В 1986 году в роман-газете вышла повесть В. Распутина "Пожар". Она потрясла меня. Где-то в глубине души мне не хотелось верить, что наблюдаемое и изучаемое нами есть общее для России. Хотелось думать: может быть, когда-нибудь изживется, образуется. С.А. Чернышев даже полагал, что этих искалеченных людей можно как-то реанимировать. "Пожар" тут поставил точку. В. Распутин видит, как перепутывается добро и зло, как появляются от этого люди-мутанты, маргиналы, на его языке - "архаровцы". Это еще не бичи. Они еще работают. Как уж там работают, другое дело. И в наших исследованиях обнаруживался такой тип людей, согласных на любую работу с той, однако, установкой, чтобы потом как можно дольше не работать. Они агрессивны, или, скорее, пакостливы. Дальше их дорога в "бичи" или в тюрьму. Но катастрофа просматривается не только в судьбах этих людей. Еще держатся из последних сил те мужики, которые устояли под Сталинградом. Чем же живут? Вероятнее всего, преданием. Больше нечем. "Четыре подпорки у человека в жизни: дом с семьей, работа, люди, с кем вместе правишь праздники и будни, и земля, на которой стоит твой дом. И все четыре одна важней другой. Захромает какая - весь свет внаклон", - отмечает писатель, показывая, что давно хромают все четыре подпорки. У иных же их и вовсе не стало. И нечем стало держаться в этой жизни, смысл которой интуитивно стал пониматься в ее укороте. Да и как же может быть по-другому?
Четыре подпорки, а, по-другому, четыре венца. С каких же начинать перестройку? Ведь десять лет таких попыток должны были убедить, что начали не с того конца. Начали с работы, с производства, с венца верхнего, с крыши. И что же? А то, что если тут было много дыр и гнили (кто же этого не знает), то теперь белый свет над головой. Впору вернуться да старое латать, но не за что хватать. Ошибка? Безусловно. Откуда же она? Все оттуда же: из идеологии, имя которой - экономизм. Опять все зациклено на категориях "политика - экономика" и "экономика - политика". Да сколько же можно оставаться в этом порочном круге?! Ведь прежде-то идет мировоззрение, понимание жизни, философия. Т. Карлейль как-то заметил, скажите мне философию этого человека, и я вам скажу, каких надо ждать от него результатов.
Терпелив и силен человек, а русский, как говорят, в особенности. Вытерпел он коллективизацию и индустриализацию, другими словами, отчуждение труда в самых крайних формах, сумел защитить и обезопасить страну. Что ж, для россиянина это не впервой - "против воли действовать дружно". Не смог он вынести одного - потери Собственного Дома. "В деспотических государствах, - замечал Ш. Монтескье, - каждый дом - отдельное государство". Это, по его словам, затрудняет задачу воспитания - научить искусству жить с другими людьми, да и сама эта задача там очень ограничена: она сводится к тому, чтобы вселить в сердца страх, а умам сообщить познание некоторых самых простых правил религии. Знание там было бы опасно, соревнование гибельно. Но человек выживал и в этих условиях. Когда каждый дом превращается в отдельное государство, то это не способствует воспитанию умения жить с другими людьми, но, по крайней мере, консервирует силы для дальнейшего развития человека, как только для этого открываются возможности. Наше государство массовым переселением людей в казенные дома-общежития и ограничением личных подсобных хозяйств подрубило последнюю подпорку в жизни человека.
Обобществить бытийную сферу человека! Ни одна социальная система, пожалуй, в своем развитии не доходила до таких масштабов обобществления жилищ, бытийной сферы человека. Не случись этого, наше поколение, это уж точно, ушло бы в мир иной, так и не ведая, что делало и что натворило.
Понималось ли нами происходящее тогда, на рубеже 60-х? Никто, конечно, не хлопал в ладоши по поводу разрушения и ограничения личных подсобных хозяйств: ведь только-только стали досыта наедаться, в том числе и благодаря этим хозяйствам. Хотя, справедливости ради, надо отметить, что аргументы партийно-государственных функционеров - "навкалывается человек на своем огороде, разве он будет потом хорошо работать на производстве" - особенно и не оспаривались. Но, безусловно, радовались тому, что, наконец, "и в наши дни вошел водопровод, сработанный еще рабами Рима", не задумываясь особенно о том, какая цена за это платится и будет платиться. Не понимается это, к сожалению, и до настоящего времени.
Последствия этого акта чудовищны по своей разрушительной силе. Какими бы убогими ни казались сейчас русская изба, подворье и огород, но, помимо того, что они давали кров и пищу, здесь творилось и еще нечто бесконечно важное. Во-первых, естественным образом осуществлялся необходимый и посильный труд человека. Человек постигал его, как только становился на ноги и осуществлял его, а, следовательно, и самого себя, до тех пор, пока носили ноги. Дома, в своем хозяйстве, воспитывалась привычка серьезного отношения к делу, к работе. Во-вторых, здесь, обычно в трехпоколенной семье, естественным образом осуществлялась другая великая истина - безусловная, абсолютная самоценность человеческой жизни, какой бы она ни сложилась. Дом, как верно заметил писатель, это то место, где тебя примут всегда и всякого. Примут и поверят в тебя и тогда, когда ты уже сам в себя не веришь. Даже если ты изверился, иззверился, из тюрьмы вышел, должно быть на этой земле место, где поверят тебе больше, чем ты сам себе веришь, и эта вера даст тебе новые силы. Где помогут выбраться из той ямы, куда ты попал по случайности или по ошибке. И место это - родительский дом. Светлые умы, Гельвеций в частности, утверждали, что все в этом мире определяется потребностью, и каждый человек должен быть где-то нужен, а потребность в нем прежде всего - дома.
И вот эта безоглядная вера дает человеку новые силы. А без такого естественного воспитания в главном, в любви и вере, любая декларация прав человека остается только декларацией. Без дома человеку быть нельзя.
Преследуя цель повышения трудовой активности на казенном производстве и экономии общественного труда ограничением подсобного и обобществлением домашнего хозяйства, государство, по существу, лишило возможности трудового воспитания молодежь и продолжения трудовой жизни лиц старших возрастов, нанесло непоправимый ущерб этике труда, инициировало разрушение трехпоколенной семьи, исключило из созидания национального богатства в форме строительства и содержания жилищ посильное участие десятков миллионов людей, вызвало к жизни неоправданные ожидания и потребительские настроения, усилило концентрацию населения в безликих городах и поселках, обрекло массу людей, обслуживающих казенные жилища, на грязную и непривлекательную работу, лишило возможности приобретения человеком личного опыта рынка. С достижением полной занятости трудовых ресурсов в обобществленном производстве предприятия и организации оказались обреченными на дефицит рабочей силы; наемный работник, наконец, получил возможность диктовать свои условия чуждому ему производству. "Условия" эти при наемном труде везде одинаковы: поработать как можно меньше, получить как можно больше. Деградация производства, труда и трудящегося стала делом времени.
Свой Дом - точка роста, освоения жизни, идея России. Ношу в кармане, как Фарадей свою железяку, заметку: "Профессор из Чикаго получает Нобелевскую премию по экономике". За что такая честь? За освещение предмета: как экономические факторы управляют формированием семьи. Говорю коллегам, следующая такая премия падет на Россию, и возьмем ее мы, если удастся вовлечь в исследовательскую бригаду В. Распутина с его "Пожаром". Мы осветим противоположный предмет: как утрата Своего Дома, а с ним и семьи, превращает в ноль все экономические факторы, а человека в "бича", маргинала, архаровца; не на удивление - в назидание "всем народам и государствам".
Понятно, что разбор поставленной таким образом проблемы выходит за рамки журнальной статьи. Но сказанного, думаю, достаточно, чтобы обратить внимание на факт отчуждения бытийной сферы человека как на ключевой момент, когда социальное движение приобрело отрицательное значение в целом. Отсюда неотвратимо следует вывод: без приватизации бытийной сферы, сферы непосредственного воспроизводства населения и человека, существенные и глубокие прорывы в приватизации производственной сферы невозможны. Более того, без этого невозможно остановить общую деградацию, стабилизировать общую обстановку. Не забудем отметить и то, с чего начался разговор.
Нет, очевидно, и большей радости, чем та, которая дается созиданием жилища. Строя себе хижину, Генри Торо замечал: "В том, что человек сам строит свое жилище, есть глубокий смысл, как в том, что птица строит свое гнездо. Как знать, может быть, если бы люди строили себе дома своими руками и честно и просто добывали пищу себе и детям, поэтический дар стал бы всеобщим: ведь поют же все птицы за этим занятием. Но мы, к сожалению, поступаем подобно кукушкам и американским дроздам, которые кладут яйца в чужие гнезда и никого не услаждают своими немузыкальными выкриками".
Вот и Россия уже петь перестала.
Беда наша не в административно-командной системе, обобществившей до крайности всякое производство. Это обобществление идет семимильными шагами во всем мире. А "эффективный собственник" не более как грамотный, воспитанный, общественно контролируемый, подсудный... менеджер, управленец. Мелкие ремесленники, коих миллионы, не в счет, они что и наши дачники. Беда наша в том, что мы, не ведая что творим, непомерно обобществили быт, прежде всего, жилье, создав его по самым примитивным меркам бараков-общежитий, стеснили человека в его бытии, ограничили его волю в повседневности. И все стало рассыпаться, а в первую очередь - семья.
Понадобятся десятилетия, чтобы изжить, убрать, вытеснить из жизни антисоциальное жилье в "хрущобах", разрушившее семью, нарушившее основные предпосылки воспроизводства здорового телом и духом человека. Но важно то, что это мало-помалу осознается. И самый наглядный пример тому - устремленность людей к земле, пусть в уродливой форме "дач" из шести соток.