небречь догмою катаров, но только до известной степени: поскольку эволюция ее не отражает собой религиозного развития именно этой эпохи. Поэтому для него важно было бы сосредоточиться не на догме вообще, как делают это Шмидт, Деллингер и Токко, а на ее видах и на ее развитии. Но для целей настоящей работы такое исследование существенного значения не имеет, так как она ориентирована к религиозной жизни масс, не обладающих специфически догматическим творчеством, выливавшемся и у катаров в формы и терминологию современной им философии. Зато тем большее значение имеет вопрос: что влекло к катаризму, что позволяло и заставляло принимать катарское мирочувствование и мировоззрение в самой общей, вульгарной, доступной для большинства форме? Ответ на этот вопрос должен бросить некоторый свет и на причины феноменального успеха новоманихейства. А благодаря этому успеху, быстрому расцвету и распространению, благодаря опасности для христианства, катаризм удобен исследователю и в другом отношении. Именно он помогает оценить силу религиозных потребностей эпохи и территориальную широту их. Tак намечаются две проблемы: 1) распространение катаризма и 2) причины его успеха.
2. Первые слухи о существовании катаров в Италии доносятся из Франции и Фландрии. В 1022 году манихейская ересь была обнаружена в Орлеане, но таилась она там уже давно. Говорили, что она занесена была в Орлеан из Италии. Почти одновременно, в 1025 году, открыли катара Гундульфа, окруженного несколькими учениками, также «из пределов Италии», во Фландрии.
Так самые ранние известия о ереси катаров выводят ее из Италии, и вполне позволительно допускать ее существование там в самом начале ХI и, может быть, в конце Х веков. Во всяком случае в XI веке в Риме знали о существовании ереси в Армении и даже видели «манихеев». Это видно из того, что римляне едва не побили камнями прибывшего из Армении анахорета Симеона, приняв его за еретика[4].
Под 1027 годом в хронике Ландульфа Старшего встречается более обстоятельное и точное свидетельство о ереси в Ломбардии. Архиепископ миланский Ариберт, объезжая свою епархию и прибыв в Турин, узнал о существовании неслыханной ереси, приютившейся в замке Монфорте около Асти. Этот замок, если доверять показанию Радульфа Diaöepa, был «полон знатными людьми, которых так запятнало еретическое лжеучение, что легче было им кончить жестокою смертью, чем отвратиться от него к целебнейшему учению Господа Христа». Часто на них совершали нападения Манфред, «marchionum prudentissimus»{1}, брат его, стоявший во главе Асти, Альдерик и другие marchiones ас praesules{2}; захватывали некоторых и, «кого не могли отозвать от безумия, сожигали огнем». Но это не искореняло ереси. Ею была увлечена местная знать, и Ландульф причисляет к еретикам саму комитессу замка. Можно подозревать, что в основе борьбы Манфреда и др. с Монфорте лежало не религиозное рвение или не только оно, а также политические страсти. Они же в значительной степени, вероятно, руководили и Арибертом, боровшимся с внегородской знатью. Как бы то ни было, архиепископ произвел расследование, и рассказ Ландульфа бросает некоторый свет на характер лжеучения новых еретиков, один из которых довольно откровенно высказался перед Арибертом.
Еретики не признают римской церкви и во всяком случае римской иерархии: ни папа, ни епископы, ни священники не могут давать отпущения грехов. Римской церкви еретики смело противопоставляют себя и своих, рассеянных по миру, но внутренне, по крайней мере, единых; римской иерархии — своих majores. Жизнь новой секты невольно обращала на себя внимание. Суровая аскеза — отличительная ее черта: «Более всего славим мы девство»; «Никто из нас не живет плотски со своею женою, но любит ее, как мать или сестру». Они не едят мяса — постоянный признак манихейской секты — и соблюдают вечный пост в непрерывных молитвах. Аскеза их доходит до жажды мучения: «Никто из нас не кончает жизни без мук, дабы избежать мук вечных». Радостно готовы принять они гонения от злых людей и сами убивают друг друга, чтобы избежать естественной кончины. Эта жажда мук обнаружилась потом в захваченных еретиках ясно и ярко. Когда, руководимый своими majores laici{3}, миланский народ зажег на площади «удивительный костер» — rogus mirabilis — и, поставив против него крест, предложил выведенным из тюрьмы пленникам, «чтобы, если желают, помолились они, отбросив всякое вероломство, кресту и исповедали веру, которую исповедует весь мир, и таким путем спаслись, или взошли на сожжение на костер… некоторые, подойдя ко Кресту Господнему, спаслись, а многие, закрыв лицо руками, бросились в пламя и, жалко умирая, превратились в жалкий пепел» — «misere morientes in miseros cineres redacti sunt»{4}.
Строгий аскетизм, доходящий до отказа от личного имущества, отличает, таким образом, этих еретиков, их majores, «которые все время и ночью, и днем молятся по очереди, чтобы ни один час не проходил без молитвы», и особенно поражает воображение в то время, когда уже зреют семена Патарии. Он — лучшее орудие борьбы с запутавшейся в мирских отношениях церковью, лучшее средство пропаганды их учения, и от возведения их на костер до преклонения перед ними только один шаг, меньше, чем от креста до костра на площади в Милане.
Наряду с невиданным обликом этих новых людей, «пришедших в Италию неведомо из какой части света», меньшее значение имеет догматическая сторона их учения, так как святая их жизнь сможет освятить все. Но они не пренебрегают пропагандою, даже в тюрьме в Милане. Из окрестностей города сходились посмотреть на них привлеченные молвой поселяне, и катары «точно добрые священники ежедневно (впрочем тайно)… сеяли ложные основы, извлеченные из Священного Писания». Так, еретики аргументировали Священным Писанием, из него извлекая — как казалось современникам — основоположения своей веры. В этом, надо полагать, таилась одна из причин успеха их проповеди. Но каковы были сами их основоположения? Мы знаем о них мало, но того, что знаем, достаточно для причисления еретиков к катарам, хотя и надо оставить открытым вопрос, принадлежали ли они к катарам туземцам или к катарам, захожим с Востока.
Еретики как будто признают Священное Писание, но толкуют его по-своему, хотя и в духе средневекового богословия. Сын Божий, говорит допрашиваемый Арибертом Герард, «animus est hominis, a Deo dilectus»{5}. Он — «дух, чувственно рожденный от Марии Девы, т. е. он рожден от Священного Писания». Дух Святой «divinarum scientiarum intellectus, a quo cuncta discrete reguntur»{6}. Таинства церкви не имеют никакого значения.
Своеобразное понимание первого и второго лиц Троицы, оправдываемое толкованием Священного Писания, аскетизм (отказ от плотских сношений и мяса), отношение к вопросу о насильственной смерти (endura), отрицание римской церкви приводят нас к катаризму, еще своеобразному (героизм мученичества), может быть, еще находящемуся в состоянии брожения, не приобретшему вполне определенных очертаний, но легко признаваемому. Во всяком случае, первые годы XI века открывают перед нами начальную эпоху новоманихейства, катаризма в Италии, обнаруживают первые семена заносного учения, оплодотворенные остатками итальянского (т. е. занесенного в Италию ранее) манихейства. В 1027 году катаризм проявил себя; еретики посеяли во многие умы основы своих учений и запечатлели святость свою добровольною гибелью на костре.
3. Не видно, как всходят из земли ростки их учения, но к половине XII века они уже поднялись: «вестники антихриста» рассеялись по Италии.
С 1125 г. катары держатся в Орвието, в 1141 г. — в Сутри, около половины XII в. они многочисленны в северной Италии — Марке Анконской, Тоскане и Ломбардии вплоть до альпийских долин. Немного позднее перед нашими глазами уже организованная церковь, правда пока в размере одного только диоцеза, но зато находящаяся в постоянной и живой связи с Востоком и с югом Франции. Во главе катаров Италии стоит епископ Марк, под властью которого находятся все ломбардцы, тосканцы и маркиане, — значительная церковь, примыкающая к умеренно-дуалистическому направлению новоманихейства.
В 1167 году в Ломбардии появился представитель крайнего дуализма, видимо прибывший с целью устранить ересь в среде катаров. «Прибывший же из Константинополя в Ломбардию некий папа, по имени Никита, начал порицать болгарское поставление (ordinem Bulgarie), которое имел Марк. Поэтому епископ Марк, начав колебаться, оставил болгарское поставление и принял вместе со своими соединомышленниками от этого папы Никиты поставление другурское и соблюдал его много лет». Известие этого ценного отрывка, приведенного Винье и бросающего свет на значение итальянской церкви и связь ее с Востоком, находит себе подтверждение в чрезвычайно любопытном сообщении о еретическом соборе 1167 г. в южной Франции, на котором присутствовал и Марк. Но переход Марка к Ordo Druguriae вызвал в итальянской церкви раскол. При преемнике его Иоанне Жиде «из заморских земель» — т. е. опять-таки с Востока — «прибыл некий Петрак, сообщивший худое о епископе Симоне, от которого получил свое другурское поставление Никита». И благодаря этому, по словам источника Винье, итальянские катары распались на две группы. Во главе одной остался Иоанн Жид, епископом другой сделался Петр Флорентийский. Но на этом раскол не остановился; дробление продолжалось, и к концу XII века катары Италии разделяются на три группы — три епископства: 1) Ordo Bulgariae, 2) Ordo Druguriae и 3) Ordo Sclavoniae. В эпоху автора, лежащего в основе сообщения Винье и частью им цитируемого (т. е. в концеXII в.), известны были следующие епископы итальянских катаров и следующие их резиденции. 1. Ordo Bulgariae — епископ Гарат в Ломбардии и его «сыновья»: f