По официальным данным, к концу XIX века численность старообрядцев и сектантов достигала на Дальнем Востоке 11%, хотя на самом деле их было гораздо больше (32)
Между светской и духовной администрацией Приамурья часто возникали конфликты - гражданские власти всячески стремились поощрять полезнейших во всех смыслах переселенцев, а епархиальное начальство считало, что это может привести к усилению раскола. Обычно здравый смысл и патриотические соображения все же побеждали.
Но если верх брала епархия, то ревнителям старого обряда снова приходилось сниматься с места и забираться в совершенно немыслимую глушь, куда ни проехать, ни пройти, ни проплыть по воде. Староверы становились профессиональными первопроходцами в освоении самых труднодоступных уголков Дальнего Востока.
Я вспоминаю, как в 1958 году в горах Хингана мы несколько дней добирались с вьючными лошадьми от железной дороги до крохотного поселка староверов в верховьях реки Биджан - через перевалы и переправы, через топи и заросли. А обратно пытались спуститься вниз по течению на резиновой лодке, и только тем и занимались, что клеили лодку после каждого залома.
Зато уж в таких местах русские сохранили все: и уклад жизни, и национальный тип - мужики все как на подбор богатыри, заросшие до глаз, как медведи, - и непререкаемую строгость нравов. И еще много нового обрели. Стали они таежниками, никакому Дерсу Узала не уступят, белку в глаз стреляют, медведя одним выстрелом валят, пушнину капканами и ловушками добывают, изюбря из тайги за несколько верст на плечах выносят.
Вклад старообрядцев в дело освоения Дальнего Востока специалисты считают очень значительным: "Условия Приамурья, в которых пришлось обживаться старообрядцам-переселенцам, во многом оказались благоприятными для создания здесь прочных островов старой веры. Богатая природа в сочетании с энергией, трудолюбием, практичностью старообрядцев позволили им в короткий срок создать крепкие хозяйства и внести существенный вклад в земледельческое освоение края. В религиозном отношении старообрядцы также не испытывали каких-либо притеснений со стороны властей. Все это позволяет сказать, что и в социально-экономическом и в религиозном смысле Приамурье стало для старообрядцев тем реальным Беловодьем, которое они искали на протяжении всего XIX века" (33)
Кроме староверов, большой вклад в русскую колонизацию Дальнего Востока внесли сектанты, прежде всего духоборы. Как утверждают протоколы 1-го Амурского губернского съезда духовных христиан молокан, город Благовещенск заложили духоборы (34) Много они сделали для создания станции Корфовская, сильные общины были у них во Владивостоке, Харбине.
Другим полюсом в процессе заселения Дальнего Востока была государственная колонизация. При всем разнообразии ее форм, главным здесь было, что в неведомые края отправлялись одиночки, люди случайные, часто - подневольные. Много среди них попадалось просто неудачников, которые неизвестно на что надеялись, может всего-навсего, если здесь мне плохо, вдруг да там будет лучше? В массовом количестве направляли на Дальний Восток освобожденных по такому случаю каторжников, убийц и грабителей. Забайкальскому казачеству, как мы видели, вообще выделялась разнарядка - собрать для переселения столько-то семей. Где-то отправляли худших, где-то "по справедливости" тянули жребий, и случалось, что если черный билет выпадал на крепкого хозяина, то он откупался от этой доли, выплачивая договоренную сумму какому-нибудь босяку, чтобы тот ехал вместо него. Восторга не было ни у кого. Не Беловодье искали - на чужбину отправлялись.
И вот какими увидел итоги правительственной колонизации Н.М. Пржевальский: "Быт казаков, за немногими исключениями, крайне незавидный... Результатом такой ужасающей нищеты являются, с одной стороны, различные болезни, а с другой - крайняя деморализация населения, самый гнусный разврат и апатия ко всякому честному труду. Действительно, небывалому человеку трудно даже поверить, до какой степени доходит разврат среди уссурийского населения. Здесь везде мужья торгуют своими женами, матери дочерьми и делают это не задумываясь, часто публично, без всякого зазрения совести" (35)
"Конечно, с первого раза кажется весьма странным: каким образом население может умирать с голоду в стране, где воды кишат рыбой, а леса полны всякого зверья?
Борьба с нуждой, голодом и различными невзгодами отражается не только на нравственной стороне, но даже и на самой физиономии уссурийских казаков..." (36)
Н.М. Пржевальский перечисляет причины, которые, по его мнению, привели к таким печальным последствиям: обязательность переселения, недостаток рабочих рук, недостаток рабочего скота, особенности климатических условий, неудачные действия администрации.
В общем, все эти соображения можно соединить примерно в следующую формулу: при таком климате нужен такой избыток труда для достижения того же благосостояния, как и в районе, откуда приехали переселенцы, что это требует настоящих трудовых подвигов от новоселов, на что насильственно переселяемые просто не способны; не может быть у них вдохновения, трудового порыва, тем более что и трудового коллектива у них не могло образоваться, как у инициативных переселенцев-общинников; от того и капитуляция, что чувствуют - им это не под силу, потому и разложение от понимания безысходности; и в том-то и состоит неудачность действий администрации, что не учла она моральных факторов, не приняла во внимание менталитет русского народа, его общинные устои, коллективизм, взаимопомощь и соборность души.
В.К. Арсеньев утверждает, что неподготовленных людей направить на переселение - все равно, что детей завезти в тайгу и там бросить. И вообще, он проводит резкую грань между пионерной колонизацией и государственной политикой переселения: "Пионеры-колонисты быстро, без посторонней помощи, становятся на ноги, переселенцы требуют много времени, чтобы выбиться из нужды. Даже после многих лет жизни в крае они имеют более неустроенный вид, чем хозяйства пионеров-колонистов, прибывших в край позже их и по собственной инициативе. Для колонистов нет прошлого - есть только будущее, для переселенца нет будущего - есть только прошлое и настоящее" (37)
Немаловажным было и то, из теплых краев прибыли новоселы или из суровых. "Великоросс ничем не стесняется. Его ничем не устрашишь. Он поселяется где угодно, на болоте, в лесу. Это прекрасные, очень хорошие колонизаторы, которые умеют быстро приспособиться к обстоятельствам и, пожалуй, главным образом, потому, что они привыкли приспособляться у себя на родине" (38)
В земледельческих районах Дальнего Востока русские ведут свой привычный образ жизни, но в более суровых краях они становятся профессиональными охотниками, рыбаками, осваивают вместо гужевого и вьючного транспорта собачьи упряжки. Они умеют ладить с самыми различными народами, с которыми входят в соприкосновение. Там, где нужно произвести спешную работу в короткий срок, великоросс является незаменимым работником, но при условии, чтобы эта работа не имела затяжного характера и не была однообразна и монотонна; где работа длительная и методично-однообразная, приходится отдавать предпочтение китайцу, утверждает В.К. Арсеньев.
Жители более южных краев не столь пластичны в приспособлении к непривычным условиям. Украинцы не любят леса. Они приживаются только на плодородных равнинах юга Дальнего Востока. И если их вначале поселяют на Нижнем Амуре или в других суровых краях, украинец с неимоверными страданиями перебирается на более подходящее место. Среди леса, иногда даже в девственной тайге, он строит себе мазанку из глины, а крышу кроет соломой; занимается хлебопашеством, огородничеством, скотоводством, но не охотой или рыболовством.
Если же среди переселенцев появляются молдаване, то в самых чащах леса они, как и их деды, жившие на родине, где лучина продается на вес, строят дома из всякого хлама. В основу здания ставят не крепкие столбы, а тонкие жерди, связанные по две-три и подпертые сбоку; стены складывают из хвороста, ящиков, разбитых лодок и обломков телег; все это обмазывают глиной, а крышу кроют травой. Печки в доме ставят две - на одной варят, а на другой, маленькой, разогревают, для экономии топлива. На рыбу смотрят с омерзением; когда русский заготавливает кету, молдаванин пересаживает землянику. Мечтают о садах, на все лады пробуют культивировать дикий виноград и приходят в отчаяние, если на огороде не уродятся дыни и арбузы (39)
Внимательные наблюдатели заметили и территориальные различия в качестве колонизации. Приморье оказалось слишком далеким для инициативной колонизации, во всяком случае, если крестьяне шли из Сибири, то они уже на территории Амурской области находили себе подходящие места, и идти дальше было им уже незачем. Поэтому самые крепкие общины укоренились именно здесь. В дальнейшем, после завершения строительства железной дороги и с выделением пароходов для морских перевозок на Дальний Восток, началась массовая миграция, примерно такая, как советский "оргнабор". Оргнабор же не создает коллективов, люди просто ищут лучшей доли, для них главное - устроиться, а не укорениться. Устроиться же можно было не прилагая особого труда, а пытаясь извлечь возможные выгоды из своего переселенческого статуса. И выгоды находились.
Первопоселенцы по приезде становились собственниками больших земельных наделов, но сами они были не в состоянии их обработать, по крайней мере сразу. Тем более что многие из этих отводов были покрыты девственным лесом, а в бурно развивающемся крае нужны были и строительные материалы, и дрова - городу, селу, пароходам, армии. И некоторые переселенцы находили более выгодным продавать свой лес на корню, сдавать землю в аренду за денежную плату или из половины урожая китайцам, которых сразу много нахлынуло на амурские земли. А дальше начинали они торговать уже и пушниной, перекупаемой у аборигенов. В общем, находили возможности для выживания...
С.Д. Меркулов пишет о том, что такие примеры если и были в Приморье, то в Амурской области они не отмечались (40) Эти отдельные случаи не приобрели масштабов социального явления. Русские всегда оставались русскими; везде по всему северу Евразии от европейского Поморья до дальневосточного Приморья мы чувствовали себя среди своих. И в этом мы опять же были не таким