– Нет, Селестина, но я очень хочу есть и…
Селестина приподняла Эрнесту веки и принялась разглядывать его глаза, как это делают доктора, с самым серьёзным видом.
– Так-так-так… Эрнест, немедленно прекращай рыться в мусоре!
– А что, я заболел? – спросил Эрнест.
– Пока ещё нет, но это не надолго.
И вот тут Селестину осенило:
– Эрнест, я знаю одно место, где ты сразу поправишь здоровье, там полно еды, которая тебе понравится.
– Карамельки? – спросил Эрнест, у которого уже слюнки потекли.
– Карамельки, леденцы, помадки, нуга…
– Карамельки? Точно? – спросил Эрнест, облизываясь.
– Точнее некуда! – заявила Селестина. – И ячменный сахар, и пирожные, и сахарная вата, и тянучки, и цукаты – в общем, всё, что тебе полезно!
– И карамельки, правда-правда? – спросил Эрнест, у которого так текли слюни, что на тротуаре образовалась лужа.
– Ну я же говорю! И целые тонны мёда, и пряников, и пирожных, и шоколадок, и всяких-превсяких тортов!
– Где это? Что за место? Где такое? Куда идти? – спросил Эрнест, у которого уже и слюней, чтобы течь, не осталось.
– Никуда идти не надо! – сказала Селестина. – Поставь меня на землю, Эрнест, только, пожалуйста, не в лужу, и обернись: это здесь, прямо перед тобой!
Эрнест поставил Селестину на тротуар рядом с лужей, обернулся, и это оказалось прямо перед ним. Кондитерская под названием «Сахарный король». Кондитерская Жоржа. Железные шторы были ещё опущены, но оттуда пахло всем, что перечислила Селестина.
Эрнест ноздрям своим не верил.
– Как же мне туда пробраться?
– Через грузовой люк, Эрнест! Вот, смотри!
Эрнест присел на корточки, уткнув нос в грузовой люк. Селестина не обманывала: в подвале «Сахарного короля» было полно мёда, шоколада, конфет, пряников, пирожных – в общем, всего, что любят медведи.
– Вот это да, – прошептал Эрнест, – вот-это-вот-это-вот-это-да-а!
Он просунул руку в отдушину и открыл люк. Просунул в него голову, просунул плечи, протиснул брюхо (это оказалось не так уж легко – люк был узковат). И последним, что увидела Селестина, был толстый зад Эрнеста, исчезающий в грузовом люке кондитерской.
– Спасибо, Селестина! – гулко донеслось из подвала.
– Не за что, – ответила Селестина. – Приятного аппетита, Эрнест!
Автор: Ну вот. До этой встречи Эрнест и Селестина даже не были знакомы, а с этого дня началась их дружба.
6Нижний мир
Итак, Селестина стояла на тротуаре, глядя, как толстый зад Эрнеста исчезает в люке, как вдруг в соседней школе зазвонил колокол: восемь часов утра.
Селестина подскочила.
– Ох, я же опаздываю!
Она вскинула на спину рюкзачок, нырнула в канализационный колодец, поспешно спустилась по железным скобам лесенки, ведущей в нижний мир, на набережную подземной речки, вскочила в метро-катер (такой у мышей общественный транспорт в нижнем мире – метро-катера, очень удобно), выскочила на причал на конечной остановке, промчалась через огромный распределительный зал (там содержимое рюкзачков – всех, кроме белых, – выкладывают на ленты транспортёров, которые развозят еду, тряпки, гвозди и всё прочее во всех направлениях), пронеслась мимо спортплощадки, где мыши отрабатывали быстроту реакции, уворачиваясь от ударов веника и от челюстей мышеловки (вот почему мыши такие юркие!), мимо длинной анфилады классных комнат, где учат разбираться в повадках медведей и распознавать все яды верхнего мира, и, наконец, добралась, совсем запыхавшись, до величественных дверей «Белой клиники».
Селестина только успела прошмыгнуть внутрь, как тяжёлые двери захлопнулись.
– Опаздываешь, Селестина, – сделала ей замечание крыса-привратница, глянув на часы.
– Опаздываешь, Селестина, – сказали пятеро других мышей, которые уже сидели и ждали на скамье с белыми рюкзачками на коленях.
– Знаю, – сказала Селестина, – но я…
Она слишком запыхалась, чтобы объясняться. Слишком частым было дыхание. Слишком быстро колотилось сердце. Селестине казалось, что никогда в жизни она столько не бегала.
Она незаметно уселась рядом с пятью другими мышами, которые разговаривали между собой, как будто её вообще нет.
– У тебя сколько? – спросила первая мышь у своей соседки.
– Пять, – ответила та.
– Не густо, – заметила третья мышь.
– А у тебя? – спросила вторая мышь у третьей.
– Двенадцать!
– Это твой лучший результат? – уточнила пятая мышь у третьей.
– Нет, на прошлогодней практике у меня как-то было семнадцать!
Тут все примолкли, потому что семнадцать – это, нельзя не признать, много.
– А у тебя, Селестина, сколько? – спросила вдруг первая мышь.
Селестина почувствовала, что краснеет. (Да, мыши краснеют. Медведи, впрочем, тоже. Под шерстью не видно, но они краснеют.)
– Эй, Селестина! Так сколько у тебя?
Автор: Но о чём они говорят? Чего сколько?
Селестина: Зубов сколько, вот чего! Молочных зубов, которые медвежата кладут под подушку! Такая у нас была работа. Вылезать каждый вечер наверх, искать молочные зубы, выпавшие у медвежат, собирать их в наши белые рюкзачки и приносить сюда, в клинику.
Автор: Зачем?
Селестина: Чтобы делать новые зубы старым мышам, вот зачем! Медвежий зуб очень прочный. И потом, из него можно сделать несколько мышиных зубов!
Автор: Значит, поэтому и приходит мышка, когда у медвежонка выпадает зуб?
Селестина: Конечно! А ты думал почему? Что-то ты, Автор, далёк от действительности.
Эрнест: И не очень-то образованный к тому же. Ты не читал в детстве такую книжку – «Базиль и крыса Кадабра»?
Автор: Нет…
Эрнест: Ну это ты, пожалуйста, исправь! Завтра же тебя спрошу.
Автор: Так сколько всё-таки зубов было в твоём белом рюкзачке?
7Селестина не хочет быть дантисткой
То-то и оно: у Селестины был только один. Зуб малыша Леона. У её товарищей – у кого пять, у кого десять, у кого двенадцать, а у неё, у Селестины, всего-навсего один!
Ох, что было, когда это обнаружил Главный Дантист! Главный Дантист руководил «Белой клиникой». Большой тощий крыс, длинный и холодный, как сталагмит (словарь, срочно!), который непременно хотел, чтобы Селестина стала дантистом.
– Всего один зуб, Селестина! Ты целую ночь провела наверху и добыла всего один зуб?!
– Я не виновата, – начала было Селестина, – я выскочила в окно, упала в помойный бак и…
Но Главный Дантист не слушал. Главный Дантист обыскивал рюкзачок Селестины.
– Посмотрим, – мурлыкал он, – посмотрим, что там ещё, в этом рюкзачке…
Он перевернул рюкзачок над корзинкой для бумаг, и все рисовальные принадлежности Селестины вывалились в корзинку: блокнот, карандаши, тюбики с красками, кисточки, ластики…
– Так-так-так… – протянул Главный Дантист. – Вот чем ты, значит, занимаешься во время практики, Селестина… Ты рисуешь… Вместо того чтобы собирать молочные зубы, ты рисуешь…
Медсестры, врачи, студенты, пациенты – вся «Белая клиника» оцепенела. Все смотрели на Главного Дантиста и Селестину.
– Посмотрим, Селестина, что ты рисуешь…
Главный Дантист наклонился, выудил из корзинки блокнот для набросков. Бережно открыл.
– Ну-ка, ну-ка… – вкрадчиво прошептал он. – Та-ак… Так-так… вот, значит, как… Ты рисуешь… медведей!
Он взмахнул блокнотом над головой, раскрыв его на портрете Жоржа.
– Смотрите, какого она нарисовала большого тёмно-бурого медведя!
– Какой ужас! – в ужасе вскричала вся клиника.
Главный Дантист перевернул страницу и показал всем портрет Люсьены:
– Смотрите, какую она нарисовала круглую светло-бурую медведицу!
– Какой скандал! – возмущённо вскричала вся клиника.
Теперь Главный Дантист демонстрировал портрет Леона.
– Сморите, какого она нарисовала капризного медвежонка!
– Какой мерзкий медвежонок! – с омерзением вскричала вся клиника.
И тишина.
И в этой тишине нежнейшим голосом Главный Дантист повторил:
– Так, значит, ты рисуешь медведей!
– И меня это не удивляет! – послышался голос, хорошо знакомый Селестине. – Нисколько не удивляет!
Это был голос Серой Грымзы – директрисы приюта. Она как раз зашла в «Белую клинику», услышала последние слова Главного Дантиста, протолкалась сквозь толпу и встала перед Селестиной, тыча в неё пальцем:
– Я узнала её! Это Селестина! Она не верила в Страшного Злого Медведя даже в раннем детстве! И вот, пожалуйста, теперь она их рисует, этих медведей!
– Я не только медведей рисую, – принялась оправдываться Селестина, – я рисую всё, что вижу. Больше всего я рисую мышей, рисую метро-катера… Я рисую, потому что хочу стать рисовальщицей! И красками писать хочу! И хочу…
Но никто её не слушал.
Главный Дантист изодрал все рисунки Селестины в клочки, листок за листком. Клочки он бросил в корзину для бумаг (такой печальный бумажный дождь!). После чего швырнул туда же альбом для рисования, словно в жизни большей гадости в руках не держал.
Теперь в «Белой клинике» воцарилось полное молчание. Селестина едва дышала, ни жива ни мертва от страха. Главный Дантист положил ей на плечо свои когти.
– Нам не нужны художники, маленькая ты дурочка, нам нужны дантисты! Мы – великий народ грызунов, ты что, забыла? Нет ничего важнее наших драгоценных резцов.
Главный Дантист по-прежнему улыбался. Но попробуйте представить себе улыбку секатора, когда секатор готовится срезать розу. Представили? Это была в точности такая же улыбка.
– Пятьдесят два зуба, Селестина! У тебя недостача в пятьдесят два зуба, – заключил он. – Пятьдесят два! За время практики твоя задолженность составила пятьдесят два зуба. Так что всё очень просто, – его глаза пламенели гневом, – отправляйся наверх, бездельница, и не возвращайся без пятидесяти двух зубов. Пятьдесят два, и ни одним меньше! А до тех пор чтоб я тебя не видел! До тех пор тебе строго-настрого запрещено возвращаться. Ты поняла, Селестина?