В Вильгельме сочетаются черты еремита прежних эпох с новыми, столь ярко выразившимися во францисканстве. Он суровый аскет, но вместе с этим и ревнитель смирения, вспоминающий слова Евангелия: «servi inutiles sumus». Он завещает ученикам своим проводить все время в молитве, труде или размышлении о небесном, напоминает им о жизни египетских еремитов и предписывает сводить пищу к пределам крайней необходимости. И сам он день и ночь стоит на молитве или предается созерцанию; не снимая носит тяжелые вериги. За суровым аскетом просвечивает облик святого, безмерно терпеливого и смиренного, не забывшего заповедей любви, вносящего ее не только в среду братьев, айв мир, и в то же время достигающего внутреннего равновесия.
Возможно, что мы ошибаемся, придавая значение указаниям биографов на новые черты аскета, проявившиеся в Вильгельме. Может, Теобальд рассматривал его под углом зрения идеалов своего XIII века. Но, к счастью, в наиболее важных для нас местах он ссылается на ученика Вильгельма Альберта, и все его житие не что иное, как переработка жития Альберта. Может быть, и в еремитизме эпохи Дамиани были те же черты? Но нет: ни в сочинениях Дамиани, ни в других источниках их мы не находим, напротив, многое препятствует признать их распространенными. Новое в Вильгельме приходится отнести насчет новых течений, преобразующих старый еремитизм. Лучи нового солнца бросают свет не только на Франциска, они согревают и холодную келью отшельника. Насколько далеко пошло перерождение еремиториев, должно показать дальнейшее исследование.
Основанные Вильгельмом еремитории — Лупокавио, Монте Пруно, Малевалле[18] — продолжали свою жизнь после его смерти (1157 г.); особенно последний, созданный столько же усилиями самого святого, сколько стараниями его учеников Альберта и Рейнальда. Малевалле оставался хранителем строгой традиции Вильгельма. Возникали и новые еремитории, чему способствовало то, что в 1202 г. Иннокентий III занес Вильгельма в «Каталог святых». В XIII веке общежития, принявшие Institutiones S. Guillelmi, находились в Италии, главным образом в Тоскане, Германии, Венгрии, Бельгии и Франции. Но история ордена темна. Общими дня всех общежитий были «Установления св. Вильгельма». Однако их было недостаточно для организации и жизни еремитория. Поэтому к ним присоединяли еще какой-нибудь устав, особенно когда с 1215 г., т. е. с IV Латеранского собора, это стало обязательным. Таким уставом, уже прежде соединенным с vita eremitica, являлась Regula Benedicti. Она и была принята целым рядом гульельмитских организаций. Другие, как Лупокавио, приняли устав Августина. Третьи оставались без определенного устава.
Уже одно это показывает недостаток связи отдельных еремиториев друг с другом, трудно поддерживаемой по самому существу их жизни. Но эта связь существовала. Папы говорят об Ordo S. Guillelmi. Сами еремитории группировались около двух центров: Malevalle (Stabulum Rodis) и Monas terium de Monte Fab ali, которому «устав Вильгельма» (т. е. Institutiones) и «Regula Benedicti iuxta Cisterciensium instituta»{167} были подтверждены Гонорием III в 1224 г.[19] В 50-х годах перед нами две совершенно независимые друг от друга ветви одного и того же ствола; даже общее их происхождение не отличалось. Объединение каждого из этих орденов шло параллельно с развитием папских привилегий и завершилось для гульельмитов появлением во главе их генерального приора[20]. Но одновременно падала и строгость жизни — перерождаясь в монастыри, еремитории объединяются в орден.
4. В начале XIII века в Романье, около Чезены появился анахорет Джованни Буоно (Джанбуоно), прежде «joculator»[21]. Аскеза стяжала ему популярность. — «Слава жизни его росла в окрестных местах и много обращалось к нему». Следствием этого было возникновение около Чезены маленького общежития с церковью в честь Девы Марии. Скоро «еремиты брата Джованни Буоно» распространились и по другим местам Романьи и Северной Италии. Обращает на себя внимание близость всех этих новых еремиториев к населенным местам: иногда братья живут даже в городских стенах. Уже это одно отличает «пустынников» Джанбуоно от прежних. Но разница еще увеличивается, если обратить внимание на их отношение к миру. Не обладая еще признанным церковью уставом и не выделяясь полным единообразием одежды, братья живут в своих общежитиях, но не замыкаются в них. Показания мирян в процессе канонизации Джанбуоно позволяют предполагать, что в еремиторий постоянно приходили миряне: одни искали духовного совета у самого Джанбуоно, другие жаждали исцеления, третьи приходили, привлеченные молвой. Даже один патарен, ненавидевший клир, пробирался в Будриоло и старался посеять вражду между братьями. Он приносил с собой орехов и шелухи от них и подкладывал то и другое под изголовья кроватей пустынников для того, чтобы «братья повздорили и поссорились бы друг с другом, и сказали бы один другому: «Tы не постишься, потому что ешь орехи». И это, как сказал свидетель, делал он много раз». И сам Джанбуоно не ограничивался увещаниями и проповедью в своем еремитории — иногда он покидал его. Оттого чезенцы и не заметили, как он ушел от них умирать в Мантую. Не сидели, замкнувшись за стенами монастыря, и братья: «они ходили за милостынею, то подпоясав туники ремнем, то нет, то с посохом в руках, то без посоха». Я не встречал в источниках указаний на то, чтобы джанбониты проповедовали. Но несомненно, что они находились в постоянном и живом общении с массами и, вероятно, стремились к моральному влиянию на них, как и сам их учитель. Хождение за милостынею подчеркивает значение идеала бедности. Многими чертами новые еремиты соприкасались с францисканцами, походя на них и образом своей жизни — вспомним еремитории францисканцев — и даже своим внешним видом. Есть прямые указания на соперничество обоих братств. Джанбониты обвиняли миноритов в преследовании их святого. По словам брата Сильвестра, Джанбуоно терпел преследования «а quibusdam fratribus de poenitentia, qui furies ipsum per invidiam.. impetebant et molestabant coram venerabili praesule Domino Ottone episcopo Cesenatensi»{168}. Минориты старались переманить братьев в свой орден. Еще ожесточеннее велась борьба за влияние на мирян. Преимуществом францисканцев было покровительство курии и отсутствие у джанбонитов признанного церковью устава. Но и после того как «некоторые из них, прибегнув к апостольской кафедре, получили от нее устав блаженного Августина», францисканцы не успокоились, настояв на проведении внешних отличий между собой и джанбонитами.
Джанбониты стремились сочетать старый еремитизм с новыми течениями. Сам Джованни являл братьям образец сурового аскета. Почти постоянно пребывал он в своей келье, выходя из нее только на мессу в общую церковь, для увещания братьев и посетителей еремитория. Редко покидал он стены еремитория и посещал мир. В келье днем и ночью стоял он на молитве: общим мнением братьев было, что почти всю ночь напролет предавался он созерцанию, молитвам и бдению. Перед стоявшим в его келье крестом образовались углубления от постоянных коленопреклонений. Постелью ему служила дубовая доска, подушкою — кусок дерева, лишь иногда заменяемый соломою. Но для аскетических упражнений было предназначено другое ложе — lectus poenitentiae{169}. Однажды Джанбуоно увещевал братьев творить покаяние и для большей убедительности, приведя их в свою келью, «бросился на это ложе и, как будто было оно из лучших перьев, начал валяться на нем туда и сюда. И когда испуганные этим братья хотели ему помочь, он сказал им: «Стойте спокойно и не трогайте меня!» Не обходилось и без больших странностей вроде покаяния вверх ногами и пр. Но вместе с этим Джанбуоно был «humilis homo, caritativus et devotus»{170}, обладавший великим даром Божьим — даром слез: часто видели его плачущим и от рыданий не могущим приступить к принятию святого причастия. Его слова успокаивали горе: «радуясь и веселясь» возвращались от него. Святой не ограничивал своей деятельности увещеваниями и советами приходящим к нему за помощью. Он проповедовал, призывая всех соблюдать католическую веру. Ему приписывали обращение многих патаренов, один из которых дает показания на процессе. Как и Франциск, он предписывал своим братьям уважать клир и повиноваться даже грешным священникам. Одним словом, Джанбуоно сочетал с покаянием еремита некоторые новые черты, ярче выраженные Франциском, и известную миссию: моральное воспитание масс, подъем их религиозности и борьбу с еретическими течениями. Отсюда вытекала близость его еремитория к населенным местам, меньшая обособленность друг от друга братьев (кажется, только у самого святого была отдельная келья) и непрерывное общение с миром.
Как мы видели уже, джанбониты следовали примеру, вероятно, и прямым указаниям своего святого. Они смешивались с толпою мирян, приходивших в еремиторий, сами шли в города и деревни за милостынею или (вероятно) с целью проповедовать и увещать. У них была миссия, видимо подобная францисканской. Недаром их путали с учениками Франциска и позднее папа обязал их всегда объявлять о принадлежности своей к ордену Джанбуоно. Благодаря своей подвижности джанбониты легко могли сохранить связь своих еремиториев друг с другом. Первоначально во главе ордена стоял чезенский еремиторий, и вновь вступающий обещал повиновение «priori dictae domus et per hoc generali totius Ordinis»{171}. Иначе говоря, выбор генерального приора не зависел от других еремиториев, приоры которых были подчинены ему. Общая воля могла находить некоторое выражение в общем соборе и сложном аппарате дефиниторов, визита-торов и т. д. Рост более молодых «домов», из которых особым значением пользовался мантуанский (в Мантуе находились мощи святого), сломил преобладающее положение чезенского, и после трехлетнего раскола должность генерального приора ордена сделалась независимой от какого-либо места. Орден джанбонитов, при Иннокентии IV насчитывавший 11 монастырей