познание Божества и Евангелия достигается только напряженным богословско-философским трудом и сложной системой экзегезы — очевидно, сущность христианского учения толпе недоступна и вульгаризация его, особенно невежественными устами, легко приводит к осквернению самой истины; для других доктрина Евангелия проста и доступна чистому сердцу, но только почему-то о заветах Христа проповедники-клирики не говорят и сами заветов этих не исполняют. Обе стороны не понимают друг друга, у обеих есть глубокие основания настаивать на своем. Не говоря о боязни потерять паству, о естественном раздражении, даже об инстинктивной привязанности к церкви, клир в своем требовании прекращения вальденсами проповеди руководится и другими морально более ценными опасениями: не представляя себе возможности иного, чему него, понимания христианской догмы, он видит опасность проповеди необразованных людей, знает, как легко переходят от моральных увещаний к догматическим фантазиям, вспоминает проповеди других еретиков. Но и вальденсы не могут отказаться от проповеди — они слышат повелительный призыв Евангелия, обращенный ко всем: «Апостол радуется, кто бы и каким бы образом не проповедовал Христа, завистливый или добрый, с хорошим или с худым намерением». Почему же епископы не радуются проповеди вальденсов? Ведь Моисей не завидовал пророчествующим, напротив того, он желал, чтобы пророчествовало больше. Указывают на необразованность новых проповедников, но ведь такими же необразованными мирянами, «идиотами», были и сами апостолы. Да, наконец, и в римской церкви были примеры того же — святой Гонорат, святой Эквиций, святой Раймунд. Возражают против допущения вальденсами учительской и проповеднической деятельности женщин, но ведь это основано на Священном Писании, упоминающем о пророчице Анне, и на словах апостола, который говорит о «добро учащих старицах». В Евангелии не только дозволено мирянам разрешать недоумения религиозного характера и учить других: это даже вменяется им в обязанность: «Всякий, умеющий сеять в народе слово Божие, должен проповедовать». Апостол Иаков говорит, что мы тяжко грешим, если, «умея распространять Евангелие, не делаем этого».
Уже этих текстов достаточно для доказательства права вальденсов проповедовать, но у них есть и более сильный аргумент — их апостольская жизнь. На нее указывают они и получают в ответ обвинение в гордости — su perbi propria operajactantes{119}. Необходимым свойством проповедника, утверждают еретики, должна быть нищета, жизнь милостыней.
Проповедник не должен работать руками своими. Мы знаем, что сами вальденсы стараются соблюдать эти требования — «ambulant inquiété, nil opérantes». Им нужно жить по-апостольски и для того, чтобы придать силу своему доказательству. А так как жизнь их от апостольской не отличается, они к себе относят все возложенное Христом на своих учеников. — «Et ideo qui se dicunt apostolorum Vicarios, per mérita habent eorum officia»{120}. Но почему же клирики не придают значения несомненным евангельским текстам? — Это объясняется завистью. «Они не следуют по стопам святых, но идут по стопам навистников, и этим грешат, и их не следует слушать, когда говорят они против нас». Преследования, которые терпят от них вальденсы, предсказаны в Священном Писании. Ведь сказано: «Все желающие благочестиво жить во Христе претерпят преследование».
Не смущаясь этим, клир продолжал считать проповедь лионских бедняков незаконной, потому что они не были «посланы» ни Богом, ни людьми и «проповедовать верующим слово Божие дозволено им не было». Вальденсы еще могли спорить с этим, ссылаясь на завет Христа, но факта запрещения им проповедовать опровергнуть они не могли. Клир указывал самозванцам, что они не исполняют запрещения самого папы, что они ослушались голоса главы церкви и этим заслужили свое отлучение. Вальденсам оставалось прибегнуть к тому ответу, который уже дал Вальд лионскому епископу: «Magis obediendum est Deo, quam hominibus»{121}. Прелаты и сам папа — те же люди; и, если их обвиняют в неповиновении им, выход ясен: «Non est obediendum summo pontifïci aliisve praelatis»{122}. «Если следует повиноваться человеку, ему должно повиноваться ради Бога, а не ради человека, и, таким образом, должно повиноваться одному Богу. А если человек повинуется человеку в том, в чем не следует повиноваться, он грешит, так как не повинуется в этом Богу». Вальденсы приближаются к отрицанию всякого подчинения церкви. К таким утверждениям вальденсы были приведены непримиримостью своего идеала с требованиями церкви, необходимостью отстаивать то, что они считали своим правом, и диалектикой своих противников. Положение дел, созданное отлучением, должно было привести к этому леонистов помимо их собственного желания, как бы ни цеплялись они за церковь и правоверие, как бы ни мало поддавались естественному раздражению и радикализму, возрастающему от преследований и необходимости постоянно прибегать к единственному их верному защитнику Евангелию. Лионские бедняки отступали медленно, шаг за шагом. Не всегда отрицание прелатов выражается столь категорически, как в вышеприведенных текстах: иногда делается исключение в пользу «хороших» с точки зрения евангельских требований клириков. «Может быть, некоторые еретики скажут, что следует повиноваться хорошим прелатам, которые являются викариями апостолов жизнью и служением; а не тем, которые не ведут апостольской жизни и не исполняют апостольского служения, ибо это торгаши, а не пастыри». Но из подобных смягченных положений вытекает, что объективному отделению от церкви начинает сопутствовать субъективное: из гонимых вальденсы превращаются в нападающих, прежнее пассивное сопротивление сменяется активной борьбой. Католические писатели обвиняют лионских бедняков в гордыне. Они называют гордыней возрастающее самосознание еретиков, сознающих, что они живут по Евангелию, ничем не отличаясь от апостолов. А когда приходится для отстаивания своих прав указывать на свою жизнь и ею оправдывать свои действия, естественно сопоставление себя с клириками, погрязшими в мирских делах. Если апостолы имеют право быть служителями евангельского слова и Христа, значит, тот, кто живет вопреки Евангелию, этим правом не обладает. Так открывается путь к критике прелатов, и чем дальше идти по нему, чем больше отымать праву клира, тем настоятельнее потребность поставить кого-нибудь на их место; исходное положение всей критики — апостольский критерий — уже подсказывает кого. Так углубление в Священное Писание и вызванная отчасти им, отчасти другими причинами полемика с клиром сплетаются друг с другом и, поддерживая и развивая друг друга, творят вальденскую доктрину.
Вальденсы призывали мирян к покаянию, наставляли их и в христианской, хотя и не апостольской жизни. Это создавало между ними и их credentes связь, подобную связи духовного отца со своими духовными детьми и укрепленную разрывом с церковью. С другой стороны, положение credentes исключало возможность исповеди у католических священников, а критическое отношение к клиру приводило к отрицанию за них власти вязать и разрешать. Эта власть «дана только хранящим учение и жизнь апостолов». «Нет необходимости человеку исповедовать свои грехи священнику, когда перед ним мирянин, коему он может исповедовать их». Ведь и в самом таинстве грех отпускается Богом, когда он видит угрызения совести грешника, выражающиеся в желании исповедать свои грехи. Что же остается священнику? Нечего и говорить о бесполезности всякого рода общих (массовых) отпущений грехов.
Приведенные тексты нуждаются в некотором согласовании друг с другом. Один из них ставит власть вязать и разрешать в зависимость от апостольскаго образа жизни; второй отрицает всякое значение участвующего в совершении таинства исповеди священника; третий как будто допускает исповедь простому мирянину. Возможно, что у вальденсов на грани XII–XIII вв. не было однообразной теории исповеди, но мне кажется естественнее другое объяснение. Утверждение, что действенность таинства зависит от Бога, не уничтожает признания необходимости неизбежного для сохранения его формы участия в нем пресвитера. Ведь точно так же позднее признание зависимости действенности евхаристии только от Бога не привело к устранению от участия в ее совершении пресвитера, напротив, оно подчеркивалось для оправдания принятия причастия от грешных клириков. Аналогичное явление перед нами и здесь, только на этот раз теория (по существу та же) выдвигается не в пользу клирика, а в пользу совершающего таинство исповеди вальденса, который для церкви равнозначен простому мирянину. Для Алана Лилльского вальденс-перфект был таким же laycus, как и всякий другой, и сказать, что следует исповедоваться перфекту, было все равно что посоветовать исповедь у любого мирянина. Ведь в его глазах апостольство было пустой и к тому же лицемерной претензией еретиков, никаких сакраментальных преимуществ им не дававшей. Поэтому он мог, особенно для более яркого выражения своей мысли, вместо waldensis сказать laycus. Но сами вальденсы это различали. — «Illis solis potestas ligandi et solvendi data est, qui doctrinam simul et vitam apostolorum servant»{123}. Если даже отнести эту фразу к римским священникам, т. е. прочесть ее так: Illis solis sacerdotibus{124} и т. д., ее значение для понимания воззрений вальденсов не изменится. Раз они требовали апостольской жизни от исповедующего клирика, они тем более должны были требовать ее от совершающего таинство исповеди «мирянина». Высказывая это положение, они переносили центр тяжести на моральную ценность совершающего таинство (т. е. прибегали к аргументу, противоположному вышеразобранному разъединению таинства от совершающего его), и тем самым подставляли на место клира себя самих: «Meritum dat potestatem, non officium»