пытался бежать. Он так и сидел, несгибаемый, весь в огне, и смотрел, как пустеет зал. Прямо капитан на тонущем корабле. Судья гризли, который горит, восседая на судейском месте неподвижно, как статуя, – вы не представляете, до чего это величественное зрелище! Как же быть? Как его спасти? Огонь разгорался всё сильней… Не могла же я в самом деле допустить, чтоб он сгорел у меня на глазах!
Эрнест: Вот такая же в точности проблема возникла у меня с судьёй бобром: не мог же я в самом деле допустить, чтоб он сгорел заживо! Характер у него скверный, согласен, однако это не повод!
Селестина: …
Эрнест: …
Читатель: Ну и?..
Эрнест: Ну и выбрались в конце концов.
Читатель: А как?
Эрнест: …
Селестина: …
Читатель: Эрнест, как вы сумели выйти из положения?
Эрнест: Не могу сказать.
Читатель: Почему?
Эрнест: Не помню.
Читатель: Ты что, шутишь?
Эрнест: Нет. У меня провал в памяти.
Читатель: А ты, Селестина, ты со своим судьёй как управилась?
Селестина: …
Читатель: А, Селестина? Что ты сделала?
Эрнест: …
Селестина: …
Читатель: У тебя тоже провал в памяти?
Селестина: Нет, просто не хочу об этом говорить, вот и всё.
Читатель: Почему?
Селестина: Потому.
Читатель: Это не ответ! Вы что, издеваетесь надо мной оба?
Эрнест: Чтобы мы да издевались над читателем? Как можно?
Читатель: Но я хочу узнать, чем всё кончилось! Конец-то какой? История ведь моя, для меня! Что вы сделали с вашими судьями?
Селестина: Спроси у Автора.
Эрнест: А! Нет, извини, он не может ничего спросить у Автора.
Читатель: Почему?
Эрнест: Потому что Автор прилёг отдохнуть. Двойной суд, двойной пожар – всё это вымотало его вконец.
Читатель: Прилёг отдохнуть, прилёг отдохнуть… А во сколько встанет?
Эрнест: Трудно сказать. Вряд ли скоро.
Это правда, Эрнест и Селестина никому никогда не рассказывали, чем кончился суд. Почему? Потому что они проявили героизм, вот почему! Ну и молчат. Не хотят хвастаться. Скромные, что тут поделаешь. Даже со мной никогда про это не говорят.
Разумеется, я могу рассказать вам, как всё было. При одном условии: не говорите им, что я вам про это рассказал.
Так вот. Эрнест вышел из положения на свой манер. Когда он увидел, что кругом всё полыхает, первым его побуждением было бежать, спасаться, но он зажал волю в кулак и кинулся к горящему помосту. Подхватил его вместе с кафедрой и сидящим на ней судьёй бобром, пробежал через зал, не обращая внимания ни на падающие со всех сторон головни, ни на то, что при каждом шаге ему припекало пятки; вылетел из здания суда, совсем ослепший от дыма и пепла, и плюхнулся в канал вместе с горящим помостом, чтобы погасить судью. Поднялось мощное облако пара, один метро-катер перевернулся, капитан был в бешенстве, но когда Эрнест вынырнул и поднял повыше судью бобра, вся публика приветствовала его аплодисментами! (А между тем пришли-то они сюда поглазеть на его казнь!)
Что же касается Селестины, то она вдруг вспомнила, что она – грызун. Что у неё есть резцы. Что резцы могут всё. В частности, проделать дырку в водопроводной трубе, проходящей по стене как раз над судьёй. Селестина прыгнула на красный занавес – охваченный пламенем, между прочим, – мигом вскарабкалась по нему, перескочила на медную трубу за секунду до того, как занавес рассыпался в пепел, и прогрызла в ней дырку ровно над головой судьи, которого мощный душ моментально погасил.
Когда Эрнест вылез на набережную и протянул руку судье бобру, чтобы помочь ему выбраться из воды, тот обжёг его свирепым взглядом.
– Ну ладно, Эрнест, ты меня спас, когда все эти трусы бросили меня в огне, так как мне теперь тебя отблагодарить?
– Да не стоит, – отвечал Эрнест.
Тут судья совершенно взбесился:
– Как это «не стоит»! Ты мне жизнь спас, Эрнест! Она чего-нибудь да стоит, провалиться мне на этом месте! Не ломайся, дубина! Подумай хорошенько! Последний раз спрашиваю: чего бы ты больше всего хотел?
– Вот сейчас? – спросил Эрнест.
– Ясное дело, сейчас! Не через сто лет!
И Эрнест спокойно сказал:
– Хочу найти Селестину и больше никогда с ней не расставаться.
Тем временем Селестина уговаривала судью гризли покинуть объятый пламенем зал суда.
– Ты же видела, Селестина, – бурчал судья гризли, – они все меня бросили, все мои судейские! Это тяжёлый удар. Тем более перед самой пенсией!
– Я вас понимаю, господин судья, но сейчас надо уходить! Смотрите, вот уже балки начали падать! Здание суда вот-вот обрушится на нас.
Тогда судья гризли грузно поднялся:
– Ладно, Селестина, но только ради тебя. Залезай ко мне в рукав и пошли.
И пока судья гризли пробирался сквозь пекло, бережно прижимая Селестину к своей широкой груди, между ними произошёл такой разговор:
– Скажи мне, малютка, если мы выйдем отсюда живыми, чего бы ты больше всего хотела?
– Найти Эрнеста, – не задумываясь сказала Селестина. – И вернуться с ним в домик, надёжно укрытый в чаще леса.
Центральная трибуна обрушилась прямо перед ними.
– Жить с медведем, – проворчал судья гризли, прокладывая себе путь сквозь раскалённые угли, – что за странная идея!
– Почему? – спросила Селестина. – А вы, что ли, не живёте с медведицей?
– Именно что живу, – отвечал судья. – Что за странная идея…
Они вышли из здания суда в ту самую секунду, когда оно рухнуло, взметнув огромный фонтан искр и пламени.
30Последняя глава
Как-то утром белки Мари и Люсьен решили навестить Эрнеста и Селестину и, подойдя к домику, надёжно укрытому в чаще леса, услышали через открытое окошко такой спор:
– Нет, Эрнест!
– Да, Селестина!
– Я тебе говорю, это невозможно!
– А я тебе говорю – возможно!
– Слушай, Эрнест, ну ты подумай головой!
– Я уже подумал!
Селестина сидела на столе, а перед ней лежали чистые листы бумаги. Рядом – аккуратно разложенные карандаши и кисти. Сама она смешивала краски, а Эрнест шагал взад-вперёд по комнате.
– А я, – упорствовала Селестина, – я тебе говорю, что мы не можем рассказывать, как всё было на самом деле. Это слишком страшно. Только вспомни: ты нашёл меня в помойке! И хотел съесть!
– Ничего я не хотел тебя съесть, Селестина! Это я просто для смеха! А может, зевнул, теперь уже и не помню.
– Ну а мне это нисколечко не кажется смешным! Во всяком случае, этого я рисовать не буду.
– А что ты тогда будешь рисовать? Доброе утро, Люсьен, доброе утро, Мари, – сказал Эрнест, заметив белок, которые теперь сидели на подоконнике и слушали.
– Одни только кусочки нашего счастья, Эрнест! Я не хочу рассказывать, как Жорж громил дом, гоняясь за мной с веником, не хочу рассказывать про «Сахарного короля», про полицейский фургон, про «Крепкий зуб», про «Белую клинику», про погони, про арест, про тюрьму, про мышеловки, про суд, про пожар, про героическое спасение судей. Ничего этого я не стану рисовать! А, доброе утро, Люсьен, доброе утро, Мари.
– Доброе утро, Селестина, – поздоровались белки.
– Я хочу показать только разные моменты нашего счастья в домике, надёжно укрытом в чаще леса. И придумать ещё множество других, вот.
Эрнест перестал расхаживать. Он обернулся к Мари и Люсьену и закатил глаза, что означало: вот вам Селестина, уж если она что решила…
– Насчёт моментов счастья я согласен, Селестина, но ведь какое-то начало должно быть! Как, например, мы встретились?
Селестина задумалась, потом вдруг просияла:
– А давай… Я знаю! Давай я только что родилась! И ты меня подобрал. Вот представь, Эрнест. Я только что родилась. Мышонок-подкидыш. Крохотный младенец. Ты меня подобрал и стал растить. Вот так и надо начать!
– Ладно, только помойку давай оставим. Брошенный мышиный младенец в помойном баке. Нарисуй это, а? Я не стану делать вид, что хочу тебя съесть, честное слово.
Селестина принялась рисовать крохотную мышку, которая спала свернувшись клубочком. С первых же штрихов сразу было понятно, что это совсем младенец. Малютка была такая хрупкая, почти прозрачная. У неё даже глазки ещё не открылись.
– Какая лапочка! – шепнула Мари на ухо Люсьену.
– А почему помойка, Эрнест? – спросила Селестина, продолжая рисовать.
– Потому что в этой истории давай я был дворник. И как раз в то утро подметал около помойки. Вот смотри: я сметаю сухие листья, так? Осень… Я подметаю, подметаю и вдруг слышу какой-то звук – какой-то жалобный писк в ближайшем помойном баке…
Селестина уже рисовала Эрнеста-дворника. Этот Эрнест озадаченно смотрел на закрытый помойный бак.
Потом она нарисовала, как Эрнест поднимает крышку.
– Ты открываешь крышку, а там я!
– Здорово рисует, а? – шепнул Люсьен на ухо Мари.
Вот. Так и появился на свет первый альбом серии «Эрнест и Селестина».
Он называется «Рождение Селестины».
Потом было ещё много других. В каждом рассказывается о каком-нибудь кусочке счастья Эрнеста и Селестины. Об одном из тех крохотных кусочков счастья, которые, если собрать их вместе, составляют одно безмерное счастье, такое безмерное, что про него и рассказать нечего, – счастье тех, чей выбор – любить друг друга: «Эрнест заболел», «Рождественская ёлка», «Эрнест и Селестина у фотографа», «Эрнест упал», «Эрнест и Селестина в цирке», «Разбитая чашка», «Каприз Селестины», «Эрнест, Селестина и мы»…
Сейчас что в верхнем мире, что в нижнем каждый ребёнок знает эти альбомы. Капризный медвежонок Леон ни за что не уснёт без очередной истории про Эрнеста и Селестину, а Серая Грымза в приюте каждый вечер читает про них малышам. Я знаю, в это трудно поверить, но так оно и есть.