И воздушное наше пространство, в котором пересекаются Транссибирский (Европа - Япония) и Транстихоокеанский (Америка - Азия) потоки, позволяют нам зарабатывать на обслуживании восьми важнейших международных авиатрасс, на которых работают двадцать крупных авиакомпаний мира [57].
Энергетической политикой предусмотрены освоение нефтегазовых месторождений Сахалина и Якутии, строительство крупных угольных разрезов (Ургальский, Ерковецкий, Лучегорский), освоение мелких местных месторождений, ввод на полную мощность Бурейской ГЭС. Хорошие слова говорятся о развитии техноэкополиса КАС (Комсомольск - Амурск - Солнечный), реконструкции завода "Амурсталь", строительстве Удоканского горно-металлургического предприятия в Читинской области.
Конечно, всё это благие пожелания, гораздо менее реалистичные, чем трижды осмеянные советские пятилетние планы. Но особенно забавно звучат словесные композиции: "Стимулирование иностранных инвестиций в экономику Дальнего Востока предполагает прежде всего создание в регионе инвестиционного климата, не менее привлекательного, чем в соседних с регионом странах АТР" [58].
Для этого всего-навсего необходимо взять на себя компенсацию за наш климат, не в финансовом, а в географическом смысле, то есть за морозы и вечную мерзлоту, а также за наши гигантские расстояния и дороговизну рабочей силы (но тогда никакие прибыли от иностранного участия не компенсируют нам наших дополнительных расходов!); кроме того потребуется создать в регионе иной морально-психологический климат, потому что крутая братва, составившая ныне наш класс капиталистов, привыкла к тому, что деньги и криминал - понятия неразделимые, иначе бы не было на постсоветском пространстве и намека на предпринимательскую деятельность. "Здесь в последние 2 - 3 года невозможно стало работать: обман, коррупция, неплатежи, необязательность, преступность партнеров. Главный смысл они видят не в том, чтобы дать, а только взять. ...Для нормального бизнеса в России сегодня нет условий", - сетует иностранный бизнесмен [59]. Но неужели цивилизованному коммерсанту не пришла в голову простая мысль, из какой же среды у нас взялись бы в нереально короткие для честного обогащения сроки миллионеры и миллиардеры, как не из преступников?
В 1988 году за счет внутреннего производства мы удовлетворяли потребности населения в продуктах животноводства на 45-50%. Но если даже в южной части региона наши затраты на единицу продукции были в 2-2,5 раза выше, чем в среднем по стране [60], то с началом реформ рынок отрегулировал производственный процесс вполне закономерно и неотвратимо - производство мяса снизилось в 1994 году в 3 раза по сравнению с 1990 годом, молока - в 4 раза [61]. Та же картина и по другим сельскохозяйственным продуктам. Ну как может конкурировать русский огурец с китайским, которого на всех рынках Приамурья было «настоящий завал» по 80 копеек за килограмм!
Зарастают бурьяном наши пахотные угодья - золотые земли, если вспомнить, во что они обошлись! Посевные площади за шесть лет сократились на треть.
А сколько было растрачено эмоций в адрес колхозов как главных виновников неэффективности сельского хозяйства! Поделили все на доли и акции, и... все в твоих руках, все зависит от твоей работоспособности, предприимчивости, смелости! Много нашлось смелых и предприимчивых, в том числе и моих знакомых, геологов, да и прочие энтузиасты из города взялись за единоличное сельское хозяйство. Обожглись на этом порыве все; так и не появился у нас "средний" класс крепких хозяев. "Считалось, что «фермер накормит страну - долой колхозы и совхозы». На деле все оказалось с точностью до наоборот, по крайней мере в оленеводстве" [62]. Увы, не только в оленеводстве. Нынче фермеры производят всего 2% от общего объема сельхозпродукции [63].
Вопреки всеобщим ожиданиям, даже урожайность на частных фермах оказалась меньшей, чем в хозяйствах других форм собственности. Урожайность зерновых в Российской Федерации в целом составляла 16,5 ц/га в 1997 году, в 1998 - 9,4; 1999 - 11,7; 2000 - 14,4. В крестьянских (фермерских) хозяйствах за те же годы 13,4; 7,5; 9,6; 11,9. Урожайность картофеля во всех категориях хозяйств, годы те же: 111,0 ц/га; 96,2; 96,3; 103,6. В крестьянских (фермерских) хозяйствах: 89,4; 81,6; 88,7; 89,8 [64].
Оленеводство же нынче всякое (и колхозное, и частное) стремительно уничтожается. Потому что пришла в тундру гораздо более жестокая, чем была у нас раньше, рыночная цивилизация. Пришла в Россию свобода деловых, очень деловых, абсолютно бесчеловечных отношений. Свобода торговать, воровать, свобода убивать людей и уничтожать народы.
И вот уже из десяти тысяч семисот голов оленепоголовья советских времен осталось в Паланском совхозе Корякского автономного округа к 1995 году три тысячи голов, а к 97-му, увы, всего тысяча пятьсот. К нам в ДВАГС (Дальневосточная академия государственной службы) постоянно приезжают на занятия студенты из всех мест Дальнего Востока, сообщают самые свежие, к тому же и самые достоверные, официальные новости - ведь многие заочники работают в местных органах власти. И если бы хоть эта цифра, полторы тысячи оленей, была последней! К 99-му году осталось на территории бывшего совхоза только восемьсот голов. Всего. Это значительно ниже критической массы. Значит, и эти восемьсот скоро исчезнут. Не лучше ситуация и в других хозяйствах.
Вот печальная статистика по Провиденскому району Чукотского автономного округа: 1990 год - двадцать одна тысяча триста семь оленей, 1994 - девять тысяч семьдесят один, 1998 - три тысячи одиннадцать.
"Не так давно, в годы «застоя», - пишет А. Фесик, - стадо домашних оленей Магаданской области вместе с Чукоткой насчитывало полмиллиона голов. Сегодня никто, в том числе и зам. губернатора области по сельскому хозяйству Вячеслав Москвичев, не может даже приблизительно сказать, сколько же осталось оленей в магаданской тундре и лесотундре. Статистика определила все стадо области в 24 тыс. голов, из них 7 тыс. - личные олени" [65].
В 1999 г. поголовье оленей в Корякском автономном округе составило 21% от уровня 1985 г., производство мяса - 6% от уровня 1985 г. [66].
Что делать бывшим оленеводам без оленей? Только бутылки собирать в поселковых помойках. И мрут коряки как мухи, рассказывают мне друзья, приезжающие в гости с севера Камчатки. И вот уже из всех героев моей книги "Иная цивилизация", с которыми я общался вплоть до девяностого года, нынче, к двухтысячному, не осталось в живых и половины.
Да разве мрут только коряки? Подружился я с симпатичным студентом Хабаровского пединститута Колей Хукочаром, эвенком с Нижней Тунгуски. Поговорили о житье-бытье. При советской власти было у семьи Хукочаров сто оленей, несмотря на все запреты частной собственности. Нынче, когда никто никому ничего не запрещает, у семьи - двадцать оленей. Но я-то знаю, что этого катастрофически недостаточно для самого нищенского прозябания. Как же вы живете, спрашиваю. "А мы не живем, мы вымираем", - ответил Коля. С 1992 года на тысячу человек уменьшилась численность эвенков в Красноярском крае. Для народа с начальной численностью три тысячи пятьсот человек это даже не геноцид, это где-то на грани массового расстрела.
О том, как живут оленеводы без оленей, рассказывает первый вице-губернатор Корякского автономного округа В.А. Корчмит. Привожу фрагмент его выступления на Всероссийской конференции по социальной политике государства (Москва, 14 апреля 1997 года):
- На 1 января 1997 года население округа составляет всего 32 тыс. человек, хотя в 1990 году у нас проживало 42 тыс. человек, то есть за 7 лет население сократилось более чем на 10 тыс. человек. Вы спросите: "Почему?" А я вам отвечу: "В основном по причине смерти". Да, смерть идет по Корякскому автономному округу... Корякский автономный округ фактически вымирает, и это касается всех живущих на его территории, особенно жителей местной, коренной национальности - коряков, эвенов, чукчей, ительменов... Округ стоит на грани голодной смерти, населению из-за отсутствия зарплаты не на что покупать продукты. В школах, детских садах дети недоедают. Имеются случаи голодных обмороков. Еще более угрожающая обстановка сложилась в так называемых неполных семьях и семьях, где родители месяцами не получают зарплаты. Дети из таких семей попрошайничают или роются в пищевых отходах на помойках вместе с собаками. В результате одного ребенка из семьи коряков собаки загрызли до смерти. Обстановка в социальной сфере напряжена до предела [67].
И если в других отраслях сельского хозяйства ситуация лучше, то не намного.
Наконец, существует же и такое понятие как продовольственная безопасность. Предельно-критическим значением в мировой практике, создающим опасную зависимость страны, считается тридцатипроцентный уровень импорта в продуктах питания [68], у нас же в 1996 году импорт составил 65% в снабжении продовольствием [69].
Ну хорошо, будет кормить нас Япония, но ведь окончательно разорив наше собственное сельское хозяйство, она может и условия поставить - острова или продовольствие! Не отдадите Южные Курилы, вымрете с голоду!
Болезненный аспект взаимосвязи между экологией и экономикой, решающий для всей страны, но особенно острый для Дальнего Востока - импортная чума. Провинциальная наша специфика всегда заботила все наши власти во все века и при любом режиме.
"Искушение чужим хлебом" - так выразительно озаглавлена статья депутата Государственной думы (1911 год) от Дальнего Востока Спиридона Меркулова [70].
Смысл его беспокойства понятен: огромные дотации при открытых границах, при неограниченном ввозе китайских товаров и отсутствии ограничений на использование китайской рабочей силы означают прямые переводы русских казенных денег за рубеж.
А разве к началу XXI века что-то изменилось? Дотации Дальнему Востоку и сейчас огромны, и при наводнении рынка ножками Буша, при половодье фальшивого алкоголя, контролируемого усатыми "друзьями русского народа", при избытке китайского ширпотреба и овощей, при множестве китайских рабочих на нашей земле (хотя среди собственных рабочих свирепствует безработица) дотации Дальнему Востоку - это дотации Америке, Китаю и Кавказу. А русские заводы и фабрики, фермы и сельскохозяйственные комплексы будут стоять, и трудящиеся в поисках пропитания будут истреблять природу.