не возвращаться на старое место, за что они соглашались выполнять повинности для обоих князей.
А. Позднеев, в конце XIX — начале XX в. немало путешествовавший по Монголии, наблюдавший и изучавший жизнь монгольского населения, писал: «Зайдите в любую юрту, и каждый монгол непременно скажет вам, кому принадлежит то место, на котором он кочует». Укажем, наконец, на широко распространившиеся в конце XIX — начале XX в. случаи продажи монгольской земли и сдачи ее в аренду разного рода европейским предприятиям и учреждениям, правительственным учреждениям Китая и частным лицам, причем продавцами земли и сдающими ее в аренду были владетельные князья, клавшие выручку себе в карман.
Итак, в феодальную эпоху в Монголии земля находилась в монопольной собственности владетельных князей, а основной формой проявления этой собственности было монопольное право князей распоряжаться кочевьями. Конкретные формы землепользования были различными в зависимости от различных исторических и природных условий; во второй половине XIX — начале XX в., когда монгольские князья столкнулись с буржуазным спросом на их землю, право распоряжаться кочевьями само собой, в порядке естественной эволюции, без каких-либо внутренних потрясений превратилось в право продавать землю и сдавать ее в аренду. Такова историческая тенденция развития феодальной собственности на землю в Монголии.
Из всего сказанного следует также, что земля, пастбищные угодья играли роль решающего средства производства монгольского кочевого общества. Исследователи, отрицающие роль земли как средства производства в кочевом скотоводческом хозяйстве, исходят из того, что кочевник не прилагает труда к пастбищам, что последние являются «естественными лугами», что к ним можно применить слова, сказанные К. Марксом о вещах, могущих быть потребительными стоимостями и не быть стоимостями. «Так бывает, — писал К. Маркс, — когда ее (вещи. — И. З.) полезность для человека не опосредствована трудом. Таковы: воздух, девственные земли, естественные луга, дикорастущий лес и т. д.». Но ссылка указанных исследователей на К. Маркса в данном случае является неправомерной. Пастбищные территории в кочевом скотоводческом производстве не являются «естественными лугами» в обычном смысле; нельзя сказать, что эти территории не опосредствуются трудом кочевника-скотовода. Громадный труд, вкладываемый кочевником в перекочевки, имел целью не только освоение новых пастбищ, но и восстановление плодородия старых, уже использованных угодий; перекочевки являлись единственным доступным кочевнику средством восстановления кормовых ресурсов использованных пастбищ, обеспечивавших ему возможность возвращения в соответствующее время года на старое кочевье. Оседлое сельское хозяйство, использующее богатства естественного луга как бесплатный дар природы, действительно не вкладывает в него труда, но кочевник-скотовод не мог использовать богатства пастбищных угодий, если не обеспечивал их водоснабжением и если — что самое главное — он несколько раз в году, собрав свои стада, имущество и все свое семейство, не перекочевывал на новое пастбище, отделенное от старого иногда многими десятками километров. Весь смысл сезонных перекочевок заключался в восстановлении урожайности пастбищных территорий; без этого перекочевки становятся чем-то вроде увеселительных прогулок, предпринимаемых из любви к солнцу, чистому воздуху, путешествиям и т. п. Буржуазная историография обычно так и истолковывала их значение. Реальные исторические факты, сообщаемые источниками и документальными материалами, не оставляют сомнения в том, что решающим средством производства скотоводческого кочевого хозяйства являлась земля, пастбищные угодья.
Так обстояло дело во всех монгольских районах Цинской империи и Российского государства, так в основном было и в Джунгарском ханстве с учетом разве того, что там в XVIII в. не все проявления исторической эволюции форм феодального землевладения и землепользования получили законченное выражение.
Но прежде чем перейти к Джунгарскому ханству, остановимся коротко на вопросе о роли скота в производстве и общественных отношениях монгольских народов. Нужно ли доказывать, что под животноводческим хозяйством подразумевается хозяйство, производственная деятельность которого направлена на разведение домашних животных, что домашние животные являются целью производства такого хозяйства, продуктом его производства, продуктом труда его работников. Конечно, домашние животные использовались в материальном производстве кочевых хозяйств весьма многообразно. Вполне естественно, что иногда некоторые из животных использовались в качестве средств производства и транспорта. Но такое их использование было не типичным, не основным, а скорее эпизодическим и затрагивало незначительную часть домашних животных. Типичным и характерным было то, что скот являлся продуктом труда кочевников-скотоводов и основной формой их богатства. Много скота означало богатство, мало — бедность. Процесс накопления в хозяйстве кочевника выражался главным образом в росте поголовья принадлежавшего ему скота.
Скот играл исключительно важную роль в торговом обмене кочевых народов с оседлыми. Лошади, рогатый скот, овцы и верблюды были, по сути дела, единственным товаром, который кочевники могли предложить и предлагали своим оседлым соседям в обмен на продукцию их хозяйства. Львиная доля «экспортно-импортной» торговли Монголии приходилась на хозяйства феодалов, стягивавших к себе в результате эксплуатации непосредственных производителей многотысячные стада и табуны, в обмен на которые они приобретали предметы роскоши, оружие и т. п. Скот давал все: пищу, жилище, одежду, средства грузового и пассажирского транспорта, всевозможные импортные товары; скот был почти единственной формой «валюты». Именно поэтому разведение скота было целью производства. С. Толыбеков отрицает за скотом роль продукта труда и утверждает, что он является средством производства, орудием труда, на том основании, что кочевник «при пастьбе своих стад и табунов ставит перед собой определенную цель, чтобы пастбищная трава была превращена в результате поедания ее животными в молоко, шерсть, мясо, кожу, навоз и т. д.» 189. Но при таком методе исследования придется признать, что ни молоко, ни шерсть, ни мясо не являются конечным продуктом, что они сами превращаются в средство производства, в орудие труда при изготовлении молочных продуктов, войлока, супа, обуви, топлива и т. п. Мы можем таким образом двигаться от одного этапа изменения материи в процессе производства к другому по бесконечному циклу обмена веществ между обществом и природой. Но это уже не исследование, а вульгаризация. Разумеется, скот и земля в кочевом обществе неразрывно и тесно связаны между собой как в производственном процессе, так и в общественных отношениях. Разведение скота невозможно без земли, без пастбищ; земля и пастбищные угодья теряют всякое значение без скота. В этом смысле можно и нужно говорить о единстве земли и скота как факторов материального производства и общественного строя кочевых народов. Но единство не есть тождество. Как бы тесно они между собой ни были связаны, земля и скот выполняли как в производстве, так и в общественных отношениях различные роли. Если земля была главным средством производства, то скот был целью этого производства, его главным продуктом; если земля была решающим фактором в производственном процессе кочевого общества, то скот был не менее решающим фактором в сфере распределения произведенного этим обществом совокупного продукта. Если отношение к земле как к основному средству производства разделяло общество кочевников на классы, если собственность на землю превращала собственников в феодалов, а лишенных этой собственности делала феодально-зависимыми, то отношение к скоту определяло имущественное положение владельцев стад, делая одних феодалов или аратов богатыми, других феодалов или аратов бедными.
Значение скотоводства в общественно-политической жизни монгольских народов, в описываемое время было огромным. Скот был всеобщим объектом вожделения. Феодалы в форме поборов и повинностей отнимали у аратов столько скота, сколько было возможно, они организовывали его угон у соседей, захват скота был одной из главных задач межфеодальных войн и внутренних усобиц. Феодально-зависимое аратство оказывало сопротивление феодалам, стараясь уберечь свои стада от их алчности, прибегая к самовольным откочевкам, скрывая численность принадлежавшего им поголовья, переходя иногда к более активным формам классовой борьбы, сопровождавшимся захватом и разделом стад, принадлежавших феодалам.
Во всем этом проявлялась борьба классов и социальных групп за долю в совокупном общественном продукте, за перераспределение общественного богатства. Легко понять, что владетельные князья, будучи монопольными собственниками земли и эксплуатируя зависимое аратство, накапливали огромные стада, исчислявшиеся тысячами и десятками тысяч голов. Некоторые примеры мы приводили выше, ссылаясь, в частности, на биографию Зая-Пандиты. Источники в изобилии приводят данные о борьбе между феодалами за скот. Следует учесть, что борьба за улусы тоже в конечном счете сводилась к борьбе за скот, ибо владетельные князья были заинтересованы в улусах, т. е. в зависимых аратских хозяйствах, главным образом постольку, поскольку последние обладали собственными стадами и поэтому могли нести поборы и повинности; бедняцкие, бесскотные хозяйства" были феодалам не нужны. Делиб-хутухта рассказывал, что в 1890 г., когда он вступил в управление Наробанчинским монастырем, семья его родителей имела собственное стадо из 10 коров, 30 лошадей и 3 верблюдов, на в дальнейшем это стадо выросло до 200 коров, 2 тыс. лошадей, 300 верблюдов и 7 тыс. овец (овец раньше не было). Чтобы получить представление о концентрации скота в хозяйствах феодалов, отметим, что 400 аратских хозяйств, подвластных Делиб-хутухте, вместе владели 78 тыс. овец (у хутухты 9%), 1600 голов рогатого скота (у хутухты 12,5%), 1200 верблюдов (у хутухты 25%), 2800 лошадей (у хутухты около 80%). Мы не располагаем сведениями о концентрации стад в хозяйствах феодалов в XVII и XVIII вв., но у нас есть все основания полагать, что и тогда положение не было иным.