(главным образом в Романье, но частью в Марке Анконской и Ломбардии), был одною из наиболее сильных и единых «еремитских» организаций первой половины XIII века.
5. Джанбониты многое объясняют нам в гульельмитах, но еще ближе они к несколько позднее возникшим сильвестринцам. Основателем этого нового ордена был каноник Озимо Сильвестр[22]. Отец его, знатный Гислиери Гузолино предназначал своего сына к светской карьере. В молодости Сильвестр изучал юриспруденцию в Падуе и Болонье[23]. Но уже в годы ученичества наметился внутренний переворот: юноша забросил право и «возжженный жадностью к божественной науке предался изучению богословия», а остающееся от этого свободным время «totum in religiosis piisque exercitationibus collocaret»{172}. Вернувшись в родное Озимо, Сильвестр делается каноником кафедрального собора; проповедует, не щадя в своих речах «пасущего овец своих более словом, чем примером», епископа и резко расходясь с ним. До 1227 г. Сильвестр рисуется нам проповедником морально-религиозного возрождения, но не меньшее значение имела для него и забота о спасении души своей, только временно оттесненная на второй план проповедническою деятельностью.
Решающее значение биографы его приписывают случайно увиденному святым разлагающемуся трупу его родственника. Это то же видение, которое рисовалось взору древних еремитов, которое на заре Возрождения нашло себе страшное выражение в знаменитой фреске Campo Santo. Для задетого аскетическою волною, трепещущего за свою душу оно было грозным предостережением, заставившим еще раз задуматься над выбором истинной дороги к своему спасению. Где ее искать? — В заветах Христа: «Кто хочет идти за мною, тот пусть отвергнет себя, возьмет крест свой и следует за мною». Но разно можно было понять этот завет: не одинаково поняли его францисканцы и еремиты. Сильвестр колебался. Но для него, знакомого с традиционными толкованиями, решение было предопределено. Раздумье продолжалось недолго, и ответ скоро был найден. Ему уже грезились пустынные места, подобные тем, в которых стремились ко Христу святые отцы. Сильвестр ушел в глубь пустыни — in solitudinis penetralia, — недалеко, впрочем, отстоящей от населенных мест. Скоро благодаря содействию графа соседнего городка, узнавшего о новом пустыннике, он перебрался к окруженному зеленеющими берегами озеру — «ad specum quandam virentibus obsitam stirpibus»{173}, и, наконец, на Monte Fhno, крутую гору, покрытую лесами и изрезанную ущельями, поблизости от Фабриано[24]. Здесь около изнуряющего свое тело постами и молитвами, питающегося часто лишь травами да кореньями аскета собираются привлеченные его славою ученики: создается маленькое общежитие, в основу жизни которого Сильвестр кладет устав Св. Бенедикта. Много в этом еремитории общего с другими. Та же «antiquissima disciplina et vitae religiosae Studium», те же посты, бичевания, та же «mira religiosae tacitumitatis observante»{174}. Но есть и новое, сближающее его с джанбонитами.
Прежде всего более общения между братьями: «Они сходились… в одно место и вели сладчайшие речи о Божественных предметах, о соблюдении устава, о презрении ко всему суетному и побуждали друг друга… к твердому следованию добродетели». С другой стороны, само положение еремитория, окруженного селениями, предполагало, как и у джанбонитов, постоянное общение с миром. Недаром братьям предписывалась caritas ad extemos{175}. Часто мимо проходили окрестные жители. Еще чаще они заходили к братьям. На склоне горы бил ключ, образовавший маленький водоем: «Вот наслаждение Сильвестра, когда хотелось ему дать отдых утомленному трудами духу или облегчить простою водою и хлебом жажду и голод». Здесь, созерцая творения Божии, столь услаждавшие дух его, он восхищался к размышлению о Боге — истинной сладости души и к сладчайшей любви. Тут заставали его иногда миряне.
Избрав себе жизнь еремита, Сильвестр не оставил изучения Священного Писания. С «дивным смирением» обращался он иногда за разъяснением своих недоумений к простым неученым братьям. «Он думал, что неученые и простые люди знают о божественном не менее; нужно только, чтобы была у них вместе с невежеством некая целомудренная простота и пылающая любовь к Богу». И здесь опять еремит сходится со святым Франциском. Но сходство было еще значительнее. Как и Джанбуоно, Сильвестр стремился к прямому воздействию на массы, и не только на посещающих еремиторий. По приглашению каноников фабрианской церкви Блаженного мученика Венанция он проповедовал в городе. Верные блюстители бедности, сильвестринцы, как и джанбониты, ходили за сбором милостыни, вероятно, они не уклонялись и от проповеди, во всяком случае — от бесед и увещаний. Может быть, эта сторона жизни новых еремитов и была причиною разногласия их с клиром, приведшего к обращению их в Рим и к утверждению их устава в 1231 г. К концу жизни Сильвестра, к 60-м годам[25] сильвестринцы насчитывали 12 общежитий, проникнув в Умбрию и Рим[26]. И в джанбонитах vita eremitica сочетается с новыми течениями: с типичным для XIII в. пониманием обета бедности — милостынею ostiatim[27], с принятием на себя известной миссии, объектом своим имеющей мир, с новыми идеалами и иным пониманием старых (созерцание, caritas и др.). Было ли здесь упавшее на благоприятную почву влияние нищенствующих орденов или мы имеем дело с независимым, но однородным явлением, выводимым из общего характера религиозной жизни эпохи? Сильвестринцы возникли во второй половине 20-х годов, когда францисканцы и доминиканцы распространились уже по всей Италии. Джанбониты появились одновременно с францисканцами, может быть даже несколько ранее, но сведения о них относятся к более позднему времени. Поэтому не исключена a priori возможность влияния на них францисканцев. Если признать появление новых еремитов результатом влияния нищенствующих орденов, их симптоматическое значение остается большим и ценным. Характерно, что идеалы, родственные идеалам Франциска, хотя бы и возникшие под его влиянием, увлекают те круги, которые в прежнее время создали бы еремиторий старого типа. Чрезвычайно поучительно соединение аскетической тенденции, существовавшей и во францисканстве, с тою деятельностью, которая была достоянием еретиков и нищенствующих орденов. Но мне кажется, что еремитизм XIII века не зависит от последних, по крайней мере в существе своем. Джанбуоно в 1209 г. не мог знать о Франциске, а он определил направление и характер деятельности своих братьев. Вероятнее, что и выдвинутые им идеи нищеты и воздействия на мир почерпнуты не у францисканцев. Орден его от них не зависим, и заметна, напротив, некоторая конкуренция его с учениками Франциска, нашедшая потом себе выражение в стремлении джанбонитов сделать Франциска учеником Джанбуоно. И если бы францисканцы имели какие-нибудь основания утверждать свой приоритет, они бы не преминули указать на это. Я думаю, что они заметили бы и косвенные влияния своего ордена в смысле, например, того, что они первые провозгласили абсолютную бедность идеалом жизни. Но дело в том, что не они первые сделали это, что раньше их бедность характеризовала еретиков, что идеи Франциска сильны только тем, что выражают чаяния широких кругов общества. И потом есть принципиальное различие между джанбонитами и францисканцами, которое может быть приурочено к двум моментам: к аскезе и оседлости. Аскеза сильнее у еремитов, подчеркнувших традиционный ее характер. Оседлость францисканцев существует только в действительности, отрицаемая в идее. Тогда как еремиты кладут принцип оседлости в основу своего идеала и своей организации. Францисканцы приходят к традиционным формам жизни от идеала не традиционного; еремиты наоборот — от традиционного идеала переходят к соединению его с новыми идеями. В известный момент своего развития идущие друг другу навстречу ордена встречаются, путая своим сходством современников и исследователей.
В значительной степени сказанное может быть отнесено и к сильвестринцам. Сильвестр, конечно, знал о францисканцах. Не существенно, взял ли он идеи воздействия на мир и бедность у них или в другом месте. Важно то, что он дал приблизительно такое же сочетание нового и старого, как и джанбониты. Если его идеал самостоятелен, ценно, что Сильвестр воспринял новые течения эпохи; если его заставил задуматься над ними орден Франциска, ценно, что он над ними задумался. Центр тяжести вопроса не в том, кто у кого взял, а в том, что еремитизм XII и XIII веков отвечает иным потребностям, чем еремитизм более ранний и францисканство. И в гульельмитах, и в джанбонитах, и в сильвестринцах отражается жажда спасения души, аскетическое воззрение на мир и человеческую плоть, традиционное понимание приемов борьбы с диаволом. И в то же время ими воспринимается и то новое, что творило религиозное сознание эпохи.
Интересен традиционализм еремитов и в их организации. Джанбонитов и сильвестринцев отличает единство их организации. И при этом формы организации стоят в связи с теми, которые в эту эпоху были выработаны большинством монашеских орденов, главным образом цистерцианцами. Перед нами только один образец стремления всех орденов эпохи к внутреннему единству, к слиянию в одно целое разбросанных общежитий. К этому же путем мучительного внутреннего процесса шли францисканцы и в конце концов достигли этого. Еремиты обращались к традиционным образцам и легче сохраняли свое единство. А благодаря единству возможно было планомерное, руководимое из центра воздействие на мир. Ордена оторвались от места, и индивидуальная работа монастыря заменилась работою ордена, единообразно проводящего те же идеи в разных местах, воплощавшего конкретное выражение религиозных стремлений эпохи в величественно раскинувшейся постройке. Единство сделалось могучим фактором обратного влияния на мир создания мира, но оно было и симптомом, показывающим относительную силу тех или иных конкретизаций религиозного идеала и пределы и